В огромном «обезьяннике», как называли в городе сборный пункт призывников, было собрано перед отправкой к месту прохождения службы много людей – «хороших и разных».

Больше – «разных».

Если же учесть, что почти все будущие защитники Родины попадали в «обезьянник» мертвецки пьяными – «Последний нонешний денёчек…» – , то не стоило удивляться и тому, что драки на территории «обезьянника» возникали регулярно, с лёгкостью необыкновенной и отличались большим количеством участников.

Типичные «махаловки», когда много крика, шума, а драки как таковой нет – пьяный народ… раскоординирован до безобразия, и понять, кто-кого-почему-за-что – просто невозможно…

«Рослого» зацепил один из бугаёв, гордившихся тем, что их отобрали в спецназ и потому «гонявших» всех подряд. Огромный полупьяный парень, конечно, и думать не думал, что шпингалет, которому он походя «сотворил шмазь», осмелится выражать недовольство, поэтому он просто прошёл себе дальше, не останавливаясь и не оглядываясь.

А зря.

Потому что не успел он сделать и двух шагов, как оказался на земле: Женька сбил его с ног задней подсечкой.

С трудом вскочив, амбал кинулся на наглого «мелкого», но вместо Женьки ему удалось лишь схватить руками воздух. Зато он получил очень болезненный хлёсткий удар ногой по причинному месту, от чего его согнуло пополам.

Пока он пытался сообразить, что же произошло, и унять боль, Женька, разбежавшись, врезал ему коленом в толстый зад, отчего парень пропахал носом борозду в грязном утрамбованном песке, представлявшем собой покрытие спортплощадки…

Вопль жестоко обиженного Женькой амбала «Спецназ бьют!» сорвал с мест многих, и скоро «махалась» разношерстная толпа полупьяных будущих верных защитников Отечества. В этой толпе Женька чувствовал себя как рыба в воде, нанося удары направо и налево и c подчёркнутой лёгкостью уворачиваясь от размашистых ударов будущих спецназовцев. Впрочем, в этом клубке тел трудно было разобрать, «кто есть ху»…

За потасовкой спокойно, но с интересом наблюдал невысокий жилистый майор, дочерна загорелый, «покупатель» из спецназа, «товар» которого сейчас пытался показать себя лицом в деле…

После того, как будущих вояк утихомирили, майор подошёл к Женьке: «Фамилия?». Женька поначалу ляпнул: «Рослый…», но майор засмеялся, и Женька назвал свою фамилию.

Майор выстроил своё пострадавшее в схватке войско и отвёл его за гаражи, где внятно, хотя и сиплым, сорванным голосом, сказал: «Вы, говнюки, опозорили войска, в которых будете служить. Вам набили морды как последним серунам, и теперь все могут говорить, что спецназ – это фуфло! Один из вас – боец. Вот этот пацан, – он ткнул пальцем в Женьку, которого поставил перед строем рядом с собой, – этот шплинт – он из вас один… боец! В части у вас будет полгода, чтобы я мог забыть о том, как вам били морды…»

А ночью в поезде, слегка подвыпив, майор Крохмалюк, у которого было четыре боевых ордена за Афган, так объяснил Женьке, почему он взял его в команду: «Ты – наш… Тот, кто получил в рыло и думает, бить в ответ или нет, – это не наш. Наш – не думает. Око за око, зуб за зуб – так мы живём! А ты – наш! Я не говорю, что те, кто думает, плохие, слабаки или ещё что-то, ничего подобного!.. Но они – не наши…».

После службы в армии Женька малость помыкался, и стал работать на «хозяина». Сам себя он не считал бандитом, но… приходилось делать всякое…

Зато теперь он имел двухкомнатную классную хату и «Тойоту», мог позволить себе почти всё, чего душа желала.

Правда, после того, как Лерка вышла замуж и уехала во Францию, Женька как-то надломился, и особых желаний у него уже как бы и не было…

Была у него любовь: Лерка! Старше их всех, красавица-батутистка, чемпионка из чемпионок! Женька пришёл из армии и хотел, чтобы она стала его женой, и Лерка его вроде бы любила, но тут появился Франсуа, фирмач-француз, и увёз её в свой Париж, где открыл скоро шикарнейший русский ресторан «Мамины обеды»…

И стала Лерка француженкой, а Женька остался дома, и ему было всё равно, что с ним будет и чем заниматься, потому что человеку, душа которого покинула тело, не так уж и важно, что теперь с этим самым телом происходит…

Одним только сейчас и жил Женька: нечастыми телефонными разговорами с Леркой да столь же нечастыми письмами, которые она передавала ему через Лариску или другими какими-то способами: писать по почте она боялась, потому что её Франсуа был диким ревнивцем…

Сейчас Женька сидел у себя дома в глубоком кресле, пил крепкий чай и… мечтал.

Только что ему позвонил «хозяин» и сообщил, что завтра вечером Женьке нужно будет встретить в аэропорту Лариску. Кое-что из передачи нужно было сразу же доставить хозяину, но Женька предвкушал, как Лариска по дороге домой расскажет ему о Лерке, а может, и кассету с Леркиным «звуковым письмом» привезёт…

Хорошо было Женьке!..

* * *

ИЗ ПРЕСС-РЕЛИЗА IV ЭТАПА КУБКА МИРА ПО ПРЫЖКАМ НА БАТУТЕ

(Париж, Франция; 24–26 августа 199… г.)

ЛАРИСА Л. СИЗОВА (РОССИЯ), 25 ЛЕТ.

Многократная чемпионка и призёр чемпионатов мира и Европы, победительница и призёр этапов Кубка мира в индивидуальных и синхронных прыжках, обладательница Кубка мира прошлого года.

Резиденция: Надеждинск (Россия).

Первый тренер: Вадим В. Филяюшкин.

Тренеры: Вадим В. Филяюшкин, Анна В. Филяюшкина.

Языки общения: русский, французский.

Кумир в спорте: Валерия Сергеева.

Увлечения: поэзия «серебряного века», «проклятые поэты»; восточные единоборства; французский язык.

* * *

Награждалась Лариса дважды: за победу в индивидуальных и в синхронных прыжках. В «синхроне» с ней прыгала совсем ещё юная Олечка Гриневецкая, феноменально талантливая девочка, для которой эта победа была не просто первой на международных соревнованиях, но и вообще первой в её выступлениях «по взрослым»: до сих пор Олечка выступала только по юниорам, где успела выиграть всё, что только можно было выиграть…

Стоя вместе с Олечкой на пьедестале почёта, Лариса вдруг отчётливо поняла, что больше она прыгать не будет.

Не сегодня, нет.

Она вообще больше не будет прыгать.

Потому что устала.

Так устала, что и передать невозможно, и ничего тут уже не сделаешь…

…Сияющая Олечка по-детски трогательно ткнулась лбом в плечо Ларисы, пряча слёзы, а Лариса стояла, точно окаменев, и только чувствовала, как горячие слёзы девочки пропитывают тонкий купальник с российской символикой.

Такое вот получилось награждение…

В раздевалке к ней подошёл Валерич. Они были вместе почти двадцать лет, поэтому Валеричу ничего не нужно было объяснять.

Тренер присел рядом с ней.

– Совсем плохо?

– Угу…

– Думаешь, не вижу? Давно вижу. Думал, в Париже всё станет… нормально, ан нет!.. Знаешь, Крыска, я так решил: тебе нужно уходить! – решительно сказал тренер.

Лариса подняла голову и удивлённо посмотрела на Валерича. Он же утвердительно кивнул головой.

– Тебе пора уходить! Ты же на батут смотреть не можешь, он же тебе… опротивел… Это видно… невооружённым глазом, как любят теперь говорить в России…

– А… Олимпиада?

Вопрос, который с таким трудом дался Ларисе, повис в воздухе, и девушке вдруг стало нестерпимо, до слёз, жалко Валерича…

Олимпиада была больным местом заслуженного тренера СССР, тренера сборной России Вадима Валериевича Филяюшкина: прыжки на батуте впервые были включены в программу Олимпийских игр, Валеричу было уже почти шестьдесят, его ученики выигрывали всё, что только можно было выиграть в мире.

Кроме золотой олимпийской медали.

Потому что раньше это было просто невозможно…

Теперь появился уникальный шанс, и Лариса знала, как сильно мечтал Вадим Валериевич Филяюшкин о том, чтобы именно она, Лариса, стала первой в истории спорта олимпийской чемпионкой по прыжкам на батуте.

Первой – и навсегда…

– До Олимпиады ещё три года, – грустно шмыгнул носом Филяюшкин. – Физически ты в полном порядке, тебе ещё прыгать и прыгать, минимум на десять лет тебя должно хватить. Но до Олимпиады ты не доживёшь… Без куража, ты же знаешь, на батуте делать нечего, а ты сейчас пустая. Да и… давно уже пустая…

– Валерич, а может, я всё-таки попробую?…

– Максимум, Крыска, что ты можешь, – это допрыгать сезон. И то на зубах… Три года ты не продержишься, просто не на чем. Поэтому я тебя прошу: допрыгай сезон, выиграй Кубок. Это надо, чтобы рядом с тобой Олечка на ноги стала, ты же сама видишь, что девочка – чудо… А потом – уходи!

– Вы думаете, что… Олечка может выиграть Олимпиаду? – что-то похожее на ревность шевельнулось в душе заслуженного мастера спорта Ларисы Сизовой.

– Это если без тебя! – быстро ответил тренер. – Конечно, три года… времени немного, кое в чём придётся форсировать её подготовку, но ты же видела, как эта девочка работает! Сейчас ей шестнадцать, через три года, в девятнадцать, она может и должна выиграть Олимпиаду. Это если без тебя… – снова уточнил Валерич. – А пока что ты ей поможешь до конца сезона, к ней попривыкнут судьи, она сама уверенность почувствует – и всё будет нормально. Мы же три года не просто так, мы три года работать будем!

Лариса улыбнулась: «Будем работать!» – это была фраза, без которой заслуженного тренера СССР Вадима Валериевича Филяюшкина представить было невозможно. Нет, Валерич не был попугаем, который механически повторяет то, что заучил когда-то раз и навсегда, просто он абсолютно точно знал, что единственный способ чего-то добиться – это делать то, что нужно делать для достижения цели.

Этому же он учил и своих учеников-«попрыгунчиков», причём учил – не поучая, и Ларисе было смешно наблюдать за тем, как, бывало, один сопливый первоклассник кричал другому такому же великовозрастному деятелю: «Чего улёгся? Работать надо!».

– Валерич, вы… когда всё это поняли и когда решили… меня отпустить?

– Понял? Понял давно. А отпустить?… Я ведь, Крыска, тебя и так… старался не держать, это ты сама себя держала. Разве нет? Тренер ведь никого не может удержать, если сам человек не хочет этого… Ты… хорошая девочка, ты и так слишком долго держалась, спасибо тебе… Спасибо, что Олечку удалось поднять, ведь без тебя, без твоего авторитета, её бы в сборную… сейчас, во всяком случае, не взяли бы, ты же знаешь, что там творится… И победы бы сейчас не было. Чёрт, если бы не этот экран под потолком!.. Ты глаз своих не видела, и слава Богу! Хотя – в зеркало же ты смотришься?… Просто, Крыска, если человек так, как ты, «загадка русская», победу воспринимает, значит, он в спорте своё уже отработал…

– Я… ещё живая… – попыталась улыбнуться Лариса.

– И даже очень! А кто тебя хоронит? Всё с тобой нормально, всё путём будет, Крыска, но только… уже без батута. Ладно, пошли, а то там, поди, Лерка и Жак нас выглядывают в шесть глаз! Слушай, а ведь Жак, наверное, и не поверит, он же три года ждал этого!

– Обещанного три года и ждут!

– Да уж!

* * *

У служебного входа в Дворец спорта, чуть в стороне от стайки собирательниц автографов, стояли Жак, Лера и Франсуа.

Жак, невысокий полноватый (если не сказать толстоватый) парень лет тридцати пяти, одетый в вылинявшие джинсы и майку с эмблемой предстоящего чемпионата мира по футболу, который должен состояться во Франции и о котором грезили все французы, стоял чуть поодаль от супругов, которых смело можно было фотографировать для обложки любого из самых популярных журналов мира, причём делать это можно было «оптом и в розницу».

Красавица Лерка, натуральная блондинка с умопомрачительной фигурой, необычайно высокая для батутистки, что придавало в своё время особый шарм исполняемым ею элементам, и крупный горбоносый брюнет с огромными ярко-зелёными глазами, казалось, воплощавший в своём облике эталонные черты французов как нации, смотрелись рядом изумительно, не обратить внимание на эту пару было невозможно.

Пока Лариса, Олечка и даже Валерич старательно давали автографы, Лерка нетерпеливо приплясывала возле мужа, но как только «церемония подписания», как называла эту процедуру Валерия Назье, она же Валерия Сергеева, кумир в спорте Ларисы Сизовой и её подруга, закончилась, настала очередь предварительной оценки сегодняшнего выступления, которая давалась многократной чемпионкой мира и Европы предельно жёстко.

– Поздравляю, Крыска, классно отпрыгала, хотя в третьем прыжке чуть ноги развела, а восьмой малость перекрутила!

Уже будучи многократной чемпионкой мира, Лерка когда-то «приняла под крыло» Ларису, немилосердно гоняла «молодую», но уроки её были поистине на вес золота…

Сейчас Валерия Назье могла бы быть судьёй высочайшего класса, потому что у неё был «глаз – алмаз», это признавали все, от Лерки невозможно было скрыть даже минимальную погрешность в исполнении элемента…

Но ни судейство, ни батут вообще Лерке сейчас были ни к чему: ещё пять лет назад она благополучно вышла замуж за своего «француза Франсуа», как она называла мужа, и стала, как она сама себя представляла, парижанкой и домохозяйкой.

Больше её ничего в жизни не интересовало, поэтому батут так и остался блистательным прошлым, которое вторгалось в жизнь несколько раз в год, когда во Франции или где-нибудь по соседству проводились этапы Кубка мира или чемпионаты мира или Европы, на которые она обязательно приезжала.

Но… Как рядовая зрительница приезжала, а не прославленная в прошлом чемпионка, о которой говорили, что с её уходом в батуте завершилась «эпоха Валерии Сергеевой»…

Поболеть за своих…

За Валерича и Ларису.

– Слушай, Цыплёнок! – обернулась она к Олечке Гриневецкой, смотревшей на неё как на икону. – Ты на меня так не пялься, дырку провертишь! Ты уже и сама очень большая и умная девочка, скоро вот её, – она направила на Ларису длинный наманикюренный палец, – прибивать будешь, если дурочку, конечно, валять не станешь! Тело у тебя… это что-то необыкновенное! Для батута… Это я тебе говорю, а у меня «глаз-алмаз»! В общем, молодец, молодая, поздравляю!

– Ты мне её не захваливай… – полусердито-полушутливо проворчал Валерич. – Ребёнок сегодня впервые по взрослым выиграл, в Париже, опять же, тут столько всего сразу!..

Олечка застенчиво улыбнулась, по-прежнему не отводя восторженных глаз от своего кумира: в анкете для пресс-релиза она, как и Лариса, назвала своим кумиром Валерию Сергееву, нынешнюю мадам Назье, которая сейчас уверенно взяла бразды правления в свои изящные, но сильные руки.

– Значит, так, – напористо говорила она, – сейчас все вместе едем к нам, в наши «Мамины обеды»! Тебе, ребёнок, – она кивнула головой в сторону Олечки, – будет мамин обед, остальным – по самочувствию, настроению и желанию!

Лерка повторила старую шутку Валерича: когда тренировка становилась особенно изматывающей, когда, казалось, никаких сил уже не хватало, чтобы работать дальше, Валерич своим тонким голосом громко кричал: «А теперь каждый работает по самочувствию, настроению и желанию!». Почему-то всех эти слова ужасно смешили, и после «смехопаузы» как-то легче становилось и прыгать…

Жак тревожно взглянул на Ларису, и она поняла его взгляд.

– Лерка, ты извини, но мы не едем, нам домой пора.

– Что, не успеете… – Валерия Назье чуть было не ляпнула, что именно, по её мнению, могут не успеть Жак и Лариса, но вовремя вспомнила о присутствии Олечки. – Дом не убежит…

– Валерия! – голос Валерича стал строгим. – Ты мне ребёнка не развращай, в этих ваших «Обедах» уже в десять часов такой бордель, что я, я не знаю!..

– Валерич! – счёл нужным вмешаться хозяин заведения Франсуа Назье, отлично говоривший по-русски. – Ну за кого вы нас принимаете? Мы же всё понимаем, так поймите и вы нас: бизнес есть бизнес, у нас кабинеты… на любой вкус. А для гостей дорогих… – он широко развёл руки в стороны. – Ну когда вам у нас плохо было?

Валерич был человеком справедливым.

– Убедил! – вынужден был признать он. – Оля, едем в гости, пообедаем в «Обедах» и в гостиницу. А… вы? – он повернулся к Ларисе и Жаку, которые стояли, держась за руки.

– Мы домой. Приедем завтра в аэропорт. Жак на работе взял свободный день. Оль, ты сумку мою собери, хорошо? Валерич, вы её не прихватите, сумку-то?

– Прихвачу. Договорились.

Лерка, которая поняла, что Ларису и Жака в ресторан они сегодня не затащат, вмешалась в разговор:

– Я тоже завтра тебя провожать приеду! Может, хоть завтра твой благоверный отпустит твою руку, и старым подругам-соперницам можно будет поговорить по душам! И вообще, ты, буржуа руанский, – воинственно обратилась она к Жаку, который, действительно, происходил из потомственных руанцев, – ты что, не можешь постараться и сделать так, чтобы любимая женщина бросила к чёртовой матери этот проклятый батут и приехала к тебе на постоянное место жительства?! Давно пора! Уж тогда мы с тобой, Крыска, наговоримся, и никакие… – тут она снова запнулась, хотела, видимо, ляпнуть что-то из неформальной лексики, которой владела почти в совершенстве, – и никакие… желания не помешают нам в этом! Всему будет своё время! Дню – день, ночи – ночь! Понял?

– Ночь, ночь… Поехали! – Франсуа приглашающе простёр руку в сторону новенького «Мерседеса», рядом с которым сиротливо припарковался видавший виды «Рено» Жака Луазо, «буржуа руанского»…

* * *

Ресторан «Мамины обеды» был открыт Франсуа после того, как он женился на Лерке и осел в Париже. До этого он был перелётной птицей, жил в Европе и за океаном, «делая свой бизнес», как он сам выражался, нахватавшись американизмов, но после женитьбы нужно было менять образ жизни.

Лерка сразу же заявила мужу: «Я, дорогой, по миру поездила столько, сколько вашему президенту не снилось. То есть нашему уже президенту! И поэтому мне все эти путешествия теперь без необходимости. Охоты к перемене мест у меня нет. Я дом свой хочу, и в доме этом хочу жить двенадцать месяцев в году, хватит с меня жизни «двадцать четыре на двенадцать»!

– А что это такое: «двадцать четыре на двенадцать»? – удивился Франсуа. – Это что за жизнь такая?

– А это, милый, моя жизнь в спорте. Двенадцать месяцев в году члены сборной команды СССР, а потом и России, должны были жить на сборах. Что это такое? Объясняю: нас собирали вместе, вывозили туда, где только батуты и есть, чтобы мы тренировались там до седьмого пота. Что такое совхоз «Радсад» в Николаевской области на Украине знаешь? Гиблое место, хорошо, что я тогда не пила, а то там, по-моему, народ только вином и питается… И тому подобные места – а у нас по две тренировки в день! И так десять лет жизни… С меня хватит!

Последний «бизнес» Франсуа был связан с Россией, где они с Леркой и познакомились. Идею русского ресторана подсказала ему жена, она же и разъяснила, чем их ресторан должен отличаться от того, чего в Париже с избытком хватало русскому человеку.

– Понимаешь, среди, как их называют, «новых русских» масса очень примитивных людей. Очень! Денег – туча, мозгов – чуть-чуть… Большинство из них иностранных языков не знает, все эти «русские рестораны» Парижа для них – не то, как они любят говорить, «не вставляет»! Значит, им нужен обыкновенный русский кабак, забегаловка, в которой они чувствовали бы себя как дома. Отдыхали душой и телом, «оттягивались по полной программе»… Не смотри на меня так, это их слова! Они должны прятаться у нас от здешнего мира, который их пугает, сколько бы они своими деньгами огромными ни швырялись! Понял, что нам нужно?

Франсуа понял, и довольно скоро ресторан «Мамины обеды» стал для ошивающихся в Париже «новых русских» («По делам, или так, погулять»…) чем-то вроде места паломничества. Он приобрёл широкую известность в не совсем узких кругах тех, кто своим образом жизни просто иллюстрировал полуотчаянные строки Владимира Высоцкого: «В Париж летает, будто бы в Тюмень…».

В Тюмень теперь летать не было никакой необходимости, разве уж что совсем нужда припекала, зато деньги, выкачанные из многострадальной сибирской земли, легко и свободно тратились в этом самом Париже…