Старая Москва – так же как и ее население – Сталина не интересовала. Ему было наплевать, что дома годами, десятилетиями не ремонтировались и, стало быть, ветшали, а иногда просто разваливались. Наплевать, что народа в коммуналках все время прибывало – рождались дети, приезжали родственники из провинции, где жизнь была еще тяжелей. Комнаты по-новому перегораживали, а жилищные нормы уменьшали.

Сказать, что в 1930-х в Москве ничего не строили, нельзя. Строили как раз много, но не для людей, вернее не для простых людей.

Перво-наперво на берегу Москвы-реки появился огромнейший Дом правительства (знаменитый Дом на набережной) – специально для номенклатуры. Его возводили американские инженеры. И для своего времени он был современным и функциональным.

Дома для власть имущих появились тогда же в разных районах Москвы – и в арбатских переулках, и в переулках недалеко от Чистых прудов. Их обитатели – партработники высшего звена – в большинстве своем были еще люди скромные и радовались отдельным квартирам и чистым подъездам с лифтершами. Но многие из них радовались недолго. Во второй половине 1930-х, в годы Большого террора, за жильцами элитных домов, в том числе Дома правительства, по ночам приезжали машины-фургончики – «черные вороны» – и увозили их на Лубянку.

Дома старых партийцев пустели, но… свято место пусто не бывает. В номенклатурные квартиры вселялись новые высокопоставленные жильцы.

Однако обо всем этом вслух не говорили. Боялись. Зато без конца обсуждали поистине грандиозные проекты московских новостроек. Самых амбициозных проектов, на мой обывательский взгляд, было четыре: новая Тверская, сиречь улица Горького; гостиница «Москва», метрополитен и мегапроект Дворец Советов.

Начну с Тверской. Перво-наперво перекроили здание Моссовета, ныне здание Московской мэрии. Вначале реконструкцию и надстройку этого здания поручили архитектурному мэтру Жолтовскому. Жолтовский был влюблен в итальянское зодчество эпохи Ренессанса, считался классиком неоклассицизма. Никакой современной архитектуры не признавал. Но Жолтовский после бесед с первым секретарем Московского комитета партии Щербаковым, фактическим хозяином Москвы, от реконструкции Моссовета отказался. В книге «Архитектура Сталина» я прочла, что это произошло после того, как Щербаков стал собственноручно рисовать колонны на его чертеже.

Ходила такая байка. Будто бы Жолтовский сказал: «Я человек старый и не хочу, чтобы про меня говорили: „Это тот, кто изуродовал дом московского генерал-губернатора“». Добавим: дом архитектора Матвея Казакова.

Эту байку я также прочла в книге «Архитектура Сталина». Но помню и другой анекдот по поводу нового облика здания на Тверской. «Один пьяный говорит другому: „Видно, я и впрямь допился до белой горячки. У меня давно двоилось в глазах, но чтобы я видел, что два одинаковых дома стоят один на другом, – такого еще не было. Стало быть, двоится уже и вдоль и поперек“».

В 1930-х на Тверской – от Охотного Ряда до Страстной площади – снесли множество старых домов и возвели помпезные корпуса по проектам архитектора Мордвинова и его мастерской.

Квартиры в этих роскошных зданиях предназначались для новой знати – стахановцев, летчиков, полярников, лауреатов-артистов, изобретателей, ученых и… людей творческих профессий.

Мы, молодые москвичи, называли Тверскую «Бродвеем» и гуляли по этому «Бродвею». Но вот беда. На нашем «Бродвее» нельзя было посидеть за чашечкой кофе или перехватить бутерброд и выпить кружку пива. На Тверской, по крайней мере в этом ее сегменте, открыли только бар «Коктейль-холл», переименованный московскими остряками в «Ёрш-избу», и дорогущий грузинский (!) ресторан «Арагви». На другой стороне улицы, правда, был роскошный отель «Националь» с не менее роскошным рестораном. Но кто же туда ходил?

Архитектура мордвиновских корпусов всегда казалась мне странной. Ее называли «сталинский ампир». Особенно странным был дом на углу Тверской и Страстного бульвара – на его крыше красовалось нечто вроде беседки-ротонды, а рядом стояла (на пуантах) балерина… Молва гласила, что балерина – Галина Уланова.

Но так или иначе – Тверская преобразилась. Преобразилась по воле Сталина. А все, что Сталин совершал, носило его фирменный знак – жестокость. Людям из домов, которые снесли, зачастую не давали никакого другого жилья. Их просто выгоняли на улицу. Знаю это не понаслышке. В одном из снесенных домов жила моя приятельница Верочка Острогорская. Было ей тогда двадцать, и она числилась студенткой Литературного института. И вот чиновник из Моссовета посоветовал ей построить себе квартиру самостоятельно и даже предложил кое-какие стройматериалы, в том числе… паклю. Звучало это как злая ирония. Самостоятельно можно было построить в 1930-х разве что собачью конуру. Пакля Веру должна была добить, но Вера не смешалась и быстро сказала: «Зачем мне пакля? Я ведь не птица, гнезда вить не умею». Не знаю, как на это отреагировал чиновник, но мы, друзья Веры, не оценили ее юмора. В 1930-х за такие шутки можно было получить срок…

Выше я написала, что архитектура вновь выстроенной Тверской показалась мне странной. Еще более странным был фасад огромного здания в Охотном Ряду – гостиницы «Москва». Он состоял из двух половин, и каждая половина имела свое архитектурное решение. Словом, не фасад, а двуликий, или скорее разноликий, Янус. Теперь говорят, что архитекторы предложили Сталину два варианта фасада – и вождь подмахнул, не глядя, оба…

Вот какие казусы происходят при диктатурах.

Но хватит вспоминать наземные монстры, пора вспомнить самый грандиозный осуществленный сталинский проект для Москвы 1930-х годов – первую линию метро.

Строительство московского метрополитена отражено и в песнях советских композиторов, и в стихах, и в толстых подарочных изданиях книг. Ну а мы, современники, слышали о нем на всех политзанятиях, читали во всех газетах. Изо дня в день нам рассказывали, как комсомольские бригады метрополитеновцев, соревнуясь друг с другом, проходили особо трудные пласты, как боролись с плывунами, как прокладывали тоннели и как создавали станции глубокого залегания.

Фокус советской журналистики-пропаганды заключался в том, что о московском метро говорили так, будто оно станет невиданным чудом, единственным в мире. А между тем подземки существовали уже во многих столицах и крупных городах Европы и Америки.

У меня с метро связано замечательное воспоминание: 1935 год. Весна. Мы с подружкой Шурой, ученицы десятого класса, прогуливаемся по центру, и вдруг нас останавливает незнакомый мужчина. Замечу à propos: в то время молодым девушкам и в голову не приходило бояться незнакомых мужчин, которые заговаривали с ними на улице. Итак, нас остановил мужчина и сказал примерно следующее: мол, у него два билета на поездку в метро, которое официально еще не открыто, но, к сожалению, он билетами не может воспользоваться. Срочно покидает Москву. Готов отдать нам эти билеты, чтобы мы вместо него прокатились от Охотного Ряда до Сокольников…

Радость наша не знала предела. Мы, конечно, сразу решили, что незнакомец – командировочный, один из героев пятилетки, которого вызвали в Москву, в Наркомат тяжелой промышленности, может, вызвал сам «Серго» (Орджоникидзе). Горячо поблагодарив «героя», мы не без робости вошли в вестибюль станции «Охотный Ряд», спустились по эскалатору на платформу и сели в чистенький пустой вагончик, и чудо-поезд мигом домчал нас до станции «Сокольники». Ну а потом мы долго-долго добирались к себе домой, Шура – на Новую Басманную, я – к Покровским воротам.

А всего через год, уже студентка, я ежедневно проделывала тот же путь – ездила на метро в Сокольники, где находился мой институт ИФЛИ. Только садилась в метро не на Охотном Ряду, а у Мясницких ворот…

Метрополитен был нужен москвичам как воздух, но не уверена, что им необходимы были стены, облицованные мрамором всех цветов, драгоценная мозаика, фрески, панно, изваяния, статуи, барельефы и хрустальные люстры.

Пусть простят меня поклонники сталинской архитектуры, мне и в 1930-х не нравились, казались безвкусными подземные метродворцы, кроме, пожалуй, станции «Кропоткинская» архитектора Душкина (тогда она называлась станция «Дворец Советов»).

И все-таки затратный метрополитен (мы за ценой не постоим!) не был показухой. Он был нужен нам и по-другому нужен был и Сталину. Метро было нужно для грядущей войны, которую Сталин уже тогда готовил, но и боялся. Показухи в тогдашней Москве и без метрополитена хватало. Приведу только один пример – звезды на башнях Кремля.

В 1930-х решили поменять царских двуглавых орлов на красные пятиконечные звезды; поменять символ одной эпохи на символ другой. Вполне объяснимое решение. Но шумиха вокруг будущих звезд поднялась такая, будто сталинские умельцы не новые звезды мастерили, а сам Кремль заново строили. Без конца повторялось, что звезды обязательно будут рубиновыми – не красными, а именно рубиновыми. Видимо, из рубинов, которые, как известно, считаются наряду с алмазами, сапфирами и изумрудами драгоценными камнями первого класса и в большом количестве предназначены разве что для украшения царских корон и скипетров.

Когда звезды, наконец-то, появились на шпилях древних кремлевских башен, я побежала смотреть сие чудо-юдо. Задрав голову, увидела темные, мелкие, не сильно впечатляющие комочки. Потом выяснилось, что звезды отнюдь не из рубинов, а из рубинового стекла. А недавно, стало быть, более чем через полвека, я узнала из газет, что они трехслойные – из рубинового стекла, из хрусталя и из матового стекла. И освещаются изнутри сверхмощными лампами. В общем, я давно поняла, что со звездами из рубинов мне морочат голову.

И наконец, все 1930-е годы шла подготовка к суперграндиозному строительству Дворца Советов. Это сооружение должно было стать чем-то небывалым, чем-то в стиле египетских пирамид, что ли.

Дворец Советов решено было возводить в самом центре Москвы. На всякий случай снесли храм Христа Спасителя, который хоть и строили целых сорок лет, но, как считалось тогда, он не представлял собой «художественной ценности». Это я цитирую тогдашнюю формулировку.

Победителем конкурса на архитектурное решение уникального Дворца Советов оказался знаменитый архитектор Иофан. По его замыслу, само здание Дворца должно было служить пьедесталом для гигантской статуи Ленина.

Помню, в Москве говорили, что голову Ильича никто так и не увидит. Она будет окутана облаками.

Естественно, Дворец Советов предполагалось окружить огромным парком.

Пока подробности будущей мегастройки обсуждались, в Москве стоял вселенский плач. Ведь целый многонаселенный район был обречен на снос. Боясь оказаться на улице, коренные москвичи меняли свои комнаты на любые углы в любых халупах, чтобы только убежать подальше от будущего Дворца… Суеверные граждане решили, что место это заколдованное. Будто бы на нем стояла древняя старообрядческая церковь, которую сожгли, и будто бы старообрядец-поп проклял ту землю на веки вечные.

Но Дворца Советов Сталин, как известно, не построил, и все торжественные мероприятия сталинской и послесталинской России – от показательных процессов до похорон вождей, от Первого съезда писателей до шахматных поединков Карпов – Каспаров – проходили в Колонном зале старого Дворянского собрания, которое большевики переименовали в Дом Союзов.

В утешение самой себе скажу, что в XX веке не только Россию, но и другие цивилизованные страны обуял бес гигантомании. Сперва это произошло с фашистской Италией, за Италией последовала Германия – страна, славящаяся своими протестантскими добродетелями: умеренностью, скромностью, благоразумием. Немецкие бюргеры в 1930-х отвернулись от своих фахверковых домиков и возжелали любоваться сооружениями-гигантами. Лейб-архитектором Гитлера стал Шпеер, и в Нюрнберге появился грандиозный стадион для грандиозных парадов и не менее грандиозной Олимпиады 1936 года. Была построена и огромная так называемая «Имперская канцелярия» – резиденция Гитлера, где этот пигмей восседал за необъятным письменным столом. И наконец, в 1937 году на Международной выставке в Париже немцы создали впечатляющий павильон, который занял второе место, уступив только павильону СССР, увенчанному скульптурой Мухиной «Рабочий и колхозница».

Я всегда считала, что гигантоманию насаждают диктаторы в странах с тоталитарными режимами. А на старости лет вдруг подумала, что, быть может, все обстоит с точностью до наоборот. Гигантомания, возможно, поветрие, охватывавшее само общество, а вожди и фюреры всего лишь первыми улавливали сей тренд. Но здесь не место рассуждениям об «имперских канцеляриях» и стадионах нацистов. Что мне Гекуба? Я всю жизнь прожила в Москве…

Итак, сталинская Москва… В этой Москве в 1930-х не столько строили, сколько разрушали.

Именно в 1930-х окончательно уничтожили то, что я назвала бы «скромным обаянием Москвы»: бесчисленные дворянские и купеческие особнячки плюс «сорок сороков» – церкви и часовенки, понатыканные в старой Москве буквально на каждом шагу.

Я совершенно сознательно начала разговор о Москве не с особнячков и не с церквей, а со зданий, построенных в самом конце XIX века и в самом начале века XX, ибо эти дома очень похожи на дома в других европейских городах, будь то Берлин или Прага. Они свидетельствуют о том, что Москва шла по тому же пути, что и вся Европа. Более того, Москва должна была превзойти Европу, ибо именно в Москве жили в ту пору самые главные люди цивилизованного мира… По Хамовникам запросто гулял Лев Николаевич Толстой; по Петровке, обеим Дмитровкам, да и по Камергерскому переулку хаживал Антон Павлович Чехов, а в районе нелепого здания театра Советской армии родился сумрачный и беспощадный гений – Федор Достоевский – кумир нескольких поколений и россиян, и европейцев. Что было, то было…

Ну а теперь вернемся к, так сказать, музейной застройке Москвы, к особнячкам. Вся прелесть этих особняков и особнячков заключалась в том, что каждый из них имел свою фишку: несколько колонн перед фасадом или подъезд, украшенный львами, а то и грифонами; резной флюгер на крыше или каменную терраску со ступеньками, которые вели прямо в сад, с такой же каменной оградой и с каменными вазонами. А порой и просто особенно красивые двери в подъезде или чудесную ажурную решетку на балконе. Добавим к этому замечательный внутренний декор – паркет, лепнину. За всей этой красотой надо было ухаживать, и, естественно, она исчезла в тот самый час, что и хозяева особняков. Освободившуюся, ничейную жилплощадь немедленно заселили под завязку. И тут же несчастные жильцы начали ломать, городить, перестраивать.

Вся красота одноэтажной Москвы пропала, так сказать, самотеком. Но, кроме того, в 1930-х власти стали активно уничтожать то, что еще можно было спасти.

Снесли белые стены Китай-города. Таких стен, по-моему, нет ни в одном европейском городе. Снесли древнюю Сухареву башню. Зачем? Почему? Выкорчевали вековые деревья на Садовом кольце, хотя машин было в ту пору еще очень мало и деревья никому не мешали.