Кларенс встала, зажгла сигарету и подошла к окну. Приоткрыла его, чтобы выпустить дым, и вдохнула свежий воздух. Дождь слегка увлажнил темные сланцевые крыши каменных домишек, жмущихся друг к другу. Длинный старый квартал Пасолобино выглядел ровно так же, как на старых черно-белых фотографиях начала двадцатого века, хотя большинство домов были перестроены, а улицы покрывал асфальт, а не брусчатка. Ниже деревеньки, история которой восходила к одиннадцатому веку, располагались туристические кварталы и отели горнолыжного курорта.

Она перевела взгляд на заснеженные пики, где заканчивался хвойный лес и начинались голые скалы, еще укрытые белым одеялом. В струящемся тумане вид на вершины был потрясающий. Как ее родные могли переносить такую долгую разлуку с этими горами, утренним ароматом влажной земли и безмятежной тишиной ночи? Было что-то манкое в этом пейзаже, если все ее родственники, уезжавшие на остров, рано или поздно возвращались назад.

Внезапно ей в голову пришло имя того, кого стоит спросить. Как она раньше о ней не подумала? Хулия! Никто не знал ответов лучше Хулии. Она прожила на острове всю жизнь и всегда разделяла ее любовь к историям Хакобо и Килиана. Она всегда была рада подольше поболтать с Кларенс и с самого детства относилась к ней с теплотой, потому что у нее самой были только сыновья.

Кларенс быстро потушила сигарету, бросила ее в пепельницу и, покинув гостиную, направилась в кабинет, чтобы позвонить Хулии.

Пересекая просторный вестибюль, она задержалась перед большим полотном, висящим над изумительной резной аркой работы мастеров семнадцатого века – одно из немногих уцелевших сокровищ, носивших на себе отблеск былого величия. На полотне было изображено их семейное древо. Первое имя, которое она прочла в левом нижнем углу, отмеченное 1395-м годом, было «Килиан Рабалтуэ». Трудно было представить, как ирландский святой, странствовавший по Франции, оказался в Германии и объединил свою фамилию с основателем ее рода. Скорее всего, этот самый Килиан пересек Пиренеи и так попал из Франции в Пасолобино. Ген странствий и медные жилы побудили его построить здесь дом. Из его имени вырастал толстый ствол, от которого разбегались ветви, а на листьях были начертаны имена сотен потомков.

Кларенс остановилась на поколении дедушки – первооткрывателях дальних земель, и пробежала взглядом по датам. В 1898 родился ее дедушка, Антон Рабалтуэ. В 1926-м он женился на Марианне с Мальты, родившейся в 1899-м. В 1927 году родился отец, в 1929-м – ее дядя Килиан, а в 1933-м – тетя Каталина.

Родословным в этих краях можно было доверять. Тут каждый знал, откуда произрастают корни. Ствол соединял по прямой самого первого Килиана с последними его потомками. В определенном месте девушка обнаружила свою дату рождения, фамилию, имя и дом, где появилась на свет. Многие из вошедших в их семью были родом из соседних деревень, названия которых также вписывались. В семье было принято давать одни и те же имена из поколения в поколение, воскрешая времена благородных сеньоров и сеньор. Древние имена только распаляли воображение. Мариано и Марианна, Хакобо и Джакоба, пара Килианов, Хуан и Хуана, Хосе, Хосефа, несколько Каталин, Антонио и Антония…

Изучение родословных было одной из ее страстей. Кларенс представляла, как жизнь протекала практически без изменений: люди рождались, росли, заводили детей и умирали на той же земле под тем же небом. Однако последние имена на семейном древе – Даниэла и Кларенс – прерывали связь с прошлым, нарушали его монотонность. Как будто с самого момента их рождения что-то изменилось, как будто родители отметили их особое предназначение. Уже взрослыми они с кузиной выяснили, что Килиан избрал имя Даниэла, не посоветовавшись со своей женой Пилар, чтобы та не смогла помешать ему. Это имя всегда ему нравилось. А вот для Кларенс имя выбрала мать, большая любительница любовных новелл. Она рыскала в прошлых странствиях отца, пока не натолкнулась на имя, достаточно звучное, чтобы ей понравиться, – Кларенс Рабалтуэ. Хакобо не возражал, возможно, потому что имя из африканского городка напомнило ему об идиллическом прошлом, которое они с Килианом часто вспоминали.

Стоя напротив семейного древа, Кларенс мысленно заполнила еще несколько ячеек над именем кузины и своим собственным. Какие имена будет носить следующее поколение, если оно появится? Девушка улыбнулась. При ее темпе жизни годы пройдут раньше, чем заполнится следующий ряд. Жаль, поскольку она представляла жизнь как цепочку имен и фамилий, которые формируют прочное и обширное целое. Она не понимала, как кто-то может не знать своих предков старше третьего поколения. Конечно, не всем повезло вырасти в давно обжитых семьей краях. В ее случае понятная и даже немного преувеличенная привязанность к дому, долине и горам была не просто следствием генетики. Это было нечто более глубокое и мистическое, умаляющее ее экзистенциальный страх собственной ничтожности. Возможно, именно желание стать связующим звеном между прошлым и будущим помогло Кларенс в ее лингвистических исследованиях диалекта Пасолобино. Ее недавняя защита докторской, после которой она утомилась и пресытилась научными кругами, сделала ее единственным серьезным экспертом в почти исчезнувшем наречии, а также хранителем культурного наследия. И девушка очень этим гордилась.

Тем не менее она не могла не признать, что порой жалела о том, что образование отняло значительную часть ее жизни, особенно личной. В любви ей не везло. Так или иначе, ни один из парней, с которыми она заводила отношения, не задерживался дольше, чем на год. Та же проблема была и у Даниэлы, но кузину это так не беспокоило; может быть, потому что она была на шесть лет младше или гораздо терпеливее. Кларенс снова улыбнулась. Как им повезло, что они – единственные дети, взрослевшие вместе. Что бы она делала, не будь рядом малышки, которая заменила ей всех ее кукол? Они с Даниэлой совсем не похожи, но были близки и делили тысячи приключений и авантюр. Она помнила кодекс чести, который они вдвоем создали, когда кузина стала достаточно взрослой, чтобы ходить с ней на вечеринки: если им нравился один и тот же парень, право на него имела та, что встретилась с ним раньше. К счастью, у них были разные характеры: Даниэла обладала более робкой, практичной и менее страстной натурой, – и разные вкусы: Кларенс нравились таинственные мускулистые одиночки, а ее кузине – самые обычные. Поэтому их верность друг другу никогда не подвергалась сомнению.

Кларенс отправила воображение в полет на несколько секунд, придумывая имена невидимых потомков.

Внезапно по телу пробежала дрожь, будто кто-то подул ей в затылок или пощекотал перышком. Она быстро обернулась, испугавшись, и тут же поняла, что выглядит глупо. Знала же, что нескольких дней тут никого не будет и все двери хорошо заперты, – не такая уж она легкомысленная, хотя, может, и больше, чем ей хотелось бы.

Девушка покачала головой и сосредоточилась на том, что собиралась сделать: позвонить Хулии. Она прошла через одну из дверей с панелями алмазной грани в комнату под широкой деревянной лестницей, там был ее кабинет. Самое видное место в кабинете занимал большой стол из американского дуба, на котором лежал сотовый. Хулия – женщина весьма организованная, и как раз сейчас должна вернуться домой из церкви. Она с подругой ходила к пятичасовой мессе, гуляла по городку и, прежде чем ехать домой, выпивала чашечку горячего шоколада.

Странно, но домашний Хулии не отвечал. Кларенс позвонила на сотовый и узнала, что сейчас Хулия играет в карты с другой подругой. Она была так сосредоточена на игре, что они и парой фраз не обменялись. Но договорились встретиться завтра. Кларенс была разочарована. Ей оставалось только ждать.

Один день.

Она решила сложить разбросанные бумаги. Вернула на место письма, а записку сунула в сумочку. После оживления последних часов ей вдруг стало нечем заняться. Устроилась на софе перед камином, зажгла еще одну сигарету и подумала – как много изменилось с тех пор, как Антон, Килиан и Хакобо отправились на остров, особенно со времени, когда у Кларенс появился компьютер, e-mail и телефон, чтобы моментально связываться с теми, кого любишь. Эти изобретения сделали ее поколение нетерпеливым; молодежь не выносила неопределенности, и малейшая задержка казалась медленной пыткой.

Сейчас единственное, что занимало Кларенс, сможет ли Хулия объяснить смысл нескольких строк. В ее понимании, это значило только одно: отец постоянно посылал деньги неизвестной женщине.

Все остальное в ее жизни вдруг стало вторичным.

На следующий день, ровно в полшестого, Кларенс стояла у входа в церковь, поджидая Хулию. Она всего пару минут любовалась величавой романской колокольней, когда двери распахнулись, и оттуда, вежливо здороваясь с девушкой, вышла группка прихожан, постоянно бывающих на мессе. Она тут же заметила Хулию – невысокую, со вкусом одетую, с короткой, недавно уложенной каштановой стрижкой и красивым шарфом на шее.

Женщина одарила ее сияющей улыбкой.

– Кларенс! Давно не виделись! – Она дважды звонко поцеловала девушку и, подхватив ее под руку, повела прочь от церкви, мимо каменной, увенчанной металлической оградой стены. – Прости, что вчера не уделила тебе внимания, но ты позвонила, как раз когда мне пошла карта. Что тебя сюда привело? Работа?

– У меня немного занятий в этом семестре, – ответила Кларенс, – так что есть время кое-что выяснить. А ты? В этот раз задержишься тут надолго?

Семья матери Хулии была родом из долины Пасолобино. Они все еще владели одним из многочисленных домов, разбросанных по полям вокруг поселка. Ее мать вышла замуж за человека из соседней долины. Они отправились в Африку, когда Хулия была очень маленькой. Девочка оставалась под присмотром бабушки и деда, пока родительский магазин скобяных товаров не начал приносить доход, после чего они забрали ее к себе. Там Хулия вышла замуж и родила двоих детей. Когда в конце концов они обустроились в Мадриде, Хулия с детьми полюбила ненадолго наезжать в Пасолобино; иногда с ними приезжал и ее муж. После того как два года назад он умер, пребывание Хулии в родных местах длились все дольше и дольше.

– По крайней мере, до октября. Что хорошо, когда дети взрослые, – они во мне не нуждаются. – Хулия криво усмехнулась и добавила: – И при таком раскладе они не могут постоянно оставлять на меня внуков.

Кларенс рассмеялась. Она любила Хулию. Хотя этого и не заметишь с первого взгляда, та была женщиной умной и решительной. К тому же – и это выделяло ее – она была образованна, наблюдательна и рассудительна, с открытым и легким характером, что придавало ей утонченности и изящества. Кларенс была уверена, что эти свои качества Хулия обрела благодаря дальним странствиям и жизни в столице. Однако, когда женщина бывала в Пасолобино, казалось, что она никогда никуда не уезжала. Ее простота и скромность помогли ей приобрести множество друзей. Хоть она и шутила насчет детей и внуков, Хулия никогда не отказывалась помочь, когда помощь была нужна.

– Хочешь горячего шоколада? – предложила Кларенс.

– В день, когда я не захочу, можешь начинать волноваться!

Они медленно шли по узким, мощенным брусчаткой улочкам. Затем, оставив старые кварталы позади, по широкой, с высокими фонарными столбами и четырех-пятиэтажными домами улице, отделявшей старый город от нового, направились к единственному в Пасолобино магазину, где, по мнению эксперта – Хулии, – подавали правильный шоколад. Чашку можно было перевернуть, не пролив ни капли. «Когда растешь на истинном какао, – говаривала она, – не станешь мириться с подделкой». По дороге они беседовали о повседневных делах, рассказывали друг другу о своих семьях. Кларенс всегда казалось, что голос Хулии меняется, когда девушка спрашивала ее про Килиана или Хакобо. Изменение было почти незаметно, но Хулия всегда нервно покашливала.

– Давненько я не видела твоего дядю. Как он?

– С ним все в порядке, спасибо. Сдал немного, но ничего серьезного.

– А твой отец? Не приехал?

– Он приезжает, просто не так часто. Ему больше не нравится много водить.

– И это человек, обожавший машины!

– По-моему, чем больше он стареет, тем меньше любит холод. Все время ждет, пока погода исправится.

– Ну, это со всеми так. Нужно очень любить эти места, чтобы мириться со здешним бешеным климатом.

Кларенс поняла, что у нее появилась возможность сменить тему.

– Конечно, – согласилась она. – Особенно если жил в тропиках, правда?

– Слушай, Кларенс… – Хулия остановилась перед шоколадным баром. – Если бы не особые обстоятельства… ну, то, почему мы уехали, хочу я сказать…

Они вошли в бар, Кларенс пропустила Хулию вперед, радуясь, что та попалась на крючок.

– …я должна была остаться там.

Облюбовав свободный столик у окна, сняли пиджаки и шарфы, поставили сумки и уселись.

– Это были лучшие годы моей жизни…

Хулия вздохнула, жестом велела официанту принести две чашки. Потом взглянула на девушку, и Кларенс кивнула, прежде чем заговорить.

– Знаешь, где я недавно была?

Хулия вопросительно изогнула брови.

– На конференции по испано-африканской литературе в Мурсии, – Кларенс заметила изумленное выражение лица Хулии. – Да, меня это тоже сперва удивило. Я знаю кое-что об африканской литературе на английском, французском, даже португальском, но никогда не слышала, чтобы она была на испанском.

– Я и не знала, – Хулия пожала плечами. – Честно говоря, никогда об этом не думала.

– Кажется, существует великое множество неизвестных книг, как там, так и здесь. Этих писателей забыли на многие годы.

– А почему ты туда ездила? – Хулия позволила официанту поставить перед ними чашки с шоколадом. – Это как-то связано с твоими исследованиями в университете?

Кларенс поколебалась.

– И да, и нет. Правда в том, что, когда я закончила диссертацию, то понятия не имела, чем заняться. Коллега рассказала мне о конференции, и я задумалась. Как вышло, что ничего подобного мне и в голову не приходило, хотя я всю жизнь слушала рассказы папы и дяди Килиана?

Она взяла чашку в ладони. Шоколад был таким горячим, что ей пришлось несколько раз подуть на него, прежде чем сделать глоток. Хулия спокойно смотрела, как Кларенс прикрыла глаза, чтобы лучше ощутить смесь горечи и сладости, как она ее и учила.

– И ты что-нибудь узнала? – спросила наконец. – Ты довольна?

Кларенс открыла глаза и поставила чашку на блюдце.

– Очень довольна. Были писатели-африканцы, которые жили в Испании, и другие, жившие в разных странах, и те из нас, отсюда, которые исследовали огромный новый мир. Они говорили о многом, особенно о необходимости продвигать свои книги и свою культуру. – Она умолкла на миг – проверить, не заскучала ли Хулия. – Кстати, настоящим открытием было узнать, что есть африканцы, пользующиеся нашими грамматикой и языком. Удивительно, правда? Нужно только сказать, что их сюжеты сильно отличаются от того, что я слышала дома.

Хулия нахмурилась.

– И чем же?

– Ясно, что много обсуждали колониальное и постколониальное время. Унаследованную идеологию, с которой жили писатели; восхищение, неприятие, даже ненависть к тем, кто заставил их изменить историю; проблемы с самоидентификацией; попытки загладить потерянное время; утрату корней; а также наличие множества этнических групп и языков. Ничего общего с тем, что, как мне казалось, я знаю… И я сомневаюсь, что на конференции было много детей колонистов! Лично я не открывала рта. Мне было немного стыдно… понимаешь? Даже когда лектор-американец читал нам стихи на своем родном языке, буби… – Девушка сунула руку в сумочку, вытащила ручку и взяла салфетку. – На самом деле это пишется вот так: бьоубе.

– Буби, да, – повторила Хулия. – Писатель буби… Я удивлена, признаюсь. Не думала…

– Конечно, конечно… – прервала ее Кларенс. – Мне-то не говори! В детстве у меня была собака, ее звали Буби. – Она понизила голос. – Отец ее так назвал…

– Да, и впрямь не очень удачно… хотя для Хакобо. – Она вздохнула. – Тогда были другие времена…

– Не нужно ничего объяснять, Хулия. Я рассказываю, чтобы ты поняла: для меня это было – словно вдруг взглянуть на все с другой стороны. Я поняла, что порой необходимо задавать вопросы, что недостаточно принимать как истину все, что говорят.

Девушка сунула руку в бежевую замшевую сумку, вынула бумажник, а оттуда – записку, которую нашла в шкафу.

– Я разбирала бумаги в доме и наткнулась на это среди папиных писем. – Она протянула листок, объясняя, что он был написан где-то в 1970-х или 1980-х годах. Внезапно она остановилась, увидев лицо Хулии, и встревоженно спросила:

– С тобой все в порядке?

Хулия выглядела бледной. Очень бледной. Записка дрожала в ее руке, а по щеке катилась слеза. Кларенс взяла подругу за руку.

– Что стряслось? Я сказала что-то, что тебя задело? Если да, мне очень жаль.

Почему Хулия отреагировала так?

Несколько секунд было тихо. Наконец Хулия покачала головой и подняла глаза.

– Все в порядке. Успокойся. Я просто глупая старуха. Это писал мой муж. Я расчувствовалась, когда увидела.

– Твой муж? – озадаченно повторила Кларенс. – А ты знаешь, о чем это? – Любопытство одолело ее. – Тут говорится о детях и их матери, еще о умершем отце…

– Я умею читать, Кларенс, – прервала ее Хулия, поднося к глазам платок.

– Да, прости, но это очень странно. Твой муж написал это письмо папе?

– Ну, они были знакомы, – осторожно проговорила Хулия.

– Да, но, насколько я знаю, они не переписывались, – ответила Кларенс, поднимая листок. – Они виделись, когда вы приезжали сюда на праздники. Должны были бы найтись другие письма. Но нет, только вот это.

Хулия повернула голову, избегая пронзительного взгляда Кларенс. Она смотрела на улицу, на прохожих – а мысленно перенеслась в другое время и место. На краткий миг серые дома побелели, а ближние ясени превратились в пальмы и сейбы. Ни дня не проходило, чтобы она не думала о своем любимом кусочке Африки, где прошли самые яркие дни ее жизни. Да, она была благодарна своим чудесным детям и внукам, и у нее была замечательная жизнь в Мадриде. Но в глубине души жили воспоминания о тех днях, именно с ними она просыпалась каждый день. Понять это мог только тот, кто сам оказывался в подобном положении, как Хакобо и Килиан.

Несмотря на их долгие жизни, Хулия была уверена, что спокойно они не прожили ни дня.

Что же сказать Кларенс? Рассказывали ли ей что-нибудь братья? Возможно, сейчас, в их лета, им уже не сбежать от своих далеко упрятанных угрызений совести. Что она могла сделать? Как смогла прожить всю жизнь с такой ношей?