Все началось накануне, во вторник. Я ни в какой Воронеж не собиралась, и ничто, как говорится, не предвещало. Хотя Ленка-копировщица в обед по привычке раскинула карты. Она всегда носила с собой неигранную колоду, чтобы погадать: кому на мужа – узнать, гуляет не гуляет, кому на деньги – дадут не дадут премию. Если дадут – веселый интерес падает, то есть десятка пик. А если гуляет, то дама ложится на бубнового короля. Бубновый король – тот, который женатый. В этот раз выходило: премия под вопросом, муж под подозрением, а мне – карьерный рост и дальняя дорога. Меня больше личная жизнь интересовала, сильно зависящая от намерений трефового короля, а вышло вон что: и неожиданно, и маловероятно. А все же карты, когда колода неигранная, правду говорят.

Сан Саныч Шмыга, запойный инженер-конструктор первой категории, дослужившийся к пятидесяти годам до заветной и предельной по его способностям должности заместителя главного конструктора, прослыл в коллективе ходячей неприятностью. Как накосячит, так обязательно козла отпущения найдет, а сам выйдет из воды сухим. Или полусухим, по крайней мере.

Шмыга вбежал в электрокабельное бюро, когда оставалось минут двадцать до конца рабочего дня. Тут уже собрались комсомольцы, озабоченные программой выступления команды нашего отдела на предстоящем в ближайшие выходные заводском фестивале молодых специалистов. Собственно, программу-то уже сверстали и даже отрепетировали в общих чертах. Оставалось последнее дело – назначить формально капитана. Фактическим капитаном, харизматическим лидером у нас из года в год оставался муж архивариуса Риты, работавший в бюро ходовой части, но фактически он уже выбыл из молодежной категории, участвовать в конкурсе капитанов никак не мог. Поэтому – исключительно ради этого ключевого конкурса – требовался человек без комплексов и с воображением, в возрасте до 28 лет, желательно член ВЛКСМ, ну, это если вдруг спросят. Все качества, и даже с избытком, сошлись во мне. Я согласилась, выдержав паузу, чтобы не завизжать от восторга. Я даже не поиграла в положенный по этикету самоотвод: мол, не справлюсь, давайте рассмотрим другие кандидатуры, есть более достойные…. Справлюсь, справлюсь, справлюсь! Стану знаменитой! Капитан, хоть и формальный, в финале на глазах у всего слета пойдет получать грамоты, призы и подарки, а еще до того капитан участвует во всяких там жеребьевках, в судейских совещаниях, скандалит, подает протесты по результатам соревнований, с папкой ходит – всё как я люблю. Понимаю, что муж Риты везде будет меня страховать, и папку, скорей всего, будет носить сам, и ответственность за результат на нем, а все же я войду в историю заводских фестивалей как капитан команды 83-го года. Меня запомнят. Не поручение, а мечта!

Вот в этот-то эмоциональный, пиковый, можно сказать, момент и вбежал в нас, в самую гущу, Сан Саныч, выцепил меня за локоть и вытащил за дверь, и дальше – в кабинет главного. При этом Сан Саныч напряженно молчал и даже не пыхтел, а как будто бы не дышал вовсе, даже перегаром от него не пахло, хотя, судя по блеску в глазах и по времени суток, он всяко свою норму уже принял. Похоже, я оказалась в чем-то замешана или даже виновата, по версии несчастного Шмыги. Главный конструктор Яглов, а Шмыгу за мной послал именно он, курил у себя в кабинете при запертых окнах.

– Вам все понятно или есть какие-то еще вопросы? – спросил он сквозь зубы, кусающие сигарету. Я догадалась, что речь идет вовсе не о роли капитана команды на фестивале молодых специалистов, и неопределенно покачала головой.

– Всего тринадцать комплектов, – продолжал Яглов и, обращаясь к Шмыге, уточнил: – Сколько они могут весить, в упаковке?

– Да килограммов пять, и вот столько места занимают, – Шмыга обозначил руками на столе главного конструктора некий кубик. – Донесет там до самолета, а тут – автобусом прямо до проходной без пересадок. С проходной позвонит – встретим.

– Какой самолет? Какие комплекты? – бормотала я, пытаясь представить себе куб весом пять килограммов, о котором говорил Шмыга.

Оказалось, горит и летит ко всем чертям квартальная производственная программа из-за недопоставки антенн к рациям боевого артиллерийского комплекса. Тринадцать машин без антенн не будут приняты военным заказчиком, и это приведет к лишению премии нескольких цехов, всей службы генерального конструктора, нашего конструкторского отдела, Шмыги с Ягловым и даже директора завода, не говоря обо мне. С моим окладом 125 рублей премия в размере 12% оказалась бы потерей невеликой, но болезненной. Шмыга изначально ошибся в номенклатуре, выдавая заявку, поэтому антенн не хватило. Ждать телодвижений от отдела снабжения не представлялось разумным. Они только вой поднимут, был бы повод. Надо спасать положение своими, то есть моими силами.

– Про то, что наши машины ждут в Афганистане, я уж и не говорю, – Яглов загасил очередной окурок. – Вот такой риск, такая на вас ответственность.

Когда Яглов говорил последнюю фразу про ответственность, я почувствовала: он хочет для убедительности назвать меня по имени. Хочет, но не может – не помнит. Я знала, что Яглов, когда возникает нужда во мне, велит секретарше позвать «эту девочку с косой». «Может, косу срезать?» – мелькнула мысль. Да все равно ж не запомнит. Без косы начальник меня вообще перестанет различать в общей массе. Ему и сейчас по барабану, кто есть кто, и куда полетит этот некто сломя голову, лишь бы план спасти.

И вовсе не сломя голову! Оказывается, решение отправить меня в командировку за антеннами в Воронеж самолетом принято давно, еще утром. Шмыга забыл поставить меня в известность. А билет на самолет куплен, вот он, вылетать завтра в 10 часов утра.

– На работу можешь не приходить, раз такое дело. Выспишься и прямо в аэропорт езжай, – Шмыга, сам удивившийся своей щедрости, сморщился в улыбке. – Тем же самолетом обратно. Цех стоит, ждет.

– Но тут билет только в одну сторону, где обратный?

– Там купишь. Давай-давай, вот тебе удостоверение с печатью, вот деньги на обратный билет 35 рублей. А командировочные два-шестьдесят не положены, поскольку за один день туда-обратно обернешься.

– А если не успею?

– Как не успеешь? У тебя на руках секретное оборудование для оборонного завода – с ним в гостиницу поселяться будешь, по городу гулять? Потеряешь?! Не смеши меня. Сразу домой!

– Как же я высплюсь, если в аэропорт надо явиться за два часа до вылета и ехать туда час?

– Ляжешь пораньше, – парировал Шмыга. И продолжил наставления: – Автобус до аэропорта стоит пятнадцать копеек, проездной там не действует. Билет сохрани, оплатим.

Подобревший после встречи с Ягловым, Шмыга, не таясь, дышал мне в ухо перегаром. Подобрел, потому что я правильно держалась, не сдала засранца, не сказала, что он меня с командировкой буквально подставил, не стала условия выдвигать, не пыталась отбрехиваться: мол, мама в Воронеж не отпустит. Шмыга сиял. Зато приуныла команда, узнав об отъезде новоиспеченного капитана: ведь я задействована еще в нескольких номерах и комической эстафете! Но если я выпадаю из процесса только на один день – на среду, – то и ладно, в четверг отрепетируем всё окончательно, а в пятницу прямо с работы на речном трамвайчике двинем на фестиваль. Так что не расслабляйся, езжай-лети! Премия всем нужна.

– Меня запишите, я тоже поеду, – сказала Ленка-копировщица.

– Куда, в Воронеж?

– На фестиваль!

Ленка оценила, как точно совпало все, что карты сказали: про назначение, премию, дальнюю дорогу. Логическую цепочку достроила до своего неладного мужа. Занервничала, обиделась, обозлилась, решила в отместку ему изменить. А где с разбегу изменишь? Ясно где – на фестивале, где полно молодых специалистов. Ленку стали встраивать в программу, а я отправилась домой – собираться.

Мама сразу взялась в дорогу стряпать пирожки и дала денег на всякий случай, вдруг какой дефицит встречу там:

– В … куда летишь-то? А, ну вот там. На ерунду только не трать.

Папа, как опытный командировочный, дал на прокат свой дорожный несессер с туалетными принадлежностями. Я надела под теплую кофту летнее платье в горох – в Воронеже в июне настоящее лето, не то, что у нас. Единственное, о чем жалею, – не посмотрела карту СССР. Рассудила, что летчик довезет. И действительно довез. Но вот обратно…

А вот обратный билет мне в Воронежском аэропорту не продали, сказали: нет мест, но, может быть, перед вылетом что-то образуется. Вдруг кто из транзитных пассажиров надумает сойти.

– А если не надумает? – спросила я в окошечко, нагибая голову, чтоб лучше видеть лицо кассира: так все делают.

– Нет так нет, – и она опустила шторку.

И вот, не имея обратного билета, я легкомысленно тратила время на рассуждения про масло и прочую пищу. Воронежцев интересовало, растут ли у нас помидоры в открытом грунте и как с колбасой – регулярно или с перебоями. Узнав, что перебои регулярно, сотрудники переключились на свои местечковые подробности. Стало неинтересно. Я всполошилась. Меня за антеннами прислали. Кто готов про антенны говорить? Дядька, выходивший встречать, доложил:

– Заказ укомплектован, давайте письмо, будем оформлять документы на вынос.

А письма-то у меня не оказалось. Шмыга письмо не подготовил, забыл. Стали звонить в Пермь. Шмыгу еле нашли с третьего раза. Он предложил факсом письмо отправить. Но тут факсом не принимают, подлинник нужен, с печатями синего цвета, пусть кто-то следом летит, везет подлинник письма. Иначе никак.

Шмыга в телефон матерится: мол, в пятницу надо заказ сдать, а самолет до Воронежа ближайший как раз в пятницу и обратно поздно вечером, и билетов нет, так что ничего не выйдет.

– Почтой, заказным отправьте, – посоветовал кто-то.

Шмыга опять матюкнулся по межгороду из Перми в Воронеж и затих, но трубку не бросил. Я сижу ни жива ни мертва – думаю, все пропало, и премия в том числе. А главное, в Афганистане наши артиллерийские комплексы ждут не дождутся, и, похоже, должность капитана команды от меня уплывет, если я тут останусь письма ждать.

– Пойдемте-ка обедать! – предложил веселый дядька и, заметив мою нерешительность, добавил: – Успокоимся – что-нибудь придумаем. Угощаю! Шницель, сметана с сахаром и свежая клубника. У вас ведь еще не созрела? У нас уже отходит. Сладкая!

Клубники хотелось. Но как раз в этот момент в Перми Шмыгу осенило:

– А что, если наличкой оплатить?

Пока воронежские снабженцы разводили руками и рассуждали, случалось ли такое, Шмыга потребовал к аппарату меня:

– Деньги есть? Двадцать три рубля шестьдесят копеек надо.

– Вы мне на билет дали … своих двадцать пять рублей, но я хотела…

– Да чего ты там хотела, тряпки-шмотки хотела купить? Тебе с антеннами только и бегать по магазинам. Они знаешь, сколько весят?

– Пять килограммов.

– Забудь. Там все двенадцать. Я же знаю точно, каждая девятьсот граммов, да упаковка, да крепеж. Вот и считай. Берешь свои двадцать пять и оплачиваешь заказ, я даю добро.

Вообще-то добро мне давала мама, но Шмыга так уверенно распорядился нашим семейным кошельком в пользу государственного интереса, что возразить я не нашлась чем. Через час все тот же дядька, минуя проходную, вынес мне на улицу две коробки. Коробки поставил на асфальт, отер пот со лба и предложил:

– Слушай, зачем тебе ехать в Пермь? Кормят плохо, тяжести таскать заставляют, мотаться туда-сюда самолетами. Оставайся. У меня сын – вот такой парень, – он показал сразу два больших пальца. – Поженитесь. Не понравится сын – на работу устрою, общежитие заводское у нас приличное.

Я отрицательно покачала головой, имея в виду, что как молодой специалист обязана отработать долг своей стране по распределению три года, никто меня не отпустит, и будут ездить на мне, как на сивке-бурке, до конца срока. А еще родина в Перми – мама, папа, бабушка. Трефовый король тоже там, хотя Ленкины карты ничего определенного о нем не говорят, и сам он несильно в отношении меня проявляется.

– Неужели там у вас, в Перми, медом намазано? – спросил насмешливый дядька, оценив мою отрицательную паузу.

– Маслом, – ответила я, подняла коробки и поволокла их в аэропорт.

Зря спешила. Билетов до Перми как не было, так и не образовалось.

Про билеты я каждые полчаса спрашивала во всех кассах по очереди, сходила к начальнику смены и дежурному по перрону, некоторое время бежала за стюардессой с пермского рейса, не догнала и вернулась к своим коробкам. В кассе имелись билеты на среду следующей недели. Неужели Шмыга об этом не знал?

– Может, вам, деточка, поездом поехать, – посоветовала женщина в униформе, проникшаяся моей бедой.

«Деточка! – думала я, разглядывая свое отражение в стеклах фасада. – Пышечка! С косой! У меня тут две коробки деталей для войны…» А ведь еще недавно я была стихийным идеалистом-пацифистом. Грохнулась в обморок, когда начальник бюро первый раз привел меня в цех. Я же пять лет изучала электропривод прокатных станов и бумагоделательных машин. Весь город – миллион человек с лишком! – хранил от меня свою военную тайну или, наоборот, меня от тайны. Сохранил. Когда в «первом отделе» проводили инструктаж, сказали, что наш завод производит сантехнические смесители, гарпунные пушки и геологические машины. Я поверила, только на пушках слегка споткнулась. Вроде бы отстрел китов запрещен? Инструктор пояснил: коренным народам Севера промысел разрешен в ограниченном объеме. Для них – пушки. И вот, когда в цехе увидела те самые «геологические машины», весь груз открывшейся, не вполне осознанной, но всегда подразумевавшейся истины ринулся на меня броней цвета хаки на гусеничном ходу с во-о-от такими дулами вовсе не гарпунных пушек. В цехе жила, росла и множилась, вызревала большая война. Весь наш завод и город в полном составе работал только на войну. Я, как большинство моих земляков, пришла в этот мир с единственной целью – обслуживать и вооружать войну. Значит, так надо, в этом состоит мой долг и смысл. Именно этот момент моей жизни – внезапное прозрение и покорное согласие обслуживать войну – я считаю актом потери невинности.

Служение делу тотальной войны оказалось необременительным, и вот теперь впервые напоролось на преграду. Билетов на самолет не было и не предвиделось.

– Поездом, говорите? Поехать?!

День клонился к вечеру. Делать было нечего, так что по совету «униформы» я съездила на вокзал. Выяснила: сегодняшний прямой до Перми ушел, следующий через день, но билетов все равно нет. Сегодня на тот, который ушел, билетов тоже не было. Лето, все едут: кто на югА, кто с юга. Билеты есть только в Москву. Через Москву получилось бы двое суток с лишним, если повезет сразу пересесть, перебежав с вокзала на вокзал. За двое суток я прокатаю не только заводскую квартальную программу, а еще и фестиваль.

Вернулась в аэропорт. Меня там уже встречали как знакомую. Предложили койку в комнате матери и ребенка, но денег у меня осталось только на вылет и поесть, причем неизвестно, сколько предстояло жить в Воронеже до вылета. Поэтому в кафе я не пошла, койку не взяла, пожевала мамины пирожки и прилегла на скамейку в зале ожидания, укрывшись кофтой, положив ноги на коробки с антеннами. Сквозь прозрачные стены в зал ожидания косо светило горячее солнце, вытягивая длинные теплые тени из-под сидящих, стоящих и гуляющих по аэропорту людей.

Очнулась я от объявления:

– Пассажир, следующий до Перми, пройдите в кассу ? 4.

Все ж какие чуткие люди в Воронеже! Я спала, а они обо мне думали, думали и придумали. В кассе ?4 для меня лежал билет в город Чебоксары.

– Всё ближе к дому! – сказала кассир, и вездесущая женщина в униформе ей вторила:

– До Перми из Чебоксар рукой подать. Долетишь или поездом доедешь, а здесь ловить нечего. Поспеши, посадка уже заканчивается.

Немного ошалев от предложения лететь невесть куда, от спешки и от радости, что окажусь ближе к дому, я побежала на посадку, волоча тяжеленные коробки, и последней поднялась по трапу Як-40. Летели хорошо. Жаль только, что ни разу в воздухе не объявили, куда именно держит курс самолет. Я помнила, что «ближе к дому», но куда именно? Борт уже начал снижение. Командир объявил, что через двадцать минут мы совершим посадку в аэропорту.

– В каком? – навострила я уши, а напрасно.

– В аэропорту назначения, – закончил фразу скрытный командир корабля.

Какой город называли мне в кассе? В билете указан только номер рейса и какие-то буквы, первая «Ч». Какие города на «Ч» я знаю? Челябинск? Нет, не Челябинск. На ум пришла песенка про пионера-героя, совершившего подвиг в Черкассах. И заклинило: летим в Черкассы! Выходит, мы над Украиной. Зачем мне на Украину?! Я запаниковала, вытянула шею и заглянула через соседа в иллюминатор. Самолет входил в вираж, и открылся вид на реку, гладкую, полноводную, ровную.

– Что за река? – Напрямую спрашивать соседа про город казалось неудобно, все ж не в поезде едем, где вопрос «Это что за остановка, Бологое иль Поповка…» выглядит вполне уместным.

– Волга! – воскликнул сосед с некоторым даже вызовом. – А вы что думали? Волгу ни с какой рекой не перепутаешь.

Я впала в недоумение. Волга – значит, не Украина. Куда же я прилетела? Сели. Архитектура аэровокзала понравилась. Затейливое здание снаружи увито лианами, и в интерьере угадывается национальный колорит, только вот какой? Пассажиры, прилетевшие со мной, моментально растворились, сбежав по затейливым лестницам, протопав по негулким, уютным, будто бы гостиничным, коридорам на улицу и дальше – в неведомый мне город «Ч» на Волге.

Я направилась в кассовый зал. Кассы не работали. Очевидно, билетов не было отсюда никуда. Скудное расписание тоже не помогло определиться с локацией. Там я нашла направления перелетов, но сам вот этот вот город вылета-прилета не обозначен никак. Пермь в расписании не упоминалась, знакомых названий обнаружилось два: Казань и Набережные Челны. Одна-одинешенька я слонялась в сумерках по неосвещенному зданию аэропорта в неизвестном мне городе. Подумалось: «Меня тут даже искать не станут». С этой мыслью я бросилась на улицу и услышала, как сзади за мной кто-то невидимый запер изнутри дверь аэропорта на засов. На остановке я увидела автобус и вбежала в него, грохнув об пол свои коробки. Выдохнула:

– На вокзал! На вокзал идет?

– Идет-то идет. А поезда не будет сегодня. Ушел уже.

– У вас один, что ли, поезд ходит?

– Один сегодня. Завтра будет два, – кондуктор назвала какое-то направление дополнительного завтрашнего поезда, ничего мне не напомнившее.

– Откуда к нам?

– Из Воронежа, – ответила я почему-то. Формально так оно и было.

– О-о-о! – горестно протянула кондуктор, сплевывая в кулак шелуху семечек.

Я поняла, что приехать сюда из Воронежа было плохо. На улице смеркалось, мы тряслись вдвоем с кондуктором (5 копеек за билет, интересно, оплатят ли по отчету?) в пыльном автобусе ЛиАЗ по промзоне, по окраинам неизвестного мне приволжского города, в котором на ночь закрыт аэропорт и с железной дорогой какая-то засада.

– В командировку, – продолжала врать я, не понимая, зачем мне это надо, должно быть, намекая, что не задержусь тут надолго.

– О-о-о! – еще раз горестно протянула кондуктор, погруженная в размышление о какой-то своей (и моей тоже!) безысходности, и выкрикнула вдруг: – Вокзал!

На фронтоне монументального здания значилось «Чебоксары». «Чулки-носки», – подсказала потребительская память. Больше – ничего. Я понимала, что Пермь находится где-то на северо-востоке отсюда, но испытывала острую потребность в более точных ориентирах.