Прошли первые майские праздники. Аля просыпалась поздно, смысла ехать на лекции уже не видела: в лучшем случае успеет на третью пару, и она оставалась в общежитии, оправдываясь перед собой тем, что нужно доделать курсовую. Для сдачи курсовой сроки вышли, но время сделать рывок, дописать ее, принести Жуковскому, поплакаться еще было.
Раньше, когда Аля жила с Куропаткиной, та каждое утро поднимала ее, по-сестрински стаскивая одеяло и включая музыку на полную громкость. Уже пахло яичницей и крепким чаем, а сама Оля, встававшая в шесть, успевала сбегать вниз в душ и позавтракать. Аля садилась пить чай, а Куропаткина красилась у зеркала: распахивала голубой глаз, проводила щеточкой туши по светлым ресницам, пыталась обозначить румянами скулы на круглых щеках. Аля быстро одевалась, собиралась, и вот уже она, прислонившись к двери, ждала Олю, выбиравшую, какую блузку или платье надеть. А потом они бежали через перекресток, чтобы успеть в стоявший перед светофором автобус. Без Оли проделать все это в одиночку не получалось.
Теперь Куропаткину каждое утро привозил на лекции на машине отец, а забирал старший брат. Аля не раз пыталась поговорить с ней, извиниться, рассказать, какой странный случай на самом деле эта ее встреча с Духовым. Но ничего не выходило: Оля вырывалась, если Аля брала ее за руку, всем видом показывала, что не желает ничего слушать. Всегда нарочито отворачивалась. И ни единого слова эта болтушка Але с тех пор не сказала. Когда на лекциях Аля смотрела на полудетскую выемку на шее Куропаткиной, на светлый длинный волос, упавший сзади на всегда тесноватый пиджачок, ей начинало казаться, будто она, Аля, сделала что-то невообразимое – задавила котенка или затоптала птичье гнездо с вылупившимися птенцами. Возможно, это и было причиной, почему она не хотела ходить на лекции.
Поднявшись около двенадцати, Аля завтракала чаем с сахаром и молоком, открывала записи для курсовой, читала: «Для распространенiя товаровъ среди московскихъ потребителей въ 1843 году по иницiативе Прохоровыхѣ въ Москвѣ на Кузнецкомъ Мосту былъ открытъ розничный магазинъ подъ фирмою Магазинъ Русскихъ издѣелiй. В магазинѣ, кромѣ бумажныхъ матерiй, продавались: сукно, перчатки, шерстяные матерiи и т. п.».
И сразу отвлекалась, представляла даму, да, собственно, себя образца середины девятнадцатого века. Вот она входит в магазин, приподнимает подол, переступает порог. На ней наверняка шляпка, крепко удерживающая своевольные волосы. Аля просит усатого приказчика показать ткани на платье или пальто, не спеша рассматривает образцы, слушая, как угодливо заливается приказчик. А может, он ленив и отрывисто недоброжелателен: раз зашла в магазин русских, а не парижских тканей, значит, бедновата. В открытую дверь Але виден солнечный Кузнецкий Мост (в настоящем 2005 году она часто бывает там, подыскивая книги у букинистов), слышны копыта лошадей, смех, крики мальчишек, продающих ягоды, семечки или зазывающих почистить обувь. (На этой стадии прогулок в прошлое Аля закрывала тетрадь, вытягивалась на общежитской кровати и представляла, что происходило дальше.)
Вот она в том дне девятнадцатого века собирается уйти из лавки, так ничего и не купив, планирует перейти дорогу и выпить шоколаду в кондитерской, но тут приказчик уговаривает померить шали. Она встает у зеркала (наверняка же были тогда зеркала в лавках, надо почитать), ну, если не было, то просто накидывает на плечи шаль (сама или это делает приказчик) – например, синюю с золотистыми ягодами и цветами, поглаживает рукой ткань. Настоянный послеобеденный свет высвечивает каждую ниточку в бахроме. Краски, конечно, очень яркие и с каждой секундой становятся еще ярче. Она точно и вправду видит эту шаль, пальцы осязают тонкую шерсть. А потом шаль начинает размываться… Аля зевает, размышляя, как выглядела бы сумочка, из которой она достала бы деньги, чтобы рассчитаться с приказчиком, снова зевает и засыпает.
Проспав часов до трех, она снова пила чай и принималась ждать вечера. Иногда выходила, добиралась до книжного магазина. Купить новую книгу было не на что, поэтому Аля приспособилась читать в магазине, сидя на скамеечке для ног между рядами. Для одной книги требовалось несколько заходов. Она предпочитала большие книжные, где можно было затеряться: «Библио-глобус», «Московский дом книги» на Новом Арбате, книжный на Полянке. Сейчас читала так «Слепого убийцу» Этвуд, жадно перелистывала страницы, не забывая, впрочем, поглядывать на часы на руке – электронные, с пластмассовым ремешком (подарок Оли на прошлый день рождения). Если у Духова не было спектакля, они встречались в шесть на одном из вокзалов.
Аля приходила раньше и высматривала Духова. Толпа пробиралась мимо и сквозь нее, оглушала криками, перебранкой, смехом, детским плачем и лаем какой-нибудь маленькой собачонки, испуганно вжавшейся в большую грудь хозяйки, выставленную с наступлением теплых деньков напоказ. Толпа дышала на Алю духами, потом, безумной радостью или вонью рвоты, мочи, грязной одежды, страха и постигшей беды. Настоящие попрошайки, принадлежавшие к тайной корпорации, будто неподвижные части огромного текущего механизма, держали его, этот механизм, в неизменной, хотя и ежесекундно меняющейся форме. Без рук или без ног, в форме афганцев или бомжатском отрепье, со старой собакой на картонке или долго спящим ребенком на руках – попрошайки имели вид бессмысленный, даже тупой, но когда они нет-нет да и встречались взглядом с Алей, ставшей тоже на некоторое время неподвижной частью тайного механизма, взгляд этот еще как прояснялся, делался цепким, угрожающим.
Духов появлялся точно по вокзальным часам. Обычно без всякого приветствия брал Алю за руку и увлекал в сторону электричек. Шагал широко, Але приходилось приспосабливаться, ходить быстрее, чем она привыкла. В электричках они иногда ждали, пока продавец хитрых приспособлений для истребления мух или чистки овощей прорекламирует поставленным голосом свой товар и, если удастся, продаст двоим-троим из вагона. Такие коробейники образца 2005 года, приземистые мужчины в возрасте, худые или полные громогласные женщины, чего только не продавали. Хорошо шли, как заметила Аля, обложки для документов, какие-то особенные ручки с колпачком, которым можно было стереть чернила, толстые еженедельные газеты с программой и кроссвордами.
Уже знакомые студенты (или псевдостуденты) собирали деньги для собачьего приюта (или псевдоприюта), женщина в платке и длинном черном платье, в каком ходят монашки (по крайней мере, так думалось Але), весь месяц призывала пожертвовать на строительство собора в Архангельской области. Попадались и музыканты с серьезной аппаратурой, которую они не спеша расставляли каждый раз в начале вагона, куда входили. Духов и Аля использовали дудочку и иногда скрипку – Духов, как оказалось, умел и на ней играть. Скрипка легче всего добиралась до сердец пассажиров. Расчувствовавшись, они вытаскивали кошельки и кидали в коробку горсть монет, а то и сторублевки.
Дело двигалось все равно медленно, денег набрали немного – две тысячи с копейками, что составило семьдесят три доллара. Впрочем, сбор денег для Али отошел на второй план, она влюбилась в сами вечера в электричках, заполненных до отказа солнцем, разомлевшими от весны и тепла пассажирами. Аля нетерпеливо ждала этого времени весь день, а дождавшись, пила его медленно, тянула, словно сок через соломинку. В вагонах пахло принесенными на подошвах и раздавленными тополиными почками, кожей новых туфель и ботинок, шинами велосипедов, весенней густой пылью. А еще пивом – у многих пассажиров в руках баночки и бутылки. Из переполненных сумок уставших гражданок весело торчали перья зеленого лука, кисло и свежо тянуло ржаным хлебом.
Все пассажиры и даже собаки, растянувшиеся в проходе, подпрыгивали, покачивались вслед за вагоном и были, как это всегда бывает весной, полны ожиданиями. Им всем, как и Але, казалось, что вот-вот, еще до того, как солнце коснется горизонта, до того, как электричка встанет на нужной станции, случится эпохальное событие, грандиозное представление, которое человеческий ум даже не способен вообразить. Великолепное зрелище начнется с минуты на минуту и в числе прочего, наконец, объяснит загадку этого мира и настоящую причину, почему все они оказались в этот вечер вместе в одном вагоне. Майский закат в окнах, играя красками, подогревал ожидание, как какой-нибудь местный певунчик подготавливает публику перед появлением настоящей рок-звезды.
Играя на дудочке, стоя рядом с Духовым, изображавшим ее слепого возлюбленного, Але казалось, что она слышит, как учащенно бьется его сердце, будто танцует чечетку, в нетерпении ожидая того же, что и все вокруг. Такого единения с людьми, такой радости, восторга и вместе с тем невероятной свободы она не испытывала до этого никогда и почти поверила в дикую теорию, которую ей как-то попытался втолковать Тропик: дескать, нет никаких людей, есть только одно «я», рассыпавшееся на варианты и конфигурации. Влюбленно рассматривая пассажиров, Аля, кажется, поняла, что он имел в виду.
С наступлением темноты ожидаемое грандиозное представление каждый раз переносилось на следующий день. Аля и Духов выходили в сумерках на перрон, переходили на противоположную платформу и возвращались на вокзал. На другой день (если Духов не был занят в спектакле, а это бывало редко) все повторялось снова.
Как-то, вернувшись поздно вечером, она увидела на ручке двери своей комнаты пакет с логотипом «Детского мира». Внутри пакета оказалась небольшая коробка, а в ней палочки, ленточки, кусочки ткани, лыко, инструкция. Разложив все на столе, Аля развернула инструкцию: «Для изготовления фольклорной куклы Костромы возьмите 2 палочки. Одну длиной 25–30 см, другую чуть покороче – 20–22 см. Немного лыка, тесьму 15 см, красные нитки и кусочки разноцветного ситца, которые разорвите на полоски 1,5 см шириной и примерно по 23–27 см длиной. Сначала сделайте основу. Палочки перекрестите и примотайте друг к другу красной ниткой. Полоски ситца привяжите к поперечной (короткой) палочке. Далее косу. К верхней части приложите лыко, перегните пополам вокруг палочки, завяжите красной ниткой. Получившийся пучок разделите на 3 части, заплетите косу. Сверху, в начале косы, сделайте перевязку тесьмой, имитируя головной убор».
Тропик прислал? Аля перевернула бумажку с инструкцией. Там от руки было накарябано: «По мнению академика Б.А. Рыбакова, во временных трансформациях обряда кукла Костромы или Купалы заменила собою не божество Кострому или Купалу (правы исследователи, отрицающие существование представлений о таких богинях), а жертву, человеческую жертву, приносимую в благодарение этим природным силам и их символам».
Может, это Куропаткина? Она любила всякие фольклорные штучки. Наверное, чувствует, что перегнула. У Али даже ладони и затылок потеплели от мысли, что это привет от Оли. Она собрала куклу, та получилась яркая, забавная.
Девятого мая работают днем. Работа не задается, да и людей в праздник в электричках мало. Сделав несколько заходов, Аля и Духов выходят на северной окраине Москвы и оказываются в лабиринтах гаражей.
– Куда это мы?
– Ты ведь спрашивала про рисунок?
Действительно, Аля недавно спросила, не сохранился ли у Духова один из тех рисунков, на которых он рисовал в детстве Алю и ее мать, доказывая тем самым их существование.
Проходят мимо полного лысого мужчины в футболке, который что-то крутит под поднятым капотом белой «Волги». Рядом стоит двухлитровая пластиковая бутыль пива, на газете лежит вяленая рыба. Из темных недр открытого гаража несется с хрипотцой «Ко-омбат-батяня, батяня-ко-омбат, за нами Россия, Москва и Арбат…». Заметив парочку, мужчина вылезает из-под машины, демонстрируя футболку с полустершейся надписью LEGION 1996, широко улыбается:
– С праздничком!
О проекте
О подписке