19. Храм науки

Все началось, как обычный прием у врача, только опрос обо всех прошлых болезнях и образе жизни был подробнее и дотошнее. И вправду, куда теперь было спешить?..

В итоге врачи пришли к выводу, что им крайне повезло – такой экземпляр попал в их заботливые, профессиональные руки! Раньше они имели дело только с оголодавшей, толстокожей чернью. Теперь же они и не представляли, с какой стороны подступиться к этому жителю Верхнего мира. Дав подопытному небольшую передышку между взятием проб крови и проверкой на переносимость некоторых сильнодействующих препаратов, медицинские светила решали, в каком же именно эксперименте разумнее и полезнее будет его использовать.

Вальтер, уже переодетый в больничные штаны и рубашку, сидел в кресле, к которому был привязан кожаными ремнями. Стены в просторной смотровой были белоснежны, а окна затянуты тонкой решеткой.

То ли оттого, что из него выкачали небольшую батарею пробирок крови, то ли просто от усталости, он впал в странную, не свойственную ему апатию. Дверь в кабинет, где совещались врачи, была приоткрыта, отголоски их негромкого разговора иногда долетали до него, но он не делал попытки напрячь слух. Какая разница? Все равно решат, все равно сделают… Только бы не возились слишком долго.

Наконец, доктора пришли к единому мнению. Ассистенты тут же стали колдовать над ним. Вальтеру сделали несколько уколов, от которых его тело совсем ослабло, а разум помутился – он то погружался в сон, более похожий на обморок, то просыпался и даже успевал понять, что происходит.

– Почему он в сознании?

– Не понимаю. Вероятно, сильная сопротивляемость препарату.

– Думаю, не стоит волноваться. Он все равно обездвижен. Пусть ассистенты приступают к дальнейшей проверке.

Вальтера уложили на холодный стол, и несколько игл вонзилось в его правую руку. Из каждой под его кожу вытекло по капле жгучей жидкости, и плоть отозвалась на это такой болью, что тело содрогнулось само по себе.

– Превосходно, – деловитым тоном отметил кто-то прямо над его головой.

Его оставили на какое-то время, измерили пульс, давление, а затем вновь сцедили большой шприц крови.

От всей той дряни, что бродила в его крови, и просто от усталости Вальтер готов был уснуть. В какой-то момент в его утомленном сознании мелькнула обиженная мысль – «почему они не дают мне спать?».

…Его куда-то везли. Колеса каталки гремели по кафельному полу. Нет, быстро все это не закончится.

Коридоры, лифт, вновь коридоры. В Академии, опустевшей с наступлением ночи, было тихо, так что лязг и шаги отдавались звонким эхом. Люди отсюда ушли, а когда вернутся… он об этом уже не узнает. А они не узнают, что он был здесь.

Вальтер невесело усмехнулся.

– Похоже, приходит в сознание, – тут же сообщил один из тех, кто его вез, другому.

– Ничего страшного. Мы уже на месте.

Они остановились в просторном, светлом помещении. То была какая-то лаборатория или процедурная, залитая ярким электрическим светом. За стеклянным потолком скорее угадывались, чем были видны, матовые тучи вперемежку со смогом, в которых ворочалась бледная луна.

Вальтера перетащили на широкий, обтянутый клеенкой стол, и пристегнули к нему кожаными ремнями. Лежа так и приходя в себя, он видел, как ходят вокруг врачи, как подкатывают ближе столик с медицинскими препаратами и блестящими, чистенькими шприцами, а вслед за этим —какой-то агрегат, размером с небольшой чемодан, увитый проводами.

– Зажарить меня хотите? – поинтересовался Вальтер, обретший, наконец, дар речи.

Доктора не отвечали, зато прямо над ним раздался знакомый голос:

– Я бы тебя зажарил.

Вальтер поднял взор и с удивлением узрел Кристофера МакКлелана.

– Добрый вечер, претор.

– А вы оптимист, господин Корф.

– Что поделаешь! Но какими же судьбами?..

– Решил напоследок – пока вы еще в живых и в состоянии разговаривать – перекинуться с вами парой слов.

– Как это мило. А до объявления приговора ко мне редко просто так захаживали гости.

– Ты лгал в зале суда, Корф. А мне нужна правда.

– Думаете, я разоткровенничаюсь на смертном одре?

Претор склонился чуть ниже.

– А это зависит только от тебя – станет ли этот стол твоим смертным одром. У меня есть право вето на решения суда, касающиеся политических заключенных. Могу даже предложить тебе выбор – пожизненное заключение или двадцать лет каторги на твоем родном Промышленном отроге, – тут МакКлелан на мгновение поднял голову. – Мистер Тэтч, – позвал он, – согласно вашим расчетам, вы закончите с ним к утру?

Доктор, проверявший вместе с ассистентом готовность блестящего агрегата, отвлекся и растерянно улыбнулся:

– О, боюсь, что нет.

– Будут работать сверхурочно и все ради вас, господин Корф. Думаю, они сильно расстроились бы, исчезни ты сейчас, в самый разгар действия. Расстроились, но пережили бы.

– И что же вы желаете узнать?

– «Голос Эдварда МакКлелана» – где он?

Вальтер рассмеялся.

– Дался вам «Голос МакКлелана»! Надиктуйте сами, в конце концов.

– Корф! У тебя есть последний шанс избежать участи подопытного кролика. То, что с тобой сделают, на мой взгляд, слишком – чересчур! – мягкое наказание для такого садиста, как ты. Но тебе хватит, поверь мне. Я знаю, что валики с записью были у тебя. Ты их слушал? О чем там идет речь? Где они теперь?

– Как вы печетесь о последних словах своего дедушки. А вам не плевать на то, что инженеры изрядно поменяли его изначальные планы уже при строительстве?

– Как и при любой стройке, в Вавилон пришлось внести некоторые изменения. Об этом, что же, и идет речь на тех валиках?

– Нет, претор. Просто к слову пришлось. А где валики, я не знаю. Честно! Я их так и не увидел. Спросите Джейсона, в конце концов! Он ведь теперь пай-мальчик, – Вальтер искривил рот в ухмылке, сдерживая оскал. – Берегитесь его, Кристофер.

Претор отступил от стола, с презрением глядя на связанного жреца Сераписа. Вальтер уже не смотрел на него, а просто лежал, устало прикрыв глаза.

– Начинайте, доктор, – бросил МакКлелан.

Он отошел к самым дверям, но выходить не спешил. Он оглянулся и какое-то время смотрел на начинающееся действо.

Корфа опутывали проводами с длинными иглами на концах, вкалывали один за другим новые препараты. Рубаху просто разрезали, а одну из игл ввели под грудину, казалось, к самому сердцу.

– Доктор, вводить обезболивающее? – спросил один из ассистентов.

– Нет-нет! Нам нужно, насколько возможно, знать динамику всего процесса.

Тут доктор подошел к еще одному человеку, который сидел в углу, до этой секунды совершенно неприметно. Сжавшийся в громоздком инвалидном кресле, будто бы вросший в него, он напоминал оплавленную восковую фигуру – дефектную и гротескную.

Доктор, похоже, о чем-то посоветовался с ним, склонившись к самому лицу, в котором не хватало нескольких кусков плоти, а затем вернулся к столу с Вальтером.

Еще один ассистент вошел в лабораторию через двери с противоположной стороны. За его спиной, прежде чем сомкнулись створки, претор заметил полутемное помещение, полное горячих, белесых паров, а за ними – что-то громадное, блестящее, выпуклое, похожее на котел.

Решив, что определенно не хочет видеть дальнейшее развитие событий, претор вышел прочь. Ожидавший за дверью охранник смиренно и молчаливо последовал за хозяином. Уже когда они подходили к концу коридора, до них донесся крик Вальтера Корфа.

20. Рассвет

Легко и быстро поезд несся вперед. Из-за темноты тоннеля иногда даже трудно было понять, что он вообще движется, а не стоит на месте.

Хэзер долго дремала в широкой, теплой кровати, всем телом прислушиваясь к мерному гулу. Окончательно проснувшись, она набросила халат и вышла из-за высокой ширмы отделявшей спальную часть вагона от кабинетной.

Претор сидел за столом над ворохом документов, но смотрел не на них, а в черное окно.

– Скоро мы выедем на поверхность? – спросила Хэзер. – Все же не по себе ползти так, под землей.

– Мы очень высоко над землей, – напомнил претор. – Но на уровне поверхности Вавилона мы окажемся примерно через четверть часа. Прости, что не смогу провести с тобой все две недели.

– Ничего. Я рада и трем дням. А то место, куда мы едем, действительно настоящий Эдем?

– Оно именно так и называется. Очень тихое, живописное место. О нем знают лишь немногие, так что лучше не рассказывай о нем никому в Вавилоне.

– Эдем в Вавилоне! – мечтательно проговорила Хэзер, подходя к МакКлелану и кладя руки ему на плечи. – Какой красивый анахронизм. А яблони там есть?

– Конечно. И даже плодоносят дважды в год.

– И цветут… – продолжила Хэзер одними губами.

Вскоре действительно впереди забрезжил свет – вначале он просто будто бы обволакивал короткую гусеницу поезда претора, а затем озарил ее целиком. Поезд мчался к рассвету.

В самом Вавилоне было еще сумрачно – громоздкие здания жались одно к другому, отнимая у соседей клочки солнечного света.

Джейсон не спал всю ночь, хотя, мог бы почивать сном праведника – таковым его и представляли все газеты, таблоиды, все сплетни Вавилона. Несчастный, невинный, голубоглазый принц, чей разум был смущен змеем-искусителем. Что ж, в данный момент его разум действительно был смущен – он не знал, что именно делать дальше.

Он заверял Лефроя и Грево, что представления не имел о политической подоплеке Ложи Сераписа. Чушь! Конечно же, имел.

Он клялся, что готов отречься от всех идей Ложи, что готов предать Вальтера Корфа. И на самом деле предал.

Он раз за разом повторял, что не знает, существует ли вообще «Голос Эдварда МакКлелана»…

Без четверти шесть Джейсон поднялся с кровати и через пустой дом прошел в другое его крыло, в отцовский кабинет. Он без труда открыл дверь своим дубликатом ключа (о существовании которого отец, разумеется, никогда не знал), а после заперся изнутри. Он встал на колени перед огромным старинным письменным столом и коснулся изящной резьбы, украшавшей его стенки. Один из виноградных листьев под самой сенью столешницы был особым. Стоило надавить на два его кончика, а затем сдвинуть с места, дощечка рядом с ним открывалась, словно дверца. За ней находилась полость глубиной в локоть.

Джейсон нашел этот тайник в восемь лет и до сих пор удивлялся, как отец его не обнаружил. Юный МакКлелан прятал туда самые сокровенные, не предназначенные ни для чьих глаз вещи: вначале это была первая пачка дорогих сигарет, затем фотокарточка и письма одной юной, но уже замужней особы. А потом – переписка с некоторыми министрами и влиятельными людьми города, в которой они с опаской и втихаря, но огрызались на его отца, правящего претора…

Теперь же он извлек из тайника два тяжелых свертка, перетянутых бечевкой, взвесил их на ладонях. И положил обратно.

Теперь Вальтера можно считать похороненным заживо, все рыцари Ложи в тюрьме или сосланы, а передавать валики кому-либо Джейсон не собирался.

Правда, он не знал, что ему самому делать с этими записями. Он решил ждать – ждать того часа, когда такой Джокер пригодится и сможет сыграть важную роль в истории великого города…

Книга 2. Зверь об одной голове

И так многие двери оказались замурованы, на долгие мили не стало пути наверх.

Там, в глубине, теперь все сделано так, чтобы держать людей, как скот.

Что сотворили с моим детищем?

Из откровения Эдварда МакКлелана, создателя Нового Вавилона

(Записано фонографически. Валик 2; дорожка 5)

1. В гостях у старушки

Хрум-хрум-хрум-хрум…

Впервые за долгие-долгие годы такой громкий и неестественный звук потревожил затянутое душными туманами пепелище. Громадный, пузатый паук, размером с небольшой домик, полз по былому полю брани. В брюхе «паука» сидели люди – они то и дело тянули за рычаги, поворачивали вентили, заставляя «паука» то бежать быстрее, то приостанавливаться, то поворачивать. Но главное, что интересовало людей, это окружающий мир – его они разглядывали во все глаза сквозь прозрачные стенки стеклянного брюха.

Людей было трое – лорд Джереми Блейк, его верный валет и блестящий механик Брукс, а также приятель и единомышленник лорда русский дворянин Николай Дурново.

Они покинули Альфа-Вавилон, чтобы в течение нескольких дней вариться в тесном брюхе паука, шагающего по землям старушки Европы.

– Поразительно! – выдохнул, едва обретя дар речи, Николай. – Никакие фотографии не сравнятся…

– О, мой друг, мы с вами сами сделали такие снимки, от которых весь Вавилон будет в восторге, – пообещал Джереми Блейк. – Брукс, поддай-ка пару!

– Слушаюсь, сэр! – радостно отозвался Брукс и потянул за один из рычагов.

В самом нутре паука что-то заклокотало, и он бодрее понесся вперед.

Вавилон они покинули ровно в 7.30 утра, но лишь к вечеру, наконец, вырвались из-под его сени. Теперь он был не над ними – он остался позади. Николай даже испугался в тот момент, когда впервые обернулся назад.

Все, что он знал, осталось там, в Элизиуме наверху. А эта костлявая, закоптелая махина, затмевающая собой небо, такое теперь далекое, была чужой, совсем непонятной. Лес ржавых мачт, похожих на остовы виселиц, а среди этих косточек – гигантские столбы-шахты, пронзающие и Альфа-Вавилон, и Землю.

Последний такой столб, увиденный ими, был давно заброшен и почти насквозь проржавел.

«Непременно сообщить инженерам, когда вернемся! – отметил Николай. – Нельзя это так оставлять». И лишь затем он вспомнил, что нет в этом деле никакой срочности – одна колонна для такого колосса это лишь винтик.

Итак, они оставили Альфа-Вавилон позади и двигались теперь на Север по пустошам, некогда бывшим полями сражений, по высохшим ядовитым болотам.

На следующий день в три часа пополудни они вошли в пустой Париж. Остановившись на одной из его площадей, «паук» затих – впервые после отбытия. Тогда люди услышали ветер.

В Вавилоне, с его заслонками, барьерами, вентиляцией, ветер метался лишь по самой окраине, да и там вел себя неприметно. Но здесь…

Да, если бы Земля была жива, то прохожие должны были бы предусмотрительно придерживать свои шляпы. Облака мелкой пыли неслись мимо вездехода, как привидения. В стенах полуразрушенных домов, в узких улочках слышался тихий, угасающий стон.

– Ветер воет! – восторженно прошептал Николай.

– Так пойдем, встретимся с ним! – предложил Джереми.

Все трое перебрались из своих кресел в верхний отсек, тесный и служивший одновременно и кладовкой, и спальней, и столовой. В центре отсека стоял небольшой круглый стол с тремя табуретками, а вокруг, изголовьями к стенам, находились три узких походных кровати. Над ними на крючьях висели защитные костюмы для выхода на поверхность: длинные, прорезиненные двубортные плащи, фуражки с плотным, широким козырьком, очки-окуляры и респираторы.

Облачившись в эти латы новой эпохи, путешественники стали по одному выбираться в последний отсек (крохотный тамбур, где можно было уместиться только сидя) и лишь затем – наружу. Последним на спину «паука» вылез Брукс. С собой он притащил два саквояжа разного размера.

Откинув лестницу, люди спустились, наконец, на Землю. В первую секунду у Николая закружилась голова и похолодели ноги – ему не верилось, что под подошвами тяжелых ботинок не полая оболочка с сотами жилых этажей, а настоящая плоть небесной сферы.

«Земля… – подумалось Николаю. Он вдруг присел на корточки и погладил затянутой в перчатку рукой темный, пыльный булыжник. – Мостовая Парижа… Возможно, никто не ступал по ней со времени Переселения. Или с ночи, когда все живое здесь, на берегах Сены оказалось выжжено германской авиацией…»

– Николас, друг мой! – окликнул его Джереми. – Идите же сюда – надо запечатлеть сей замечательный момент!

Николай подошел к нему и к Бруксу, который в эту минуту как раз открывал принесенные саквояжи. Из того, что был поменьше, он извлек, к изумлению Николая, бутыль шампанского и коробку с двумя бокалами.