Сима прилипла к окошку, ей нужно обязательно увидеться со следователем, ведро с мусором стояло наготове, у самой двери. Около мусорного контейнера с высоты ее пятого этажа наблюдались только черные, как монашки, галки.
– Эти голодными никогда не останутся.
Звонкие крики галок «кау-кау» ей слышны не были, но то, что птицы раскрывали широко клювы, она видела. А может, Аванесов мусор за это время не набрал? Может быть, он копит мусор долго? Так тоже бывает. Раз в неделю выходит к контейнеру, не раньше. Это что же, ей неделю у окна стоять?
Сима задумалась, идти к следователю домой было бы верхом неприличия. Но ведь если журналисту нужна информация, он начинает придумывать способы ее добыть, и тогда визит к человеку, с которым нужно обменяться сообщениями для последующих действий, совершенно оправдан.
Она поймала себя на мысли, что слова «газета», «информация», «статья», откликаются в ее душе без болевых ощущений, наоборот, приливами чего-то волнующего. Поэтому она будет действовать.
Итак, вначале крамольная мысль заявиться к Аванесову домой показалась ей абсурдной, но спустя какое-то время – вполне приемлемой и интересной. Сима успокаивала себя тем, что у нее нет к следователю «дамских притязаний», а значит, встреча только деловая и подобная инициатива вполне оправданна.
В ее журналистской практике были запутанные истории, в которые Серафима вникала, расследовала, находила выход и писала об этом. Взять, например, выселение пенсионерки Катасоновой, что неделю жила сначала в редакции, а потом у Симы, потому что идти бабушке было некуда. Внук продал квартиру вместе с ней, обманным путем выписав бабулю, и когда приехали «молодцы» и вытащили вещи пожилой женщины прямо на улицу, Катасонова пришла в редакцию газеты и обрела защитницу в лице Серафимы Павловны.
Статья, написанная Симой в номер, наделала столько шуму в городе, что мэр с начальником полиции на следующий день появились в редакции лично. Квартиру бабушке Катасоновой, под всеобщее ликование читателей, вернули.
Нынче защищать больше некого, Сима сейчас «вольный стрелок», свободная от газетных обязательств и сроков, и ее главная территория – это гардероб. Интересно, мальчик Цепляйло довел революцию в газете до конца? Хотя любая революция – это сначала отрицание всего и вся. Вон, например, французы замахнулись даже на календарь и придумали новые названия месяцам, а в газете всего-то отправили на заслуженный отдых сотрудницу.
Сейчас она чувствовала, что «руки чешутся», так хотелось написать. Так хотелось, что она подключилась к расследованию убийства, хотя об этом никто не просил, а наоборот. Сима соскучилась по работе, по текстам, по людям, по событиям. Впору было расплакаться. Ей рано на запасной аэродром, она еще полетает, потому что… Потому что она будет выпускать свою газету!
Серафима Павловна замерла. Мысль показалась ей сумасшедшей. Прошла минута, другая, но «безумие» не проходило, а наоборот, обрастало реальными чертами, идеями. А почему нет? Куда же она денет свою готовящуюся статью? Сегодня же вечером Сима накидает план, определится, сколько денег потребуется на издание и главное – кто будет у нее работать. А как сделать газету интересной, уж Серафима Павловна знает лучше других. И первый материал у нее почти «в кармане»: история о трупе в туалетной комнате БКЗ, а статью она, в общем-то, уже и начала писать. У нее есть чутье на материалы, интуиция, она знает, в каком направлении нужно двигаться, как рыба, которая плывет на нерест, как птица, предчувствующая погоду.
Жаль, что Аванесов ничего не знает о таких замечательных качествах Симы.
– Как его убедить, что я могу быть полезной?
Решено, она немедленно пойдет к нему. Сима чуть прихорошилась. Не пугать же человека! Подкрасила губы и напудрила лицо. Она всегда старалась хорошо выглядеть: закрашивала седину, подводила глаза и брови. Кстати, брови в юности ею аккуратно выщипывались, так много там было лишних жестких черных волосков, которые куда-то исчезли со временем, и теперь место бровей еле угадывалось, поэтому всегда обозначалось карандашом. Серафима надела новое пальто с названием «на выход» и была абсолютно готова к визиту.
Ей сразу повезло, потому что старушки на улице подсказали не только нужную квартиру, но и проинформировали, что ее обитатель отправился в ближайшую палатку за хлебом. Около палатки Сима оказалась через пять минут, но Аванесова там не было, она опять вернулась к подъезду, и словоохотливые старушки сообщили: он дома, мусор собрался выносить.
Серафима, чертыхаясь, побежала домой за ведром и как раз успела, Аванесов шел ей навстречу.
– Ой, здравствуйте …э-э-э-э… Аванесов, – обрадовалась она.
– Здравствуйте, свидетельница, – буркнул он.
– Я ведь вас поджидаю.
– Очень интересно! Хотите показания изменить?
– Не хочу я ничего менять. Могли бы с женщиной в возрасте быть повежливей, – язвительно сказала Сима.
– Ну, вот про возраст не будем. Вы старше меня, – Руслан мысленно вспомнил протокол, – всего на семь лет.
– Зачем еще раз напоминать мне, что я пенсионерка?
– Вы что-то хотели сообщить, свидетельница? – он решительно переменил тему возраста. Все женщины на эту тему реагируют неадекватно.
– Хотела, хочу дополнить, вот! – И жестом фокусника вытащила из своего пальто найденный чек.
– Что вот? – Аванесов начал злиться. – Что вы, свидетельница, загадками мне тут говорите! Что это?
– Это чек, я нашла его в кармане пальто убитой девушки, что висело на моих номерках в гардеробе.
– То есть вы умыкнули вещдок с места преступления? А еще говорили мне, что журналистка! Вы похожи на человека, нечистого на руку.
– Да, я в газете работала! Да что вы такой непонятливый?! Ничего я не умыкала! Вы же меня сами спрашивали, не видела ли я чего, вот я и обнаружила новое. Давайте так, – Сима сделала паузу, – мусор вы вынесли, сейчас пойдете ужинать, так? Я, как соседка, приглашаю вас поужинать, заодно расскажу, что мне удалось узнать. Хочу помочь следствию. Вы котлеты любите?
– Что вы меня все время путаете? При чем тут котлеты?
– Я вас угощу котлетами, очень вкусными. Соглашайтесь.
Аванесов вдруг представил забытый неповторимый вкус котлет, их так замечательно умела готовить его жена. Руслан любил ее котлеты, как в горячем, так и в холодном виде, и мог проглотить сразу пяток нежных и ароматных мясных шариков.
– Котлеты буду, – неожиданно для себя произнес он. – Черт с вами! Давайте ваши котлеты!
Сима очень обрадовалась, что все складывалось пока в ее пользу. Следователя она нашла и сейчас расскажет все, что знает, а он в благодарность должен с ней поделиться версиями или хотя бы дать подсказку.
– Я одна, муж умер, болел после Чернобыля. Дочь с семейством живет неподалеку, с внуком помогаю, – начала она светскую беседу.
– Вы мне про внука уже говорили, – нетактично перебил Аванесов. – А можно мусорное ведро домой занести?
– Нельзя, вдруг вы передумаете.
В ее квартире царила идеальная чистота, Аванесов даже удивился.
– У вас совсем нет пыли! Стерильная чистота!
– Это у меня пунктик такой. Чищу, мою, потому что боюсь бактерий, они снижают крепость иммунитета.
– У вас тут бактериям жить негде, – заметил гость.
– Негде, – гордо сказала Серафима.
– И что вы, каждый день убираетесь?
– Главное – это не уборка, а поддержание чистоты, вот это сложно.
– У вас получается.
Он плюхнулся на стул и огляделся по сторонам. Кухня – лицо хозяйки – тоже сияла чистотой, на заварном чайнике сидела роскошная вязаная матрешка в красном сарафане.
– Угощайтесь. – Серафима поставила на стол тарелку с вермишелью и двумя зажаристыми котлетками с коричневыми бочками. – Ешьте, не стесняйтесь, а я буду рассказывать.
Аванесов несколько минут разглядывал тарелку, словно видел еду впервые, потом жадно откусил и сказал набитым ртом: «сасказывайте».
Серафима тараторила все, что знала: про чек, про магазин, про рыженькую продавщицу и мужчину, который покупал в тот вечер коньяк и конфеты. Она невольно отметила, что ест Аванесов, как и курит, красиво. Он сидел прямо, одновременно держал спину, ноги, руки, локти, словно демонстрировал образец столового этикета.
– Да, задали вы мне задачку! Как мне этот чек теперь предъявить, самодеятельность сплошная.
– Я думала, что вы спасибо мне скажете.
– За котлеты – спасибо, я ничего не готовлю круче и шикарней яичницы. Котлеты обалденные. Замечательные котлеты. Что же касается ваших, мягко говоря, несанкционированных действий… У меня нет слов!
– Серафима Павловна меня звать, – подсказала она.
– Собирайтесь, Серафима Павловна!
– Это куда?
– Это вместе со мной идем в универсам, показываете мне вашу рыженькую продавщицу, а завтра прошу ко мне в отдел, запишу ваши показания, не на вашей же кухне протокол составлять.
Сима обиделась, вместо того чтобы рассыпаться в благодарности, он еще остался недоволен.
– Собирайтесь, собирайтесь, вы теперь ценный свидетель, которого я сопровождаю. За котлеты еще раз спасибо!
– Я сейчас, пять минут подождите.
Сима юркнула в спальню, чтобы не только посмотреть на себя в зеркало, но и поправить помаду. Она идет в общественное место с интересным мужчиной и должна хорошо выглядеть. Сима вдруг вспомнила поговорку – «путь к сердцу мужчины лежит через его желудок».
– Боже мой, какой штамп! И зачем мне его сердце?
Но то, что он похвалил ее кулинарные способности, было очень приятно.
И вообще хороший выдался сегодня день! Главное, что Серафиму посетила замечательная мысль – издавать свою газету, и она это осуществит.
Девять лет назад
«Рита опять без разрешения приводила гостей и будет врать, что никого у нас не было», – Ася сразу увидела следы пребывания посторонних в своей квартире. Следы были похожи на те, что оставили собачки из мультика «Бобик в гостях у Барбоса»: разбитая чашка, грязные отпечатки обуви в коридоре и смятая постель. Ася вздохнула. Опять придется долго и основательно объяснять, почему гостей нужно приводить только с согласия родителей и не позволять им так безобразно себя вести.
– Ритуля, ты дома? – громко спросила Ася.
– Здесь я! Сегодня ко мне девочки из детского дома в гости приходили, чаем их угощала, – сразу призналась она.
– Мы же с тобой договаривались, что гостей ты зовешь только тогда, когда я разрешаю. Вот скажи, зачем вы на постели валялись?
– Да это девчонки фотографировались! Красиво получилось, как на гламурной тусовке.
– Ну, во-первых, лежать на чужих постелях неприлично, а во-вторых, можно было за собой прибрать? Так почему ты меня не предупредила, что хочешь позвать гостей?
– Ну чем ты опять недовольна? Почему мне нельзя подружек позвать? Почему я все делаю не так? Ну не успела прибрать! Или тебе чаю жалко? Таким, как ты, в детдоме «темную устраивали», – в ее голосе было раздражение.
– Не жалко мне чаю! Рита, ты как будто меня не слышишь и злишься! Мы с тобой договорились, а ты опять все делаешь по-своему, так нельзя. Взрослых надо слушать! Я не против прихода девочек, только надо у меня разрешения спросить, и привыкай за собой убирать, наконец.
Ася сильно расстроилась, ее жизнь теперь часто напоминала хождение с водой в решете, бессмысленное повторение бесполезных действий. Она очень старалась стать хорошей матерью и воспитать дочь так, чтобы на нее не давило негативное прошлое, дать ей теплый и уютный дом, вкусную еду, красивую одежду и, самое главное, окружить девочку теплом и заботой. Рита эту родительскую любовь принимать совсем не спешила, более того, отторгала. В ее детской душе было намешано как в компоте, каждой ягодки по паре. С одной стороны, она была благодарна приемным родителям, что они забрали ее из детского дома, с другой, они постоянно ее возмущали, потому что «заставляли, как паровозик, ездить только по прямым рельсам и никуда не сворачивать». А Рита еще с детского дома любила свободу действий, и ей совсем не нравилось, что ей постоянно указывают.
Особенно старается Аська – так про себя Рита называла свою приемную мать. Никиту еще можно терпеть, он особо к ней не лезет со слюнявым «доченька», а вот Аська залюбила до одурения и отвращения.
Рита много чему научилась в детском доме: постоять за себя и друзей, драться на кулаках, пришивать пуговицы и спать в ночной рубашке, наконец, но как любить близких людей, она не знала. Как бы ни старались самые лучшие воспитатели детского дома заменить родителей, рано или поздно каждый ребенок задавался вопросом – почему именно меня бросили? И бывало, что всю свою жизнь искал ответ на этот вопрос.
Однажды Риту уже брали в семью, где были мама и папа, невероятно красивые, к ним она сразу же прикипела. Та мама, по имени Алла, давала мерить бусы, брать взрослую сумку и красить губы помадой. Вечером Марго, а Алла звала ее именно так, разрешалось надевать туфли на каблуках, заматываться во взрослое платье или юбку, красить щеки и губы и так выходить к гостям, которые бывали у них почти каждый вечер. Гости смеялись.
– А ну, повернись, Маргоша! Хороша! А бусы-то, бусы, прямо под зеленые глаза! – кричали подвыпившие дяди и тети и совали ей конфеты во все карманы. Конфеты были очень сладкие, руки становились липкими, но она по детдомовской привычке набирала полные руки и прятала все сладости в своей тумбочке.
Марго кривлялась, как могла, называя вихляющие движения танцами, стучала каблуками взрослых красивых туфель, и ей очень нравилось и это веселье за шумным столом, и то, что она была постоянно в центре внимания. Ее мама и папа трудились в «бизнесе» – «торговали шмотками», так говорили гости, а Маргоше очень нравилось слушать, что болтали взрослые. Новая одежда в пакетах лежала в каждом углу их квартиры, ее относили в «точки» на «реализацию» и приносили деньги, которые пересчитывали прямо на кухне. Приемные родители громко обсуждали, что будут покупать, и выходило, что у Марго с каждой получки был подарок. Когда папа был добрый, Марго тоже перепадали одна или две бумажки, у нее даже был свой кошелек, подаренный мамой Аллой, куда она бережно складывала наличные. Ей нравилось держать в руках деньги, она вдыхала их запах, и девочке казалось, это был аромат богатства, а богатство – это когда много шмоток, как у мамы Аллы.
Из взрослых разговоров Марго узнала, что взяли ее потому, что «Алка в молодости делала аборты и детей у них быть не может, пожалели сиротку, а что из нее получится, еще непонятно». Марго мечтала походить на маму Аллу, быть такой же красивой, веселой, нарядной и всегда улыбающейся. Но однажды за столом кто-то сказал, что «Алка попала на бабки», потом папу Колю посадили в тюрьму и компании перестали собираться по вечерам, а Рита через месяц снова оказалась в детском доме. Мама Алла при этом ничего не придумывала, да, впрочем, она, наверное, ничего не знала про то, как нужно беречь детскую психику.
– У меня сейчас тяжелые времена, Колю посадили в тюрьму, а мне надо отдавать долг. Ты должна вернуться в детский дом, у меня просто нет денег даже на еду.
– А ты меня заберешь назад, когда деньги будут?
– Нет, Маргарита, ты будешь жить в детском доме, так будет для всех лучше.
Воспитатели пытались привести Риту в чувство, но в девочку будто вселился чертенок, все ее переживания выплеснулись наружу в виде агрессии ко всему, что ее окружало. Она решила, что любить, привязываться ни к кому нельзя, потому что все взрослые обманщики и предатели. Через полгода она познакомилась с Асей, но та, прошлая жизнь, в которой ее бросили, как щенка, сдали назад под хихиканье и шепот детдомовских подружек, не отпускала и не давала покоя. Рита твердо усвоила истину, что любить и доверять взрослым очень опасно, но ей так опротивел детский дом, шушуканье за спиной, что она согласилась пойти к Асе и Никите.
Вечером Рита услышала разговор новых приемных родителей.
– Может, это гены проявляются? Она неуправляемая, – тихо плакала Ася.
– Ася, ты же умная и должна знать, что генетика довольно неточная наука, гены могут скрываться несколько поколений и проявляться, например, в четвертом поколении. Нет здесь однозначного ответа.
– Никита, я очень стараюсь, а у меня все время как будто земля уходит из-под ног. Не могу до нее достучаться! Полный дом подружек сегодня опять привела, валялись на нашей постели, намусорили, разбили чашки, бедлам какой-то! А она себя ведет как ни в чем не бывало, даже не понимает, чем я недовольна.
О проекте
О подписке