Лао Бу жил бобылем, в этом году ему перевалило за пятый десяток. Когда-то Лао Бу тоже обзавелся семьей, но вот детей не нажил. Когда же ему исполнился тридцатник, жена сбежала от него вместе с его же двоюродным братом; куда именно до сих пор никто не ведал. После случившегося его не раз пытались познакомить с кем то еще, однако, с одной стороны, у Лао Бу после этого остался неприятный осадок, первые два года после побега жены он то и дело всплескивал руками и вопрошал: «Как это брат, с которым мы провели все голозадое детство, мог отважиться на такое?»; с другой стороны, новые претендентки в большинстве своем ему не подходили; как говорится, лучших он бы не потянул, а худших ему и самому не хотелось, вот он все время и колебался, откладывая женитьбу на потом; когда же Лао Бу стукнуло пятьдесят, то он уже и сам к этому делу охладел. «Жизнь в одиночку, – говорил Лао Бу, – имеет свои плюсы. Что называется – один наелся и все семейство сыто, табуретка от голода взаперти не помрет». Раз так, то, казалось бы, Лао Бу мог тратить деньги в свое удовольствие и ни в чем себе не отказывать, однако он проявлял бережливость, и, если к нему в руки попадали деньги, он старался их не тратить и по возможности даже копить. Он рассуждал так: «Иные богачи могут жить и ничего не копить, а мне следует кое чего и запасти, я эти денежки своим трудом по два цзяо вышкрябывал, они мне не просто так достались». Это означало, что его услуги банщика стоили два цзяо за помывку. А еще он говорил так: «Если у человека есть сын или дочь, ему можно обойтись и без накоплений, а я – один как перст, мне без накоплений никак; о других в старости позаботятся дети, а мне нужно позаботится о себе самому, верно я говорю?» Все с ним соглашались, и Ли Яньшэн тоже, заодно понимая, что у него водятся деньжата.

Ли Яньшэн подружился с Лао Бу, поскольку при каждом посещении бани на улице Бэйцзе обращался за услугами именно к нему. Всего в этой бане работало пять банщиков, но Ли Яньшэн выбирал Лао Бу не только потому, что тот проявлял усердие, но еще из-за своей любви к его речам. Речь Лао Бу отличалась особой убедительностью, то есть, касаясь какой-либо темы, он всегда мог раскрыть суть чего бы то ни было. Ну, к примеру, пока он тер его мочалкой, то рассуждал о том, что самое ужасное на свете это отношения, когда один считает кого-то своим другом, а другой – нет; тут есть опасность открыть душу абсолютно чужому человеку; и хорошо, если на этой почве не возникнет конфликта, иначе – позора не оберешься. Ли Яньшэну такие мысли казались здравыми. В другой раз, натирая Ли Яньшэна мочалкой, Лао Бу начинал рассуждать о том, что самое ужасное на свете – это шляться по улицам на пустой желудок, тут легко удариться в потребительскую лихорадку. И здесь Ли Яньшэн тоже не мог с ним не согласиться. Торгуя в своей лавке соевым соусом, уксусом, засоленными овощами, сычуаньским перцем, бадьяном и соленым доуфу, он замечал, что в определенные часы перед обедом или ужином покупателей, желающих приобрести соевый соус, уксус, засоленные овощи, сычуаньский перец, бадьян и соленый доуфу, становится больше; причем помимо необходимого товара, прихватывается что-то еще; а вот после обеда или ужина, в лавке воцарялось спокойствие; если даже кто и заходил, то покупал что-то конкретное: пришел за солью – купил соль, пришел за уксусом – купил уксус. Единственное, чего не мог взять в толк Ли Яньшэн, это как у такого разумного человека как Лао Бу, кто-то смог взять и увести жену? И не просто кто-то, а двоюродный брат. Поскольку Ли Яньшэн часто прибегал к услугам Лао Бу, то они подружились; поэтому сейчас, столкнувшись с трудностью, Ли Яньшэн решил обратиться к нему.

После обеда Ли Яньшэн вернулся в лавку, попросил Лао Мэна присмотреть за товаром, а сам, не спеша, направился в сторону улицы Бэйцзе, где находилась баня. Прежде чем просить денег он решил помыться, а заодно поговорить о своей проблеме; это выглядело как-то естественнее, чем просто взять и попросить в лоб. Уже у самого входа в баню Ли Яньшэн вдруг спохватился и обратился к сидевшей в нем Интао:

– Интао, тебе дальше нельзя, это мужская баня.

– Ну раз так, – ответила она, – подожду снаружи.

С этими словами она из него выпрыгнула. Ли Яньшэну тут же показалось, что он даже стал легче, но, подумав, что на выходе из бани Интао снова запрыгнет в него, он понял, что никуда ему от нее не деться, а потому пригорюнился снова.

Зайдя в баню, Ли Яньшэн как обычно разделся, перевязал одежду веревкой, подвесил ее к балке и запрыгнул в бассейн отмокать; как следует пропотев и раскрасневшись, он вылез из бассейна и направился к кушетке Лао Бу, чтобы тот растер его мочалкой.

Заняв каждый свое место, мужчины для начала перебросились обычными фразами:

– Лао Бу, как продвигается твое дело? – спросил Ли Яньшэн.

– Кое как, – ответил тот, – ведь баня – это дело зимнее, а поскольку на носу уже «начало лета»^[18], то народ может и дома нормально помыться, кто пойдет в баню сорить деньгами?

Сделав паузу, Лао Бу поинтересовался:

– Яньшэн, ты ведь месяц с лишним уже не заглядывал? Такие струпья отваливаются, словно вылез из грязной ямы.

Ли Яньшэн про себя согласился, что весь последний месяц он и правда целиком растворился в своей тоске, забыв о мытье.

– Это точно, совсем замотался, чувствую, что тело уже зудится, дай, думаю, помоюсь.

Поддержав разговор, Ли Яньшэн тут же перешел к главному:

– Лао Бу, как ты считаешь, у нас с тобой как у земляков нормальные отношения?

– Нормальные, – ответил Лао Бу, не отрываясь от дела, – ты ведь всякий раз, когда в баню приходишь, у меня обслуживаешься.

– Хочу с тобой потолковать по душам.

– Говори.

– Можешь мне немного денег занять?

Лао Бу замер:

– А сколько?

– Сотню с лишним.

– На какие цели?

Ли Яньшэну не хотелось рассказывать про Ухань и про послание для Интао, поэтому он принялся фантазировать на ходу:

– Моя вторая тетка перестраивает дом, попросила немножко помочь финансами; она всегда была ко мне добра, а когда я женился, дала мне больше сотни юаней, поэтому сейчас как-то неудобно ей отказать.

Лао Бу, снова взявшись за мочалку, ответил:

– Надо было тебе вчера с этой просьбой обратиться.

– В смысле?

– Вчера моего дядю положили в больницу, пришлось одолжить деньги тетке.

Немного помолчав, он продолжил:

– У тебя строительство дома, а там речь о спасении человека. Как говорится, деньги надо одалживать тому, кто в этом срочно нуждается. При таком раскладе я вынужден был отдать деньги им, но никак не тебе.

Ли Яньшэн тут же уловил в его словах нестыковку и понял, что отговорку с болезнью родственника Лао Бу придумал только что; даже если представить, что его дядя и правда заболел, да еще прямо вчера, то тогда сейчас Лао Бу ни к чему было прикрываться «таким раскладом»; ведь дилемма кому именно отдать деньги была возможной лишь при условии, если бы деньги у него просили одновременно; всегда такой рассудительный Лао Бу вдруг совершенно запутался, это говорило о том, что он просто решил придумать отговорку, чтобы не давать денег и все. А может, дело тут было вовсе и не в деньгах, а в их недостаточно дружеских отношениях, что соответствовало одному из высказываний Лао Бу про «самое ужасное на свете», когда один считает кого-то своим другом, а другой – нет, и когда один открывает душу абсолютно чужому человеку, и хорошо, если при этом не возникнет конфликта, иначе – позора не оберешься.

Лао Бу, похоже, и сам понял, что сморозил глупость, поэтому попытался выкрутиться:

– Если бы речь шла о десятке, то и проблем бы не было, но больше сотни юаней – сумма немаленькая.

Выдержав паузу, он продолжил:

– Я и тетке своей сказал, что деньги мне достаются непросто, я их своим трудом по два цзяо вышкрябываю, поэтому дать – дам, но при малейшей возможности хорошо бы их вернуть.

– Ничего страшного, просто к слову пришлось.

– Раз уж ты все-таки поднял этот вопрос, а денег не получил, то хотя бы не плати сегодня за мои услуги.

«Это погоды не сделает», – подумал про себя Ли Яньшэн. Завершив процедуру, он взял бамбуковую бирочку с фамилией Лао Бу и направился к кассе, чтобы заплатить два цзяо.

Едва он вышел из бани, как в него снова запрыгнула Интао; тело Ли Яньшэна тут же отяжелело, а душа словно заросла бурьяном. Однако, не обращая на это никакого внимания, Ли Яньшэн опять принялся ломать голову, у кого же ему занять денег. Ведь только заняв денег, он мог отправиться в Ухань; только съездив в Ухань, он мог избавиться от Интао. Но почему ему в голову никак не приходил тот, кто смог бы дать ему взаймы? И тут он заметил Лао Бая, мясника с местной скотобойни. Тот шел по улице, толкая перед собой тачку с корзиной, доверху набитой свиными лытками. Ли Яньшэн знал, что эти лытки он везет в ресторанчик «Маршал Тяньпэн». Всего в Яньцзине было три скотобойни, и большая часть свиных лыток всегда отправлялась туда. Увидав лытки, Ли Яньшэн вдруг вспомнил про Лао Чжу, который держал это заведение; наверняка, тот мог бы дать ему в долг. Все эти дни он с головой погряз в горестях и переживаниях, поэтому так же, как и в случае с баней уже долгое время не ходил в ресторанчик «Маршал Тяньпэн», чтобы полакомиться лытками, позабыв даже про саму такую возможность. Тушеные лытки в исполнении Лао Чжу шли на ура, так что в Яньцзине он слыл человеком при деньгах. Помимо этого, Лао Чжу любил слушать оперу; из-за этого он, как и гадатель Лао Дун, до сих пор воспринимал Ли Яньшэна как местную знаменитость, хотя тот уже давно был не у дел; это в чем-то сближало его с директором яньцзиньского механического завода Ху Чжанькуем, который когда-то из-за любви к опере приютил на заводе Ли Яньшэна, Интао и Чэнь Чжанцзе. Лао Чжу не только любил послушать оперу, но еще и с удовольствием драл горло сам. Прямо за ресторанчиком «Маршал Тяньпэн» протекала речка, каждый день с утреца пораньше Лао Чжу выходил к берегу и, обратившись лицом к полю, затягивал какую-нибудь арию, отмечая наступление нового дня. Однако, если в готовке лыток он слыл мастером, то до исполнения опер он явно не дотягивал, не было ни одной ноты, которой бы он не переврал. Понимая, что с пением у него нелады, всякий раз, когда в ресторан захаживал Ли Яньшэн, он пытался разузнать у него певческие хитрости. Ли Яньшэн хоть и понимал, что Лао Чжу явно не рожден для того, чтобы стать певцом, тем не менее, обгладывая лытки, терпеливо объяснял ему все тонкости этой профессии. Лао Чжу непрестанно кивал, а иногда даже кормил Ли Яньшэна за бесплатно. Если Лао Чжу и прежде был так добр к Ли Яньшэну, то обратись тот к нему за помощью в трудную минуту, проблем бы наверняка не возникло.

Подойдя к ресторанчику «Маршал Тяньпэн», Ли Яньшэн решил внутрь не заходить. Там оказалось полно народу, поэтому заводить речь о деньгах Ли Яньшэну было бы неудобно; Лао Чжу, который крутился как белка в колесе, тоже было бы несподручно проявлять внимание к другу. Поэтому Ли Яньшэн подошел туда между обедом и ужином. Он не появлялся здесь уже больше месяца, и сейчас сбоку от входа он заметил новый навес; чуть поодаль стояло несколько огромных железных тазов, доверху наполненных лытками, рядом толклись пять-шесть разнорабочих; вооружившись скребками, они очищали копытца от щетины; обработав лытку, они бросали ее в другой таз. Под самим навесом располагался огромный котел, на вид в целый чжан^[19] в обхвате, под ним, треща на все лады, пылали дрова и, облизывая края, поднимались языки пламени; в набитом до отказа котле, в кипящем бульоне ворочались свиные лытки.

Ли Яньшэн отдернул занавеску, зашел внутрь и тут же увидел сидевшую за прилавком жену Лао Чжу, которая, перебирая костяшки счет, подбивала выручку.

– А чего у вас котел с лытками у порога? – поинтересовался Ли Яньшэн.

Жена Лао Чжу, подняв голову, мельком взглянула на Ли Яньшэна и сказала:

– На кухне ремонт, выкручиваемся как можем.

– Раз на кухне ремонт, значит дела идут в гору.

– Более-менее, – ответила жена Лао Чжу, не отрываясь от дела.

– А где Лао Чжу?

– Зачем он тебе?

– Разговор есть.

– Если что-то срочное, то разговора организовать не получится.

– Это почему? – удивился Ли Яньшэн.

– Он уехал в Дацин.

– А что в Дацине?

– У него была тетка, которая вместе с мужем уехала на Дацинские нефтепромыслы, там их семья пустила корни, а несколько дней назад тетка померла, поэтому он уехал на похороны.

Ли Яньшэн на секунду осекся, после чего спросил:

– А когда вернется?

– Трудно сказать, самое меньшее – дней через семь, а самое большее – через полмесяца, тут надо выдержать седьмицу, а потом уже хоронить. А если учесть, что от Яньцзиня до Дацина больше четырех тысяч ли, да и ехать туда приходится на двух поездах, то как все оно сложится вообще непредсказуемо.

Ли Яньшэн понял, что и тут занять деньги ему не повезло. Мобильных телефонов в те годы не было, связаться с Лао Чжу он никак не мог; если с Лао Чжу Ли Яньшэн все-таки общался, то с его женой он ни в каких дружеских отношениях не состоял, они лишь знали друг друга в лицо; оперных арий жена Лао Чжу не пела, певческих хитростей у него не разузнавала, поэтому озадачивать ее своими проблемами Ли Яньшэн не стал, чтобы не совершить ту же ошибку, которую он допустил с Лао Бу, открыв душу абсолютно чужому человеку. Пока Ли Яншэн, качая головой, выходил из ресторанчика «Маршал Тяньпэн», он не переставал сетовать на тетку Лао Чжу, которую угораздило помереть настолько невовремя.

За целый день так и не найдя никого, кто мог бы одолжить денег, и не придумав иных вариантов, Ли Яньшэн потерял весь сон. Проснувшись среди ночи и уже не в силах сомкнуть глаз, он пристроился на краешке кровати и, уставившись в темень за окном, затосковал. Окунувшись в свою тоску, он принялся бормотать себе под нос:

– Интао, эта твоя прихоть с Уханем меня скоро в гроб загонит.

– Я же не думала, что твои отношения с окружающими окажутся столь безнадежны, – ответила Интао.

Тут неожиданно проснулась Ху Сяофэн и, заметив, что Ли Яньшэн, уставившись в окно, снова разговаривает сам с собой, перепугалась:

– Снова обострение?

– Да нет, – поспешил отбрехаться Ли Яньшэн.

– С кем ты тогда разговаривал?

– Ни с кем, просто вспомнилось кое-что по работе, выскочило случайно.

На следующий день, торгуя в своей лавке, Ли Яньшэн снова все время промаялся в своих думах, у него даже черепушка заболела, но ничего дельного он так и не придумал. Дождавшись окончания рабочего дня, Ли Яньшэн в одиночестве поплелся домой. Шел он шел и подойдя к перекрестку, заметил местного дворника Го Баочэня, который в свете уличных фонарей накалывал на палку с иглой бумажный мусор. Вдруг Интао возьми, да и подай голос:

– Яньшэн, обратись к нему, он сможет тебе одолжить.

Ли Яньшэн, услышав такое от Интао, решил, что это полная чушь, Го Баочэнь работал обычным дворником и в месяц получал в половину меньше, чем Ли Яньшэн, к тому же у него было пятеро детей, поэтому он еле-еле сводил концы с концами; в свободное от основной работы время он собирал на улицах бумажки и сдавал их в пункт утиля, где выручал еще какие-то крохи на домашние расходы. Откуда у него могли водиться деньги? Ну раз уж Интао дала ему такой совет, ничего не поделаешь, и Ли Яньшэн решил попробовать. Как говорится, попытка – не пытка, по крайней мере, если потом придется спорить с Интао, у него появится бонус; а еще он подумал, что занимать у Го Баочэня как минимум было безопасно, поскольку тот не любил болтать и умел хранить тайны.

Хотя Го Баочэнь и был дворником, по словам гадателя Лао Дуна, выходило, что в прошлой жизни он занимал посты военного губернатора и премьер-министра. Даже в нынешнем своем существовании Го Баочэнь имел военную выправку, багровое лицо и звучный, словно колокол, голос, ни дать ни взять как у военного губернатора или премьер-министра. Однако, подобно Большеротому У, который держал харчевню у северных ворот, несмотря на свой звучный, словно колокол голос, Го Баочэнь ограничивался максимум десятью фразами в день. Как говорил гадатель Лао Дун, благородный человек не спешит разглагольствовать. Между тем яньцзиньцы частенько подшучивали над Го Баочэнем; проходя мимо и заметив того с метлой в руках, они начинали его задирать: «Как поживает премьер-министр?» или «Кабинет министров нынче переехал на перекресток?» Го Баочэнь, понимая, что над ним насмехаются, поначалу не обращал на это внимания; но кто же думал, что чем больше он будет не обращать на это внимания, тем больше над ним будут потешаться; со временем Го Баочэнь перешел к другой тактике, перестав мести улицу и опершись на метлу, он сурово отвечал: «Раз понимаете, что здесь министерство, а не хухры-мухры, нечего тут шнырять, убирайтесь отсюда!» Тогда народ со смехом, расходился.

Некоторые приставали к Го Баочэню с расспросами, с кем именно он встречался, что интересного с ним случалось на посту премьер-министра. Поначалу Го Баочэнь не обращал на это внимания; но кто же думал, что чем больше он будет не обращать на это внимания, тем больше его будут донимать этими вопросами; со временем Го Баочэнь стал отвечать так:

– Вспомнил, кое-что любопытное имело место быть.

– И что же?

– В те годы твоя сестрица была моей наложницей, да только в постели от нее не было никакого толку. Так и скажи ей, когда вернешься, чтоб сегодня ко мне не приходила.

И тогда спрашивающие, фукая, огрызались:

– Это от твоей сестрицы нет толка.

Когда же Го Баочэнь оставался один, то частенько бормотал себе под нос:

– Был бы я сейчас премьер-министром, уже давно бы вас, выродков, изничтожил, не шлындали бы тогда и не чесали бы языками.

А иной раз он, тяжко вздыхая, вспоминал фразу из учебника начальных классов: «Страна погибает, а горы и реки целы»^[20].