Глава 4
О словах, вырванных из контекста

– Элла? Ты что, так и будешь прятаться здесь? – спросила Фрэн, обмахиваясь веером. – Ты пропустила уже половину танцев!

– Не половину, а только вальсы, – ответила Габриэль, – и вовсе я не прячусь – просто не хочу танцевать с «этим гроу».

На самом деле она, и правда, пряталась. И причин этому было несколько. Во-первых, она действительно не хотела танцевать с Форстером настолько, что пошла и потихоньку узнала у маэстро расписание танцев. А затем стала следить, с кем танцует Форстер, и заранее, как только ожидался очередной вальс, быстро уходила из освещённой части внутреннего двора, чтобы не попасться ему на глаза. И хотя она очень любила вальсы, но сейчас готова была пожертвовать ими ради того, чтобы не оказаться в опасной близости от «этого гроу». Почему её так злило и пугало его присутствие, она объяснить не могла. Но мысль о том, чтобы находиться с ним рядом, приводила Габриэль в замешательство.

А второй причиной стал подслушанный ненароком разговор двух синьор, которые, как оказалось, непринуждённо обсуждали её – Габриэль Миранди. За это нужно было сказать отдельное «спасибо» Фрэн. Она с присущей ей непосредственностью рассказала всем не только о неподобающем поведении мессира Форстера, но также и о том, как он отозвался о незавидном финансовом положении семьи Миранди и произнёс те самые слова о дюжине шляпок и туфель, в которые ему обойдётся Габриэль, как невеста.

И получилось так, что сто пятьдесят тысяч ливров годового дохода мессира Форстера уравновесили то гадкое впечатление, которое произвели на всех его слова и невоспитанность. Теперь в глазах общества он предстал пусть эксцентричным и наглым человеком, но в то же время любопытным и перспективным мужчиной. А Габриэль достались только снисхождение и жалость, как «бедняжке, у которой и выбора-то особого нет, сгодится и дикарь».

Все вдруг вспомнили о том, что их семья съезжает из Кастиеры из-за финансовых трудностей. И что весной ей исполнится двадцать один год, а это уже почти катастрофа! Ещё совсем чуть-чуть – и она окажется в старых девах, и что хоть она и из хорошей семьи, но в её положении следовало бы быть менее разборчивой, и уже принять чьё-нибудь предложение. А затем синьоры-сплетницы вздохнули, и снова обозвав её «бедняжкой», резюмировали, что предложений-то никаких и нет, несмотря на то, что Габриэль недурна собой и к тому же бари. Никто и не удивится, если через год она выйдет замуж за какого-нибудь лавочника и тем самым будет потеряна для общества. Так что «этот гроу хоть и спустился с гор, но для девушки в её положении стоило бы поставить свечку Пречистой Деве, если бы он сделал ей предложение».

Слышать это было унизительно, обидно и больно. Не то, чтобы она не знала этого где-то в глубине души, но сказанное вот так вслух да ещё в такой манере – это было омерзительно. И теперь ей казалось, что на балу все синьоры, перешёптывающиеся между собой, говорят только о ней, о её незавидном положении и слишком скромном платье, и это снисходительное сочувствие, которое виделось ей в каждом взгляде, приводило Габриэль в бешенство.

А виной всему оказались слишком самонадеянные высказывания мессира Форстера. Вот поэтому она стояла в густых сумерках галереи, наблюдая за тем, как «этот гроу» кружит в вальсе долговязую Джованну – младшую дочь синьора Домазо, и тихо его ненавидела. И ещё она злилась на отца, который успел так близко с ним сойтись, что с удовольствием представлял его всем их друзьям и знакомым, чем этот наглый гроу беззастенчиво пользовался.

Габриэль вспоминала слова Фрэн о том, что синьор Грассо советовал Форстеру танцевать с «дурнушками», и видела, как он старательно выполняет наставления своего друга. Форстер не пропустил ни одного танца и в самом деле танцевал с самыми некрасивыми девушками, толстыми матронами и престарелыми синьорами. Подносил им бокалы, подвигал стулья, сыпал комплиментами, был учтив и предупредителен до тошноты, потому что Габриэль знала, зачем он это делает, и его галантность от этого выглядела изощрённым издевательством над южными традициями и этикетом.

Нельзя же так буквально понимать то, что сказал синьор Грассо?

Но, надо отдать ему должное, танцевал «этот гроу» красиво. Легко. Будто всю жизнь только этим и занимался. Но за этой лёгкостью и непринуждённостью таилось нечто другое – как за плавным тихим шагом тигра скрывается смертельная опасность, так и в этом человеке, в его действиях Габриэль виделось вовсе не желание получить удовольствие от праздника: все его движения были точны и выверены, словно танцы были для него работой, а не наслаждением.

Неужели они все не замечают, что это всё фарс?

Габриэль рассматривала его внимательно и жадно, не зная, чем объяснить своё любопытство. То, как он держал за талию своих партнёрш – уверенно и сильно, заложив за спину вторую руку, как склонялся для поцелуя, как быстро кружил юных и был внимателен с пожилыми синьорами – всё это притягивало взгляд. И всё это ужасно раздражало.

Разглядывая его из своего тёмного укрытия, Габриэль хотела только одного – чтобы этому Форстеру упал на голову камень или бы он, танцуя, растянул лодыжку, а лучше – две и ещё руку, и по этой причине не пришёл к ним на то чаепитие, которое решил устроить отец.

– Твой Форстер занят Джованной, как видишь, – шепнула Фрэн, обмахиваясь веером, – ну, идём же! Неужели ты пропустишь всё веселье из-за какого-то «гроу»? Ты же никогда не была трусихой, Элла?

– Он вовсе не «мой Форстер»! Фрэн! Это даже звучит мерзко! И с чего ты взяла, что я его боюсь? Он просто мне… неприятен. Как… как… как лягушка, например.

Она уверила кузину, что всё в порядке, не хватало, чтобы Франческа рассказала всем о том, как она расстроена. Вальс сменила мазурка, а за ней ожидалась кадриль, которую Габриэль обещала потанцевать с племянником синьора Таливерда. Она прошла к столикам с вином и пуншем, но едва взяла в руки бокал, как позади раздался голос, который она хотела слышать меньше всего:

– Вижу, с вашей ногой всё в порядке, синьорина Миранди, и я рад. Вы обещали мне вальс, надеюсь, следующий подойдёт?

Габриэль вздрогнула, обернулась и ответила, глядя на него с вызовом:

– Разумеется, мессир Форстер. Но, боюсь, следующей будет кадриль, и я уже обещала её другому синьору.

– Ну, тогда ему придётся подождать, – он подал ей правую руку и добавил с улыбкой, забирая бокал другой рукой, – потому что следующим танцем точно будет вальс.

– С чего бы такая уверенность? – спросила она, вздёрнув подбородок и провожая бокал взглядом.

Мазурка стихла, а зазвучавшие вслед за ней аккорды подтвердили – это действительно будет вальс. Левая бровь Форстера чуть приподнялась вверх, и Габриэль с раздражением подумала, что вот сейчас он скажет «Я же говорил», но он склонился и шепнул ей на ухо, чуть коснувшись дыханием щеки:

– С того, что я заплатил за него этому седому усатому маэстро.

И его рука легла ей на талию, привлекая к себе так, что сердце у неё ушло в пятки.

– Заплатили? О, Боги! Зачем?! – воскликнула она с возмущением, кладя руку ему на плечо, на самый край, стараясь сделать прикосновение почти невесомым.

– Затем, что я хочу потанцевать с вами, но вы не хотите танцевать со мной – пришлось пойти на маленький обман, – произнёс он, снова наклонившись к ней, и на этот раз сердце у Габриэль чуть не выскочило из груди.

Заплатить за танец? До чего же всё это было неподобающе! Похоже, этот человек вообще не видит никаких границ!

– Трудно придумать большую бестактность, мессир! Но вы даже как будто гордитесь этим? – сердито ответила она, отодвинувшись максимально далеко, отвела в сторону левую руку и чуть отклонила голову. – Если девушка не хочет с вами танцевать, может быть, не стоит быть таким упорным?

– Я же гроу, упорство у нас в крови, – произнёс он с усмешкой.

– Как стоять на своём, ослу объяснять не надо! – выдохнула Габриэль и тут же прикусила язык.

Как она могла такое сказать? Пречистая Дева! Так она скоро сама скатится до уровня «этих гроу»! А если он обидится?

Но он не обиделся, лишь улыбнулся и шутку явно оценил, а через мгновенье они сорвались в танец.

Она не могла припомнить ни одного настолько безумного танца – чтобы ей было так жарко и страшно одновременно. Танца, в котором она бы пыталась всеми силами отстраниться от партнёра, быть как можно дальше и не видеть его лица, и в котором бы партнёр держал её так сильно и крепко и так близко, словно она вся умещалась в его ладони.

И это невероятно пугало и злило.

Неужели он не понимает, что такое «личное пространство», в которое нельзя вторгаться?

Но вся беда была в том, что он понимал. И делал это специально.

– Вы хорошо танцуете, Элья, – произнёс Форстер, наклонившись к её уху, когда они проходили первый круг, – вы, как лепесток, такая же невесомая и лёгкая. Как лепесток… розы…

– Вы можете не утруждать себя комплиментами! И для вас я не Элла, а синьорина Миранди. Попрошу вас воздержаться от излишней фамильярности, – Габриэль понадобились все её силы, чтобы сказать это с достоинством и не смотреть ему в лицо, потому что его слова обдали её горячим ветром странного возбуждения.

Он её отпустил, закружив, а когда она вернулась в фигуру танца – притянул к себе сильнее и спросил, глядя прямо в глаза:

– Почему вы так строги со мной, Габриэль?

Она вспыхнула вся, от корней волос до пят от этой неприличной близости, и произнесла резко, оттолкнув его и поспешно отстранившись:

– А почему вы так фамильярны, мессир Форстер?

Он поймал её руку, закружил снова, и они пошли вторым кругом вальса, более медленным, чем первый.

– Неужели вы всерьёз считаете, что я из тех женщин, кого можно купить за дюжину шляпок и туфель? – воскликнула Габриэль, больше не в силах сдерживать раздражение. – Зачем вы вообще меня пригласили? Вы что же, считаете, что раз неотразимы и богаты, то имеете право говорить подобные вещи? Гордитесь своей дремучей невоспитанностью? Считаете, что, танцуя с некрасивыми девушками и делая вид, что они вам нравятся, вы добьётесь признания их родителей? Вы же лицемер! Презирать всех вокруг, изображать учтивость ради каких-то ваших целей – вот зачем вы здесь! И я, по-вашему, должна быть с вами любезна? А вы будете говорить обо мне всё, что вздумается? С чего вы взяли, что вам это позволено? – это она уже почти крикнула. И снова оказавшись в опасной близости, добавила, тяжело дыша, и глядя ему прямо в глаза: – С чего вы взяли, что я вам это позволю?

– Купить вас за дюжину шляпок? Вы из-за этого так взъершились? В этом, значит, всё дело? В каких-то словах, вырванных из контекста? – ответил Форстер с некоторым удивлением.

– Вырванных из контекста? Так вы даже не станете отрицать, что говорили нечто подобное? – Габриэль едва не задохнулась от возмущения, но потом ответила с сарказмом. – Хотя… ничего удивительного, учитывая ваш… способ заработка.

– Мой… способ заработка-то тут причём? Он что, идёт вразрез с какими-то глупыми южными традициями и церемониями, милая Элья? – насмешливый голос Форстера прозвучал где-то над ухом. – Или в нём есть что-то недостойное?

– Возможно, это он накладывает отпечаток на ваш образ мышления, мессир, раз позволяет вам говорить подобные вещи! Вы же торгуете овцами, да? Думаете, что и все вокруг продаются и покупаются, как овцы? За мешок овса или дюжину шляпок? – ответила Габриэль ему в тон.

Казалось, музыка отступила и шум не мешал – так чётко слышались слова. И лучше было бы ей и вовсе молчать, потому что всякий раз, отвечая, Форстер наклонялся к уху, почти касаясь щекой её волос, и сердце замирало в испуге. Она отклонялась назад ещё дальше, запрокидывая голову, стараясь отстраниться насколько возможно, но в крепких объятьях Форстера сделать это было не так-то просто.