Сказать по правде, из рассказа дяди Летиция особо ничего не вынесла. Он говорил какими-то общими фразами, точь-в-точь некролог зачитывал, и весь смысл его рассказа сводился к тому, какими прекрасными людьми были её родители. Она хотела расспросить про свою бабушку по отцовской линии, но помня презрительный тон Аннет в отношении ньоров, так и не насмелилась это сделать. Потом как-нибудь, когда они будут одни.

– А ты… как надолго собираешься задержаться в Альбервилле? Когда планируешь возвращаться в Марсуэн? – вклинилась в разговор Аннет, прикладывая к губам белоснежную салфетку.

– Вообще-то, я бы хотела здесь остаться, – ответила Летиция, пробуя десерт – нежное пралине с орехами пекан.

– Здесь? Но… зачем? – у Аннет на лице отразилась крайняя степень удивления.

– Мсье Анри Бернар оставляет мне ферму, и я бы хотела попробовать пожить там. Возможно, даже попробую управлять ею, – ответила она с улыбкой. – Здесь всё-таки мой дом. Мой настоящий дом.

За столом внезапно наступила тишина, и, подняв взгляд, Летиция увидела вытянувшиеся лица семьи Бернаров.

Почему они так смотрят? Может, она глупость какую-нибудь ляпнула? Похоже на то… Наверное, это из-за того, что она сказала про управление фермой. Судя по нежной коже Аннет, такое им бы и в голову бы не пришло. Хотя, что сложного-то в управлении фермой?

В конце концов, в деле ведения хозяйства она даст сто очков вперед любому местному плантатору – уж этому-то её выдрессировала мадам Мормонтель. Вести счета, закупать продукты, торговаться за каждый луи, следить за домом, готовить, стирать, управлять слугами, даже вот так стол накрыть фарфором и золотом – всё это совсем не сложно.

– В самом деле? Управлять фермой? Ты хоть что-то знаешь о сахарном тростнике? – осторожно спросил дядя Готье.

– Я не думаю, что разобраться в том, как он растёт и что с ним нужно делать, будет так уж трудно, – ответила Летиция.

И лица Бернаров вытянулись ещё сильнее.

– А как же мадам Мормонтель? – дядя Готье даже руками развёл, будто не найдя слов в ответ на такую вопиющую глупость. – Она, конечно, писала, что тебе необходимо сменить обстановку после трагической гибели жениха, но жить на болотах? И наш тяжёлый климат, после Старого Света…

Летиция поспешно опустила глаза – чуть не поправила дядю, что не жениха, а мужа. Так ведь и на лжи недолго попасться. Она даже покраснела от этой мысли и как-то пропустила дальнейшую речь дяди Готье о превратностях местного климата, гнусе и аллигаторах. Вздрогнула лишь, когда внезапно раздался стук входной двери – в комнате появился молодой человек, в котором Летиция безошибочно узнала Филиппа Бернара – брата Аннет и своего кузена.

Узнать его было нетрудно – одно лицо с дядей, и выглядел он так, что ей в голову пришло только одно слово – «породистый». Одет щегольски, высок, подтянут, довольно красив. Он, не глядя, размашистым движением сунул дворецкому шляпу и хлыст, едва не впечатав их в грудь пожилого ньора, коротко поприветствовал отца и упёрся взглядом в Летицию.

– Кузина? – тонкие губы расплылись в сладкой улыбке. – Как я рад!

Она привстала для приветствия, и Филипп, поймав её руку, склонился в поцелуе, успев при этом пробежаться взглядом по её фигуре и задержаться на лице. Он произнёс пару комплиментов, приличествующих случаю, расположился за столом напротив и принялся внимательно разглядывать Летицию, особенно её скромное серое платье, в которое она переоделась после приезда.

К счастью, это пристальное разглядывание продлилось недолго – ужин уже подходил к концу. Поблагодарив родственников за гостеприимство, Летиция рассчитывала поскорее уйти к себе, но дядя Готье попросил её задержаться.

Они прошли в соседнюю комнату – большое помещение, которое совмещало функции кабинета мсье Бернара и библиотеки. Панели из красного дуба подпирали потолок с люстрой из трёх ярусов хрусталя, а массивные шкафы, доверху набитые юридической литературой, придавали комнате несколько мрачный вид. На стене напротив большого письменного стола висела карта с изображенной на ней дельтой реки Арбонны, разлинованная на какие-то квадраты.

Приглядевшись, Летиция пришла к выводу, что квадраты – это плантации. Дядя снял сюртук, велел служанке принести кофе, а Летиция за это время успела пробежаться глазами по карте и обнаружить поместье Анри Бернара – Утиный остров. Остров на самом деле был полуостровом, вонзившимся, словно клюв пеликана, в самую середину реки – именно в этом месте Арбонна сужалась до бутылочного горлышка, делая петлю, а затем изливалась в низину, разделяясь на множество рукавов, вросших в альбервилльский залив, словно корни болотного кипариса.

Названия, нанесенные на карту тончайшим пером, отозвались в памяти чем-то очень знакомым: плантация Дюранов – поместье Жемчужина, Лаваль – поместье Физалис, Обьер – поместье Гиацинт, Три дуба – Грейсоны, Кошачий глаз – Фурье, дальше пристань, у которой останавливались пароходы. А за ней по обе стороны протоки и до самого Альбервилля шли болота Панчак – раскинувшиеся на десятки льё непроходимые смертельные топи.

Утиный остров занимал весьма приличную часть земли, и что именно нотариус именовал фермой – было непонятно. Хотя, может, Летиция неправильно поняла письмо? Жак Перье писал весьма витиевато, а её воспоминания о детстве на плантации были весьма смутными. Но до этого момента под «фермой» Летиция понимала клочок земли с хижиной рабов и маленький домик. А на деле поместье Анри Бернара оказалось одним из самых крупных владений на всём правобережье нижней Арбонны. И какая его часть причиталась Летиции, можно было только догадываться.

Или спросить напрямую у дяди.

– Я хотел поговорить с тобой о делах, Летиция. Присядь, – произнёс мягко дядя Готье, пододвигая ей кресло и заслонив спиной карту.

Служанка принесла кофе и пирожные. Летиция вдохнула аромат и подумала, что такой кофе не умеют варить в Старом Свете – густой, тёмный, насыщенный запахами кардамона, ванили и гвоздики, с жирной пенкой сверху и узорами из корицы. И на этот пряный запах память тут же отозвалась воспоминаниями…

…на заднем дворе их дома растёт гвоздичное дерево, и ваниль, привязанная к колышкам, плетётся прямо по старой бревенчатой стене сарая. Песни рабов, заунывные и тягучие, доносятся со стороны полей – день закончен, а значит, можно безнаказанно петь. Вереница людей устало направляется к хижинам. Солнце тонет в ветвях апельсиновых деревьев и тени ложатся на землю, тянутся длинными пальцам к крыльцу пристройки, а оттуда, из распахнутой настежь двери, доносится запах свежего хлеба и мяты – кухарка готовит для хозяина вечерний джулеп^[5]…

Летиция пригубила кофе, тряхнула головой, отгоняя возникшие смутные образы, и чуть отодвинула чашку. Сердце сжалось от старой боли. Почему она не вспоминала этого там, в Марсуэне? Как будто в детстве, уплывая в Старый Свет, она разом приказала себе забыть обо всём. Но… ведь так и было. В тот день, когда они с нянькой садились на пароход, Летиция будто ножом отрезала свою прошлую жизнь. Потому что вспоминать обо всём этом было больно. Но вот сейчас ей вдруг отчаянно захотелось там побывать. Пройти по дубовой аллее, трогая замшелые стволы, вдохнуть запах, доносящийся из пристройки, где старая кухарка варит гамбо…^[6]

Кофе обжёг нёбо, пробежался по горлу, запах снова щекотал ноздри…

– Когда мы поедем к мсье Бернару на плантацию? – спросила Летиция, чтобы прервать неловкое молчание.

– Надеюсь, что через неделю, – ответил дядя Готье, разглядывая край чашки.

– Но… он ведь при смерти? – удивилась Летиция. – В письме так было написано. И он хотел видеть меня как можно скорее. Может, я могла бы отправиться завтра?

– При смерти? – усмехнулся дядя. – Вот уж плохо ты знаешь стариков! Мой отец – твой дед, «при смерти», дай Бог памяти, последние десять лет. И каждый раз, когда на него накатывает хандра с болот, он вызывает мэтра Перье и начинает надиктовывать ему письма с последней волей. В этот раз своими письмами он добрался аж до Марсуэна, – Готье махнул рукой куда-то в сторону набережной. – Но я видел его две недели назад, и он был жив-живёхонек, дымил сигарой, как старый пароход, и ругал на чём свет стоит наших соседей Дюранов. А письмо он написал, я думаю, по простой причине – хотел увидеть внучку, но знал, что мадам Мормонтель вряд ли отправит тебя сюда без уважительной причины.

Вот уж точно!

– Так это всё неправда? – удивилась Летиция.

– Правда, но не всё. Мой отец действительно сильно сдал этой зимой, но нельзя сказать, что он при смерти, – дядя чуть усмехнулся. – И мы вскоре поедем к нему… все вместе. Но прежде я хотел бы обсудить с тобой несколько вопросов, – дядя Готье аккуратно положил ложечку на блюдце. – Ты же не всерьёз сказала, что собираешься управлять фермой?

– Почему же не всерьёз? Очень даже всерьёз. Я умею вести хозяйство, – ответила она, отставляя чашку.

Дядя Готье посмотрел исподлобья, прищурился, словно взвешивая следующие слова, и взгляд его в этот момент показался Летиции острым, словно кинжал. А потом он вздохнул, стальные искры исчезли из его серых глаз, и он принялся объяснять, как тяжело ей придётся с плантацией, рабами и управляющими. Что это не под силу и многим мужчинам, и уж точно с этим не совладать девушке, выросшей в Старом Свете. Что у него есть прекрасный человек, который справится с управлением плантацией на отлично, а Летиция может оставить ему доверенность, вернуться в Марсуэн и исправно получать причитающуюся долю дохода. Это, конечно, не так уж много, но ведь и затрат никаких. Ну, или она может продать ему свою часть земли. Правда, много за неё тоже не дадут – земля в частичной собственности не слишком ходовой актив.

А Летиция сидела и думала – возвращаться в Марсуэн ей никак нельзя. И как же быть? Снять жильё в Альбервилле? Уместно ли ей будет жить тут одной? Сначала надо узнать цены. Если за ферму много не дадут, то что же делать? И потом, дядя так старательно пугает её местным климатом…

Но в то же время она подумала, что вот её мать жила здесь и была счастлива, а, по словам бабушки, она была женщина утонченная, работать не умела, любила поэзию и совсем не любила солнце. Если уж она смогла жить на болотах, то почему не сможет Летиция? К тому же, если дед вполне себе здоров, она может поселиться у него, и это тоже вариант, возможно, самый лучший. Если она смогла жить с бабушкой Жозефиной, то уж со «старым пиратом» она как-нибудь поладит.

– Спасибо, мсье, – произнесла Летиция, дослушав предложение дяди, – но сначала я бы хотела увидеть дедушку. А над вашим предложением я обещаю подумать. К тому же мне бы не хотелось вас стеснять, так что, быть может, мне не имеет смысла ждать следующей недели – я могла бы отплыть по реке хоть завтра.

Дядя покрутил в руках пустую чашку, и казалось, слова племянницы поставили его в тупик, но он всё же улыбнулся и произнёс, стараясь говорить приветливо и мягко:

– Ну что ты, какое стеснение! У меня большой дом, места, как ты видишь, предостаточно. И потом, в память о твоём отце я бы хотел, чтобы ты погостила у нас, посмотрела город – Аннет тебе всё покажет. К тому же тебе стоит посетить магазины, купить себе что-то более подходящее нашему климату, иначе путешествие по реке будет не из приятных – вдоль Арбонны гораздо жарче, чем здесь. Альбервилль продувается с моря, а по реке повсюду испарения от болот. Да и ты наверняка захочешь погостить у дедушки некоторое время. Так что послушай своего дядю – посвяти неделю покупке нарядов и осмотру города. Когда ты ещё увидишь альбервилльский карнавал? А он будет скоро. И перед ним большой весенний бал – закрытие сезона. Божья неделя вообще один сплошной праздник…

И глядя на то, как Летиция колеблется, он добавил, разведя руками:

– …И нам ещё необходимо посетить нотариуса – тебе нужно прочитать все бумаги и кое-что подписать, а мсье Жак совсем не грешник, чтобы работать в Божью неделю – раньше следующего понедельника он в конторе точно не появится.

Пожалуй, что-то в речах дяди было разумно. В тех нарядах, что Летиция привезла с собой из Марсуэна, она, во-первых, выглядела, как ощипанная курица, особенно рядом со своей элегантной кузиной. Во-вторых, мода здесь была не такая, как в Старом свете, и её платья сразу же бросались в глаза, а бабушка велела внимания не привлекать. А в-третьих, здесь было жарко, и ей и в самом деле следовало купить хоть пару нарядов из лёгкого муслина, и уж точно не таких убогих цветов, как она носила дома.

Платье, в котором она бежала к бабушке в день прихода сыщика – сплошной траурный креп, да ещё кое-что у неё осталось из девичьего гардероба, что хранился в сундуках на рю Латьер – серая и коричневая саржа и синий поплин. Вот и все, что у неё было с собой в чемоданах. В этом и в самом деле стыдно показаться у дедушки, да и вообще стыдно ощущать, что вся семья Бернаров смотрит на неё, как на убогую.

Она хотела спросить, какова же её доля в наследстве деда, но так и не спросила. Такой интерес к имуществу Анри Бернара может быть превратно истолкован дядей. Мало ли, подумают, что она охотница за чужими деньгами и только того и ждёт, чтобы дед отдал Богу душу. Они ведь не знают всей правды об её положении, и о том, что ей попросту некуда возвращаться.

Новость о том, что Анри Бернар вполне здоров, её обнадёжила. Если дед её не выставит на второй день – а она надеялась, что он всё-таки рад будет её появлению, – то она сможет пожить какое-то время на плантации и всё обдумать. А подробности завещания она всё равно узнает напрямую у нотариуса. С этими мыслями Летиция поблагодарила дядю и, снова пообещав подумать над его предложением, отправилась спать.

Несмотря на то, что её новые родственники не слишком-то ей понравились, а их гостеприимство скорее тяготило, чем было в радость, мысль о том, чтобы сменить гардероб и посмотреть город, показалась ей всё-таки здравой. К тому же Летиции хотелось посмотреть и карнавал. Карнавалов она никогда не видела. Подобных развлечений в Старом Свете у неё не было, да и мадам Мормонтель ни за что бы её не отпустила на такое празднество, посчитав его вульгарным и богомерзким. Но здесь нравы были совсем другие. Так что остаться на несколько дней в Альбервилле, пожалуй, не так уж и плохо.

До постели Летиция добралась уже кое-как – день выдался утомительный, ей всё ещё казалось, что под ногами покачивается палуба парохода. Наскоро помолившись, она осенила охранным знаком подушки, окна и дверь, как учила её бабушка – всё-таки этот дом для неё чужой, такая защита не помешает, – а затем растянулась на свежих простынях. После постоянной качки в каюте и жёсткого матраса эта мягкая постель была просто верхом блаженства.

Бабушка говорила, что в первую ночь на новом месте всегда снятся знаковые сны и их нужно запоминать. Девицам обычно женихи, но Летиция о женихах и не думала. Сейчас, вдали от Марсуэна, она испытывала странную смесь облегчения и тоски. Облегчения от того, что не нужно бояться незваных гостей, готовых вырвать ногти, чтобы вернуть карточный долг. А с другой стороны, она даже удивилась тому, как соскучилась уже по Старому Свету и даже по бабушке Жозефине. И загадав, чтобы ей приснились родные места, она незаметно провалилась в глубокий сон.

Мягкие лапы ступают неслышно по траве, по гранитной лестнице, по мягкому ковру и вощёному паркету. Спит дом на рю Виктуар…

В нитях ведьминых волос дрожат призрачные огоньки первых светлячков. И над старыми дубами беззвучно скользят ночные призраки – летучие мыши…

Спят слуги и хозяева, спят лошади в конюшне…

Только кошка вздрагивает, напряженно вглядываясь в густую темноту, что движется ей навстречу, и шерсть вздыбливается у неё на загривке.

Кошки видят мёртвых…

…и тех, кто приходит из Мира Духа. И кошки знают, кого нужно бояться…

Филенчатые двери спальни, кровать с балдахином и кисейные занавеси, что скрывают лицо….

Лёгкий прыжок. Мягкие лапы встают прямо на грудь спящей женщины, и глаза тьмы из чёрных становятся жёлтыми.

– Ну вот, наконец, мы и встретились…

Сначала Летиция услышала крик. Истошный, надрывный, хрипящий. Села на кровати рывком, судорожно глотая воздух, и только потом поняла, что это кричит она сама. Кричит, захлёбываясь и пытаясь пальцами разодрать на груди сорочку. Из цепких объятий кошмара сознание возвращалось медленно – густая темнота, чужая комната и ощущение того, что кто-то большой сидит у неё на груди и давит так, что она почти задыхается. Сердце колотилось набатом, и казалось, что пульсирует оно во всём теле: в ушах, в груди, в животе, сотрясая её всю, как в конвульсиях.

Летиция вскочила, споткнулась в темноте и упала. Ощупывала тумбочку, пыталась найти свечу и не находила, а руки дрожали, роняя всё подряд, пока, наконец, за дверью не раздались спасительные шаги.

– Муасель, Летиция? – послышался тревожный голос Люсиль. – Муасель, Летиция? Это вы кричали?

Святая Сесиль! Наконец-то живая душа!

– Да! Да! Люсиль! Входи! Входи скорей!

Люсиль появилась с огарком свечи. Кудрявые волосы, не стянутые тийоном, отбрасывали на стену тень от её головы, похожую на огромный шар.

– Ох, я-то перепугалась! – пробормотала служанка, зажигая свечи на комоде. – До чего же вы истошно кричали! Хорошо хоть хозяева спят в другом крыле, а то бы перебудили весь дом! Надо было вам на ночь тёплого молока с мятой выпить – спали бы, как младенец. А то, видать, всё от качки – укачало вас, поди, на пароходе-то, да ещё жара наша с непривычки и…

Люсиль не договорила.

– Ох, Небесная мать! – воскликнула она, обернувшись и глядя на пол.

И едва не выронив свечу, схватилась рукой за грудь. Летиция перегнулась через кровать и тоже замерла – с паркетного пола на неё смотрел огромный глаз, нарисованный мелом, в центре которого зиял зловещий кровавый зрачок.

– О, Святой Всемогущий Отец! – Люсиль дрожащими руками поставила свечу и принялась истово молиться.

А Летиция глядела с удивлением на рисунок и не могла понять – кто мог так над ней подшутить? Что это ещё такое? Наклонилась, разглядывая его как зачарованная, и дотронулась до неровной линии. Пальцы размазали белую пыль. Глаз не был нарисован. То, что она приняла за мел, оказалось кукурузной мукой, но кровь в центре зрачка была настоящей.