– А еще там есть шикарный пиджак от Армани, впитавший аромат кожаного салона Бэнтли, и легкую ауру вечерней сигары, которую обладатель пиджака курил в обществе дамы, которая носит Шанель номер 5, она пила красное сухое вино, красила губы алой помадой, а потом страстно целовала того, кто был в пиджаке.

– Я прекрасно помню вчерашний вечер.

– Ты лишь помнишь, а я его пью.

Алла допила кофе и ловко перевернула чашку на блюдце.

– Даже не думай!

– Ты же знаешь, что сбудется.

Она подняла чашку и всмотрелась в разводы кофейной гущи.

– Этим вечером мы навсегда уйдем из этого мира, – улыбаясь, произнесла Алла.

– Я как-то не планировал так рано умирать.

– Такой умный человек и такой глупый. Мы уйдем в другой мир.

– Надеюсь, в более приятный, хотя я бы и не уходил, но ты уже погадала.

– Угу, я погадала, и оно обязательно сбудется.

– Вставай, нам пора!

Алла поправила тяжелый шлейф платья, взяла крохотную сумочку и отправилась вслед нервничающему Олегу.

Бэнтли припарковался. Швейцар распахнул дверь, и на них обрушился щелкающий шквал фотоаппаратов, вопросы журналистов, визги оттесняемых охраной поклонников. Олег крепко сжал руку Аллы, и они медленно пошли по красной дорожке на церемонию вручения Оскара.

Ноты: темный шоколад, имбирь, кофе, коньяк, мускатный орех, корица, ягодные ноты, красное вино, ткань-шерсть, кожа салона авто, табак сигары, альдегиды, помада, пластик перегретой фото техники, абсент.

Odoratika Лепестки в траве

Я лежала на лужайке и смотрела в небо широко распахнутыми глазами. Мои глаза цвета неба. Я самая красивая. Яна думает, что самая красивая Лика, потому что у нее модное платье. Ей еще много предстоит понять. Я лежу на мягкой траве, неподвижно, не дыша, и это самое правильное, что можно делать сейчас здесь. Яна же бегает, рвет траву и мнет ее пальцами в большой миске. И спустя уже несколько минут она прерывает мое спокойствие, усаживается возле злополучной миски с травой, улыбается и предлагает это покушать. Как мне ей отказать? В ее глазах нет неба, они карие, похожие на маленькие шоколадные медальки, в них светится чистая незамутненная любовь. «Сохрани ее как можно дольше, дорогая» – думаю я, притворяюсь, что ем мятую траву. Немного травы падает на мое платье, теперь я окончательно не буду считаться красивой, по мнению Яны. Но зато получу ожерелье из сухих листьев, которое она смастерила, пока я изображала поедание травы. Листья пахнут горечью надвигающейся осени, и скоро мы не будем ходить в парк, и я не смогу лежать на траве, отражая глазами небо. Тем временем неугомонная Яна вынимает из сумки розовый пластиковый тазик, наполняет его водой из бутылки и достает маленький кусочек хозяйственного мыла, который она прихватила из кухни. Нет-нет, только не купание! Это же парк. Приличные люди не купаются в парке. Яна стаскивает мое платье. Но удача на моей стороне, купаться мне не придется. Яна просто будет стирать платье. Все-таки, она любит меня, хоть и не считает самой красивой. Я сижу на траве и смотрю, как маленькие детские ручки кропотливо отстирывают зеленое пятно. Она вырастет хорошей девочкой и возможно расскажет своим детям про меня, ее самую любимую куклу с глазами цвета неба. Ноты: размятая трава, опавшие листья, хозяйственное мыло, дерн, вода.

Odoratika Dragon’s Well (Колодец Дракона)

Тишину нарушало мерное постукивание. Вадим жонглировал апельсинами. Все завороженно наблюдали, как оранжевые шары летают в воздухе. Пока один апельсин не упал на стол. Тут-то все и началось. Вера подпрыгнула, перевернула на себя чашку с чаем и запричитала, наблюдая, как по белому платью расползается мокрое пятно. Толик рванулся к ней и перевернул журнальный столик, на котором располагалось чаепитие. Чашки, бутылка молока, ваза с хризантемами, коробка с печеньем полетели на пол. Все начали метаться, пытаясь исправить происшествие. Катя просила успокоиться, но это только усиливало деятельность.

– Я всё уберу! – закричал Вадим и начал открывать ящики кухонного шкафа.

В одном из них за рядом коробок с разными сортами чая виднелась пачка салфеток. Вадим потянулся за ними, но в этот момент подкралась расползающаяся лужа. Ноги Вадима со свистом сместились в бок, он взмахнул рукой, пытаясь ухватиться за полку, в воздух взметнулся фейерверк разноцветных чаинок, и глухой стук упавшего тела Вадима завершил этот кульбит.

– Стоять! Всем стоять! – истошно кричала Катя.

Но никто никогда не поддерживал ее прагматичный подход к реальности, поэтому попытки укротить безобразие продолжились. Добравшийся до Веры Толик, начал выжимать подол платья.

– Щас высохнет!

– Пятно останется, надо замыть, – вырывала свою юбку Вера.

Толик сильнее подкрутил, Вера яростнее дернула, и, поскользнувшись, рухнула на пол. В руках Толика осталась скрученная жгутом юбка. Толик протянул жгут Вере. Она взяла жгут и молча начала бить им Толика. Никто уже не собирался убирать. Вера в обрывках топа и кружевных трусах бегала за уворачивающимся Толиком, пытаясь нанести как можно больше точных ударов. Вадим перекатывался по полу, тихо жалуясь на разные части тела, которые он ушиб в падении. Катя извлекла из шкафа настойку сосновых шишек и пила ее из горла маленькими глоточками, сидя на полу скрестив ноги. Осознав, что его никто не собирается жалеть, Вадим подполз к Кате и присоединился к испитию настойки. Они передавали друг другу бутылку, наблюдая за азартно гоняющейся за Толиком Верой. Вскоре последние забежали в ванную и притихли. Катя и Вадим посмотрели друг на друга, и у них их возникла общая мысль. Была ли ей виной опустошенная бутылка настойки или же повизгивающие вздохи Веры, доносящиеся из ванной комнаты, но мысль эта пришла, и состояла в том, что им очень хочется вместе убирать эту кухню, пить на ней вечерами чай и никогда больше не приглашать в гости Веру и Толика.

Ноты: черный чай, слива, кожа, табак, дым копчения, апельсин, цветочные ноты, грейпфрут, фруктовые ноты, хризантемы, сахар, роза, улун, молоко, молодые сосновые шишки, алкоголь, дерево, кора, амбра.

Odoratika Маракеш

Что за безумная женщина, она уже три квартала идет за мной? Карл обернулся. Старуха в черных одеждах следовала за ним, сохраняя дистанцию. Карл начал сворачивать в сторону базара. В рыночной толчее намного проще затеряться. Вклиниваясь в поток базарной площади, Карл ускорился, он продирался, расталкивая впереди идущих, и когда преследовательница исчезла из поля зрения, Карл остановился, отдышался и зашел в первую попавшуюся лавку. Когда за прилавком он увидел преследовавшую его женщину, на него нахлынуло оцепенение. Женщина улыбалась, Карл неподвижно стоял и смотрел ей в глаза. Потом все разом ушло, страх от преследования, ступор от неожиданного поворота. Карл подошел к женщине и, не отрывая взгляда, спросил:

– Чего вы хотите?

– Чтобы ты остался.

Ноты: чернослив, дым, песок, горелое дерево, жженный сахар, шоколад, пачули, шелк, мокрый камень, фруктовые ноты, сангрия.

Odoratika Фортуна

Пустыня.

– Господи, спаси меня!

Горин не верил своим глазам. Мимо пролетел шар перекати-поля. По всему периметру, доступному зрению, простилась сухая выжженная равнина с мелкими крупинками песка, которые под потоками неощутимого ветра образовывали извилистые полоски.

– Это сон! Сон! Я хочу проснуться! – кричал Горин, подняв голову к белым небесам.

Он сел на землю. Тело обдало жаром. «А ведь предупреждал Иваныч, что не надо…», – бубнил Горин, но вид громадного, с пятиэтажный дом, огненного колеса прервал его размышления. Колесо горело ярким огнем и само по себе катилось прямехонько на Горина. Горин побежал. Он оглядывался, и каждый раз видел за своей спиной колесо. Дистанция постепенно сокращалась. Горин рванул вправо. Колесо какое-то время катилось по старой траектории, а потом словно опомнившись, направилось за Гориным.

– Что за черт! Помогите! Люди!

Горин кричал и ощутимо сдавал в скорости. Колесо настигало. Жар приближающегося огня не давал вдохнуть, обжигая гортань. В глазах плыло. Воспоминание детства последней искрой пронеслось в сознании Горина – он сидит на высокой табуретке у старой конфорочной плиты и смотрит на огонь.

Горин упал на колени и, закрыв голову руками, зажмурился. Он ждал неминуемого и страшного финала, но финал не спешил наступать. Горин приоткрыл глаза. Вокруг стояла ночь. Воздух полный сухой пыли щекотал нос. Тело мягко сдавливало, погружая в нечто сыпучее, погружение было плавным, практически незаметным. Горин смотрел на высокий диск луны, необычно бледный, практически не освещающий пространство. Сыпучее достигло подбородка, Горин хотел поднять руку, чтобы отряхнуться, но оказался недвижим. Это открытие не напугало Горина. Поначалу он, было, хотел испугаться и закричать, но понял, что израсходовал весь свой испуг еще в побеге от горящего колеса. Поэтому он стиснул рот, закрыл глаза, вдохнул, сколько позволяло обездвиженное тело, и стал ждать. На этот раз ждать пришлось долго. Горин несколько раз открывал глаза, но бледная луна висела над ним и погружение вроде как продолжалось.

– Достало! – вырвалось у Горина.

– Достало, – тихим эхом повторил Иваныч.

– Иваныч, ты?! – не веря счастью, возопил Горин.

– Я, – подтвердил Иваныч, и басовито захрапел.

Горин уставился на бледный диск над своей головой, это была тусклая лампа, в старом ржавом плафоне. Он соскочил с дивана, перевернул несколько пустых бутылок коньяка, который создавал в своем подвале Иваныч, рванулся в прихожую, потом вернулся в комнату и обнял спящего Иваныча.

– Спасибо тебе! – крикнул Горин в ухо Иваныча.

В ответ тот поморщился и выдал раскатистый храп.

Горин выбежал из квартиры Иваныча, захлопнул дверь, и, не сбавляя скорости, несся по выплывающему из утренних сумерек городу.

– У меня все хорошо! – кричал во все горло Горин.

– Да пошел ты! – догоняли его обрывки возгласов разбуженных граждан, которые высовывались в окна и осыпали Горина проклятьями.

Ноты: сухая земля, пачули, кожа, полынь, коньяк, пыль.

Odoratika Сны дриады

Варфоломея злилась. Злая Варфоломея была опасна для окружающих, это знали и окружающие, и сама Варфоломея. Поэтому она всегда старалась занять себя очень важными и полезными делами в этот момент. Так, для сохранности окружающих. Сейчас Варфоломея мешала в высокой ступке какие-то листья, найденные на кухне приправы, ромашку, полынь и боролась с желанием прогуляться. Содержимое ступки превратилось в мелкую пыль, пестик громко бил о дно. Кофе! Осенило Варфоломею. Выпить кофе, и все пройдет. Ритмично стуча, она плавно переместилась в кухню. Кофе надо было молоть. Варфоломея взглянула на кофемолку, веселенькую, в цветочек, подаренную ей на новый год сестрой. От этой радостной цветастости свело зубы, Варфоломея кинула горсть кофе в ступку и яростью затарабанила по ней пестиком. Вскоре из ступки начали подниматься пыльные облака перемолотого в труху содержимого. Варфоломея чихнула, осмотрелась и бухнула в ступку полбанки меда. Теперь в ступке можно было плавно водить по темно-зеленому островку спокойствия и тишины. «Спокойствие и тишина», – вслух произнесла Варфоломея, и в этот момент закукарекал соседский петух.

– Чтоб тебя, горластый! – стукнула кулаком о стол Варфоломея, и петух подавился очередным своим криком.

Варфоломея бродила по кухне в состоянии глубокой задумчивости. Временами она возвращалась к реальности, и подкидывала в ступку то, что попадалось под руку. Потом она резко остановилась и принюхалась. Ступка источала аромат. Аромат, этот, вызывал у Варфоломеи эйфорию. Она с трудом сдерживала расползающуюся на лице улыбку. Потом плюнула и улыбалась во всю целых пять минут. Но взяв себя в руки, схватила авоську и вышла на улицу, сохраняя обычное – отрешенно-суровое выражение лица. Варфоломея шла по главной улице поселка. Ее провожали настороженными взглядами. Она помахала Петровичу. В ответ тот выдавил кривую улыбку и уронил лопату на ногу. Прыгая на одной ноге, Петрович сыпал ругательствами и с опаской поглядывал на удаляющуюся Варфоломею.