Юле Сорневой иногда казалось, что «чайный уголок» в редакции – это настоящая аномальная зона. Бермудский треугольник. Здесь всегда пропадали ложки, сколько бы их секретарь Валентина ни покупала. Складывалось впечатление, будто чайные ложечки собираются вместе, а потом исчезают в неизвестном направлении. И где-то есть такое место – «любимый ложкин уголок», в котором им лучше, чем в редакционных столах. По крайней мере, заливая кипятком растворимый кофе, приборов Юля вновь не обнаружила.
На работу Юля и Вадик Тымчишин вернулись, подчеркнуто игнорируя друг друга. Вадик был на Юлю обижен. И между прочим, совершенно напрасно: она же хотела как лучше, ограждала его от следователя. Потому и назвала шофером. А он надулся! Видите ли, у него болезненное самолюбие! Понижение социального статуса больно ранило его нежную журналистскую душу! А подписка о невыезде, замаячившая на горизонте, так это пустяки! Но обижаться подолгу Юля не умела.
– У тебя ложечки случайно нет? – обратилась она к Вадику, решив, что первым должен мириться тот, кто умнее.
– Нету, я ручкой кофе размешивал, – отозвался Тымчишин.
– Понятно. Шариковой ручкой я тоже могу. Но хочется ложечкой.
Вадик пододвинул Юле коробку с сахаром-рафинадом, и обе стороны поняли: перемирие состоялось. Тут «подтянулись» коллеги и немедленно начали любопытствовать.
– Ну, что там у твоих артистов случилось?! – жадно вопрошала Мила Сергеевна.
– Ничего хорошего. Убийство. Оператора убили в гостиничном номере. Алик Царев, Царьком его все звали. Пока не очень понятна картина. Там следственная бригада работает, – Юля пожала плечами.
– Хоть строк на пятьдесят – для первой полосы – ты насобирала?
Мила Сергеевна интересовалась не просто так: через несколько часов нужно сдавать макет номера главному редактору. Если Юля успеет написать об убийстве на съемочной площадке, а она, Мила Сергеевна, успеет вставить текст в номер, то успех обеспечен – тираж раскупят влет.
Впрочем, можно обойтись и «лидом» – яркой зацепкой, анонсом большой статьи в следующем номере. «Лид» должен сразу же бросаться в глаза – кегль (то есть размер шрифта) побольше, плашка (то есть заливка фона) поярче, плюс обещание настоящей сенсации. Разве плохо звучит: «Кто убил питерского оператора?» Хотя нет. Так слишком банально, шаблонно и слишком прямо. Убийства случаются часто, убивают персон и поважнее какого-то оператора. А нужно, чтобы «лид» моментально привлек внимание читателя, но почти ничего не сказал по существу. Чтобы читатель заинтересовался, но ничего не понял и обязательно купил газету. Вот еще вариант: «Драма на съемочной площадке известного сериала». И не важно, что драма случилась в гостинице, а вовсе не на съемочной площадке. Нужно заинтриговать читателя, создать сенсацию, возбудить интерес. Уж Мила Сергеевна, отдавшая профессии десятки лет, знала в этом толк. Ведь новость – это прежде всего эмоции!
– Конечно, Мила Сергеевна, я напишу… надеюсь, успею, – согласилась Юля.
И тут читатель может подумать: «Какая черствая, бессердечная женщина, эта Мила Сергеевна! Умер человек, а ей лишь бы успеть сдать статью в номер. Откуда это равнодушие?» Но будет не прав. Так уж устроены журналисты и сотрудники редакций. Назовите это, если хотите, профессиональной деформацией, но в любых условиях и любых ситуациях они сначала думают о том, пойдет ли та или иная информация в номер, а потом уже начинают сострадать и сопереживать.
– Только просьба, Сорнева: побольше напряжения, живописуй все так, чтобы читатель ахнул, – и отнюдь не бессердечная Мила Сергеевна умоляюще прижала руки к груди. – Ты можешь, если хочешь!
– И поменьше умничай, – наставительно добавил Тымчишин. – Кстати, Мила Сергеевна, к вам наши чайные ложечки в гости не заходили?
– Какие ложечки, Вадик! Я свою ложку в сейфе держу. Как оставлю на столе, так она пропадает.
– А-а-а… вот, оказывается, как надо… – протянул Вадик. – В сейфе! Но сейф в редакции только у вас и у Заурского. Юлька, а где мы будем хранить свои ложечки? Если найдем, конечно.
– Не мешай, я уже работаю! – отмахнулась девушка.
Через полчаса текст был готов и отправлен главреду. Егору Петровичу статья понравилась, однако не обошлось и без «подводных камней»: оказалось, об убийстве приезжего оператора Царева уже доложили мэру.
– Юля! – поморщившись, приступил к делу Заурский. – Понимаешь, ситуация выходит из-под контроля. Мэру все представили как конфликт на бытовой почве. Как дальше, непонятно. Но, кажется, материалы «про то, как в нашем городе снимается кино», потеряли актуальность.
– Егор Петрович, да как это «потеряли актуальность»! Убийство действительно произошло, я ничего не выдумала! Но сериал они все равно продолжат снимать. Не возвращаться же им назад несолоно хлебавши! – возмутилась Сорнева.
– Ты уверена? Точно продолжат?
Главный редактор сибирской газеты «Наш город» Егор Петрович Заурский никогда не давил на авторов. Наоборот, предпочитал обращаться выдержанно и даже ласково, выслушивал все аргументы, авторитетом без нужды не подавлял и, если с авторами бывал не согласен, всегда объяснял, почему не согласен и как нужно сделать, чтобы обрести консенсус, и поэтому еще раз повторил свой вопрос:
– Кино точно продолжат снимать?
– Да! Уверена, Егор Петрович. Мне кажется, Луиза Юнис – крепкая профи. Конечно, убийство оператора – это ЧП. Им придется менять планы, но у них еще чуть больше недели на все. Луиза справится, продолжит снимать. Хотя… еще ведь тело придется в Питер отправлять… Но, Егор Петрович! Я уже и название для материала придумала, и концепцию выстроила! Как же так!
– Ну, давай! – Заурский подумал, что «кино кином», а убийство убийством – две разные истории, глядишь, хоть с одной что-нибудь да выгорит.
– Помните песню «Снимается кино»? – воодушевилась Юля. – Там еще есть такая классная строчка: «Четвертым справа в кепке я лежал». Вот так я статью и назову. Луиза мне предложила сняться в эпизоде – в роли прохожей с собачкой, которая идет и все время оглядывается на героя. То есть я как раз испытаю на себе, как это быть «четвертым справа». Как вам?
– Идея мне нравится! – честно признался Заурский.
Юлю он считал хорошим журналистом – ведь почти каждая ее статья становилась «гвоздем номера», и в ее чутье на хороший материал верил.
– Значит, материал о съемках фильма я готовлю? На разворот?
– Хорошо, будем считать, договорились. Но у меня есть личная просьба.
– Какая? – Девушка почувствовала подвох.
– Давай на этот раз ты не будешь писать материал про убийство оператора съемочной группы. Я найду, кому это поручить. Раз ты с актерами уже начала творчески работать, надо и продолжать.
– То есть вы хотите перевести меня в светские хроникеры? В гламурные журналистки?
– Сорнева, что за мода засорять родной язык дурацкими искусственными словами! Что такое этот «гламур»? В переводе с английского «роскошь, блеск». А у нас уже как ругательство звучит. Тебе любые темы по плечу, у тебя талант, и не придумывай, никуда я тебя не перевожу.
– Угу, талант… Вадик Тымчишин прав – у меня талант влипать в разные истории. А еще инициатива наказуема: придумала интересное про актера и мэра, а вы сразу же: «Пиши, Юля, статью!» Написала, а тут мэр с этой творческой встречей. И кто все организовал? Снова Юля – чудом нашла и уговорила приехать. И что дальше? Опять все я: ищу для них машину, организую экскурсии, творческие встречи, вожу в музей. Мало того, кому Юнис позвонила, когда про убийство узнала? В полицию? Нет, Юле Сорневой. А вы хотите, чтобы я материал кому-то отдала?! Это разве справедливо?!
– Юля, услышь меня. Давай поступим так: статью с замечательным названием «Четвертый в кепке» пишешь сама, раз уж ты все это придумала. Это больше обсуждать не будем. А материал про убийство оператора я все-таки хочу поручить кому-то другому, либо Попову, либо Коростылевой. Мне кажется, ты начала «выгорать» на криминале и нужно взять паузу.
Юля насупилась и соглашаться не спешила.
– Нет, Егор Петрович, так не пойдет! Актеры «мои». Я их, если хотите, придумала, привезла, сопровождала и сопровождаю. Так нечестно! Не могу я убийство кому-то отдать. Не могу. Убийство не отдам. Буду писать сама.
– Не надорвешься?
– Егор Петрович! Это я только с виду нежная и беззащитная, а на самом деле очень даже сильная и выносливая!
– Ну смотри. Тогда, будем считать, договорились. Завтра с планом журналистского расследования ко мне, – и встал, намереваясь проводить Юлю. Про себя Заурский торжествовал: все-таки он сделал так, чтобы Юля сама согласилась писать обе статьи, не отдала интересную тему, ведь профессиональная жадность – это хорошее качество для журналиста. Пожалуй, Сорнева лучший журналист в газете, толковый. После него, конечно. И главред засмеялся, вполне довольный собой.
Актриса Настя Капцова делала все, чтобы не показать своего испуга постороннему. Она улыбалась и бойко отвечала на вопросы следователя Уткина, не забывая при этом контролировать свою мимику. Настя боялась, что следователь задаст ей провокационный вопрос, а у нее не окажется правильного ответа.
Следить за лицом Настя умела с детства. Мама – актриса Театра юного зрител – часто ей говорила: «Мимика может сыграть с тобой злую шутку, Настя. Ты все время хмуришься». Мама считала, что многое в жизни человека определяет именно выражение лица. Окружающие склонны считать человека таким, каким он выглядит. Чем мрачнее физиономия, тем хуже люди думают о ее обладателе, а значит, тем больше конфликтов и проблем возникнет в отношениях с ними. И на самого человека, даже если он ни с кем не общается, может влиять собственное обличье – смотришь в зеркало на свою унылую физиономию и становишься все хуже и хуже.
Мамины уроки пришлись как нельзя кстати. Настя научилась улыбаться по поводу и без, демонстрировать белоснежные зубки и произносить: «Очень рада вас видеть», так, как будто она действительно рада. Такие нехитрые приемчики срабатывали почти всегда – Настю считали приветливой и доброжелательной девушкой.
Настя всегда хотела стать актрисой, но не такой, как мама, играющая «репок» и «зайчиков», а известной, как Одри Хепберн или Софи Лорен, не меньше. Она верила в свою счастливую звезду, представляя, как поступит в театральный, сразу же получит яркую главную роль, которую сыграет так, что режиссер ахнет и будет всегда предлагать главные роли в своих фильмах только ей одной. Фильм с ее участием станет призером международных фестивалей, известные кутюрье наперебой будут предлагать ей лучшие платья для выхода на «красную дорожку». Зрители, конечно, станут рукоплескать и просить автографы, а журналистам придется побороться за право получить коротенькое интервью звезды Анастасии Капцовой.
В театральный вуз Настя действительно поступила с первого раза. Ну, подумаешь, папа – известный на весь Питер пластический хирург – обратился к ректору со скромной просьбой: помочь единственной дочери. К прихотям дочери он относился спокойно, потакал ей во всем, и если бы Настя захотела поступить в любой другой престижный вуз, расстарался бы и тут. Главное, считал папа, чтобы дочке было интересно, а работать по специальности вовсе не обязательно. Всегда можно хорошо выйти замуж.
Но зато мама была счастлива: «Ты – продолжатель династии! Твоя бабушка была кассиром в нашем театре, а мы с тобой уже актрисы. Будешь служить в нашем театре!» Старомодное слово «служить» применительно к Театру юного зрителя казалось Насте забавным, но она благоразумно молчала, не желая расстраивать маму. Хотя самой Насте было ясно – ее творческая деятельность будет совсем другой.
Училась Настя хорошо, поскольку ей было интересно, без проблем получила диплом, а вот дальше… Дальше возникли непредвиденные трудности. Ни в один театр Анастасию Капцову не пригласили. Для девушки это стало ударом. А еще обиднее было оттого, что другие студенты, которых Настя считала не столь талантливыми, получили места в хороших театрах.
Снова в дело вмешался папа – Настя снялась в кино, в маленьком эпизоде, надеясь, что ее заметят. Не случилось. Собственно, Настя сама себя почти не заметила – так, промелькнула в толпе ее фигура, а может, даже и не ее. Получалось, что талант актрисы – а Настя упорно продолжала считать себя обладательницей сего редкого дара, нуждается в папиной поддержке. Однако папа, к огромному Настиному удивлению, неожиданно заартачился.
– Понимаешь, дочка, в вашем творческом деле знакомства играют очень незначительную роль. Режиссерам нужны нестандартные актрисы, яркие, непохожие на других. Причем у каждого режиссера свой любимый типаж. Вот ты, например, в каком амплуа себя видишь (папа был подкован в театральном деле)? Я же должен понимать, к кому лучше обратиться, а то предложат что-нибудь такое… не такое…
– Пап, я, конечно, хочу «героиню» играть, но у меня же опыта нет…
– Тогда попробуй себя в мамином театре, пока не появится роль посерьезнее. Это очень достойный театр, – папа относился к маминому театру с должным уважением.
Настя Театр юного зрителя, где мама прослужила всю жизнь, тоже любила. Театр располагался в центре Санкт-Петербурга, рядом с Адмиралтейством, причем место это имело поистине богатую историю – на месте плаца Семеновского полка сначала был выстроен ипподром, во время войны располагалась зенитная часть, отражавшая налеты вражеских самолетов, и только в начале шестидесятых построили современное здание ТЮЗа. Девочкой она обожала бывать на спектаклях и от души смеялась, когда в ласковой собачке или свирепой кикиморе узнавала свою маму. Но любовь любовью, а посвящать свою жизнь юным зрителям Настя вовсе не планировала. Девушке хотелось большего, в мечтах она продолжала представлять себя на «красной дорожке».
– Хорошо, пап, я подумаю, – расстраивать отца любящая (и прагматичная) дочь вовсе не собиралась.
От участи репки, зайчика или кикиморы Настю спас случай. Девушка частенько захаживала в кафе Дома актеров, поскольку жила по соседству. Именно там ей и улыбнулась судьба, принявшая облик однокурсника Мишки Оленина. С Мишкой у Насти были своеобразные отношения: они вроде бы и дружили, причем частенько она делилась с ним тем, что и подругам не рассказывала; но при этом Михаил оказывал ей особые знаки внимания и любил повторять: «Мы с тобой одной крови, Настя, и если что…» В любом случае с ним было весело, и Настя знала, где Мишка, там всегда много света, жизни и воздуха.
Вот и сейчас, едва увидев ее, Оленин расплылся в улыбке, будто поймал солнечный зайчик.
– Насть, привет! Как дела? Слушай, я тут в одном простеньком сериале снимаюсь: оперативника играю.
Конечно, Оленин мог себе позволить назвать сериал простеньким, поскольку уже играл в постановке чеховской пьесы «Дядя Ваня» обедневшего помещика Илью Телегина.
– Молодец, Мишаня, горжусь тобой! Снимаешься в кино, играешь в театре, – отчасти искренне радуясь за друга, отчасти с завистью сказала Настя. – А мне похвастаться нечем. Скоро к маме в ТЮЗ начну проситься…
– Не, это пока рано! А давай ты к нам попробуешься на роль! – обрадованно предложил Мишка.
И начал рассказывать о том, что за проект такой. Оказалось, один известный продюсерский центр решил снять сериал «На темных улицах» – о нелегкой борьбе честных и храбрых полицейских с преступностью. В каждой серии свой отдельный сюжет, отдельное детективное расследование. Главные герои одни и те же. И вот, отсняв четыре серии, продюсеры и режиссер решили ввести в историю женский персонаж. Девушка с погонами, мол, увеличит зрительский интерес, а мужчинам на съемочной площадке будет поднимать настроение.
– Режиссер меня и спросил, нет ли кого на примете? А я как раз о тебе вспомнил. Я уже звонить хотел, а тут ты сама легка на помине. Приходи на пробы – у тебя получится. Да и девушка ты симпатичная, нашей мужской компании пригодишься.
– Ты серьезно? – обрадовалась Настя.
– Серьезней некуда.
– Ой, спасибо, Мишка! – восторженно закричала она.
В сериал Анастасию Капцову взяли. То ли протекция Оленина сыграла роль, то ли Настя понравилась режиссеру, а может, и в образ «попала» идеально, но теперь у нее была постоянная работа. Игра Анастасии давалась легко – отправляясь на поиски преступников, допрашивая подозреваемых, сочувствуя потерпевшим, – она словно была самой собой. А вскоре Настю стали узнавать на улицах, просить автограф, а число посетителей ее аккаунтов в социальных сетях выросло в несколько раз. Девушка была счастлива: да, сыграть Офелию ей, видимо, не суждено, но и в том, чтобы быть «лейтенантом Купцовой», имелись свои прелести и достоинства. И она ценила свой новый статус, была готова его оберегать.
Единственное «но» – Анастасии не везло в любви, отношения с мужчинами не складывались. Мишка Оленин смотрел преданным влюбленным взглядом, но продолжал оставаться в статусе друга. А Насте хотелось настоящих чувств! Безумств страсти в сочетании с абсолютной верностью.
Настя постоянно влюблялась и каждый раз искренне верила, что к ней пришла любовь всей ее жизни. Влюбленность была ее перманентным состоянием, поскольку дарила девушке крылья. Влюбившись, Настя все время находилась в отличном настроении и готова была играть целыми днями, без перерывов на сон и еду. Расстаться с возвышенным чувством она была не в состоянии, любовь становилась для девушки наркотиком.
И каждый раз все заканчивалось быстро и плохо. В любовных отношениях Анастасия наступала на одни и те же грабли, а потом, рыдая, никак не могла уразуметь, почему же ее бросил очередной возлюбленный. А объяснялось все очень просто: Настя была слишком податливой и мягкой, была готова бесконечно подстраиваться под каждого из своих мужчин. Мужчины это чувствовали, но, будучи по сути своей охотниками, не ценили «добычу, которая приходит сама». В женщине, которая достается «без боя», ценности так же мало, как в измученном перевозками из теплых стран заморском плоде авокадо. Нет в нем вкуса, так, преснота одна.
Роман с оператором Аликом Царевым начался внезапно и бурно. Однажды в перерыве Царев подошел к девушке и, улыбнувшись, спросил:
– Настя, ты хочешь посмотреть рабочие съемки? Мне кажется, тебе нужно меньше жестикулировать. Вот сама увидишь!
Настя сначала хотела Алика отшить: мол, его дело за камерой стоять, а играть она будет, как режиссер скажет, но потом передумала. И вовсе не из-за желания творческого самосовершенствования. Была в нем какая-то грубая мужская сила, одновременно отталкивающая и привлекающе-манящая.
– Правда? Ну, хорошо. Если ты так думаешь, давай посмотрим. – Девушка не вполне понимала, действительно ли проблема в ее жестах, или это предлог для встречи.
После съемочного дня они с Аликом задержались в павильоне и просмотрели весь рабочий материал. Настя была вынуждена согласиться – да, руками она иногда машет так, что заполняет весь кадр. Девушка была благодарна Цареву – мог ведь и промолчать, а ей, Насте, потом досталось бы от режиссера.
– Алик, спасибо! Ты такой молодец! И очень красиво мои глаза снял, и взгляд получился проникновенный!
В ответ Алик притянул ее к себе и поцеловал. Вполне по-хозяйски, как будто они давно живут вместе и конфетно-букетный период остался далеко позади. Они стали встречаться, благо у Насти была своя квартира (папин подарок) в историческом центре. Казалось, Алик заворожил ее, как факир с дудочкой завораживает кобру. Только, в отличие от кобры, Настя радостно и по собственной воле подчинялась своему повелителю, даже не помышляя о свободе.
О проекте
О подписке