Глава 3

На следующее утро, когда Джек ушел на лекцию в анатомический театр, Жнец мирно дремал на кушетке в гостиной. Ночью после разговора с Валетом он принес ее с собой, забрав из квартиры покойника, чья душа теперь хранилась в его мече. Среди дорогой мебели кушетка смотрелась неуместно, сверкая ярким малиновым пятном и намекая на антураж будуара в доме терпимости. При виде элемента мебели, оскорбляющего его вкус, Джек скривил губы, но промолчал, понимая, что подобное убожество лишь временное неудобство. Как же он ошибался.

Жнец обошел многие пустующие дома в Лондоне, где произошли убийства или несчастные случаи, за ними числилась печальная слава, они продавались по сниженной цене и покупатели находились с трудом.

Вытянувшись и постаравшись, чтобы ноги не слишком свисали с края (мало того, что кушетка оказалась узкой, так еще и короткой), Жнец раздумывал над сложившейся ситуацией. Таскать с собой детей он не мог: им необходимо тепло, еда и, что важно, присмотр, о чем Джек шепнул ему перед уходом. Жнец взглянул на них: положив ладошку под подушку, Вайолет спала с одной стороны дивана, а Калеб с другой, отвернувшись лицом к спинке.

«Они могут жить и здесь…», – решил он. «Уж не это ли имел в виду Джек». Намеков Жнец не понимал и решил дождаться возвращения друга, а пока написать отчет и вернуться в Корпсгрэйв, чтобы отдать души.

Вайолет лениво открыла глаза, почувствовав, как ее легонько трясут за плечо. Калеб мгновенно очнулся ото сна. Его волосы торчали в разные стороны, и он поспешно пригладил их руками.

– Хотите пойти со мной в Корпсгрэйв? – спросил Жнец, глядя им в глаза.

Дети переглянулись и одновременно закивали.

– Я первая в ванную! – закричала Вайолет, путаясь в пледе, и торопливо скрылась за дверью.

Калеб же поправил подушки, сложил плед и отправился в кухню. Изучая содержимое буфета и шкафчиков, он пришел к неутешительным выводам: в квартире Джека не водилось ничего съестного. Калеб вырос в богатом доме в окружении слуг и лишь в теории знал, как сварить кашу или кофе, помнил, что для приготовления чая необходимо добавить щепотку «Эрл Грей» и залить кипятком. Собственная неопытность удручала его. Матушка частенько повторяла, что аристократ обязан уметь все, что делают слуги, и даже больше, но повар придерживался другого мнения, стараясь не подпускать Вайолет к плите, боясь, что она обожжется, или на нее брызнет раскаленное масло.

К счастью, Джек оставил накрытый салфеткой и от того незаметный поднос с завтраком на столе, и, когда Вайолет вернулась в гостиную умытой и причесанной, Калеб открыл кофейник, серебряные кастрюльки с горячим. На фарфоровые тарелки дети положили идеально круглые яичницы, золотистый омлет с коричневыми ломтиками беконами и сосисками. В подставке с тостами был зажат плотный конверт.

Пока Вайолет уплетала омлет, а Жнец пил какао и хрустел тостом, неторопливо пережевывая и смакуя его, Калеб ознакомился с посланием: «Вернусь поздно вечером, на обед зайдите в булочную неподалеку на углу (очень вкусные круассаны)», – в конверте звякнули монеты.

– Как ему не скучно без домашнего животного, хоть бы маленькая канарейка или попугайчик, ведь у него столько восточных диковинок, – посетовала Вайолет. – Помню, у мадам Клеменс был дивный попугай из Индии. Большой, с голубым оперением и желтым брюшком.

– Это синегорлый ара, – пояснил Калеб. – Дорогая птица, требующая бережного и внимательного отношения. Ты бы с такой не справилась.

Вайолет насупилась:

– Ну и ладно! Не попугая, так собаку, ведь мама говорила, что если мы будем хорошо себя вести, то на Рождество нам подарят щенка.

Калеб тяжело вздохнул, убрав деньги в карман. Упоминание о Рождестве, которое они больше не встретят с родителями, отбило аппетит, и чтобы сестра не увидела его слез, он скрылся в ванной.

Закрыв дверь на щеколду, Калеб отвинтил кран и под шум воды издал сдавленный стон – в черную дыру раковины упало несколько слезинок. В отражении зеркала он увидел не искаженное гримасой боли лицо, а хищную улыбку и мстительный блеск в глазах.

«Я отомщу, клянусь вам», – на миг ему показалось, что за спиной возникли полупрозрачные духи родителей – сердце замерло, он обернулся, но там никого не было.

Как только они покончили с завтраком, Жнец протянул детям руки, и те взялись за них.

– Ничего не бойтесь, – спокойно предупредил Жнец и гостиная померкла, словно кто-то погасил свет и они окунулись в кромешную тьму. Повеяло ароматом сырости, лица обдало дождевыми каплями. Дети стояли на окутанной туманом мостовой.

Небо укрывали плотные черно-серые тучи, не пропускающие ни единого лучика света. Да и откуда ему взяться в обители мертвых, где вечно идет дождь, и тускло горят желто-красные фонари. Жнец не боялся намокнуть: мелкие капельки собирались бусинами на его длинном плаще и стекали вниз на темные гладкие камни с белесыми прожилками. Словно по ним процокало множество женских каблучков, каждый из которых оставил трещину, и она разрослась вширь, образовав подобие паутины. С легким хлопком Жнец раскрыл зонтик и вручил его Калебу:

– Добро пожаловать в Корпсгрэйв, – он криво улыбнулся и поправил съехавшие на кончик носа очки, поля головного убора защищали стеклышки от дождя.

Калеб ухватился за ручку в виде берцовой кости и поднял зонт, Вайолет взяла его под руку, и они осмотрелись. На первый взгляд, мир смерти не слишком отличался от Лондона, разве что в воздухе пахло тленом, а в уличных фонарях вместо желтоватого огонька зловеще горели вороньи черепа, полыхая в глазницах и раскрытом клюве фиолетовым, колыхающимся от сквозняка пламенем.

– Нам в ту сторону, – в руке Жнеца появился черный сгусток, он удлинился, становясь плотнее, пока не образовал отполированную трость с серебряным набалдашником.

Завеса тумана расступилась, и дети увидели высокие соборы в готическом стиле, подпирающие предгрозовое небо, башни с острыми шпилями, дома с узкими черепичными крышами, на которых сидели нахохлившиеся вороны размером с кошку и внимательно следили за окружающими. Их перья лоснились от влаги, переливаясь синевой, а глаза были подернуты белесой пеленой. У некоторых дверей статуями замерли коты с полуразложившимися телами, пустыми глазницами. При виде проходящих детей они повернули в их сторону головы и издали режущее слух мяуканье. По канавам с багровыми лужами вслед за гостями бежали крысы.

– Это соглядатаи, они нужны чтобы в городе не нарушался порядок, особенно среди ночи, когда вампиры любят затевать попойки в местных кроварнях, – пояснил Жнец, увидев какой у Вайолет испуганный вид. – Они не просто животные: в их тела заключены человеческие души. Корпсгрэйв, если опираться на вашу Библию, нечто вроде чистилища.

– Что же тогда с теми, кто попал в Ад или Рай? И где они? – спросила Вайолет. Присмотревшись к котам, она увидела свалявшуюся шерсть в кровавых подтеках, а у пролетевшего над их головами ворона вырвался поистине человеческий крик, а не карканье. Пробегающие вдоль мостовой крысы кусали друг друга, щелкали зубами выскакивающих из загривков чумных блох и глядели на детей красными глазками с сочащимся желтоватым гноем. Вайолет теснее прижалась к брату.

– Это… ч-чумные крысы? – прошептала она, боясь поверить увиденному.

– Они самые, но как я уже говорил – ничего не бойтесь. Что до Ада и Рая: лично для меня, как, впрочем, и для многих – их нет и, возможно, никогда не было. Но люди придумали эту сказку и хотят в нее верить. Нам же доподлинно известно, что после смерти происходит некая лотерея, и выиграешь ли ты в ней роль жнеца или соглядатая в крысином обличье – остается тайной, – ответил Жнец.

– Город действительно похож на Лондон, – отметил Калеб поскучневшим голосом. Вид разлагающихся животных не произвел на него сильного впечатления. В детстве он видел мертвых собак, котов и птиц, наблюдал, как их души выпрыгивают из застывшей оболочки и прогуливаются по городу как ни в чем не бывало. Матушка рассказывала, что души животных существуют иначе, чем человеческие: они свободны, и их нельзя призвать. А людей держат в мире живых разные предметы, семья – все, что с ними связано, любая частица.

– Ты ожидал, что здесь повсюду будет валяться человеческая плоть, а скелеты будут просить милостыню? – Жнец глухо засмеялся.

– Честно говоря, да…

Жнец повел их дальше.

– Раньше здесь было куда хуже: вечная грязь, разложившиеся тела, запахи которых лучше никогда не вдыхать. Хотя подобные улочки остались до сих пор, но они находятся в противоположной от ратуши стороне, где обретаются души самоубийц. Те вечно стенают, плачут кровавыми слезами…

– Так вот почему в стоке багровая вода! – поняла Вайолет. – Точнее кровь.

Жнец кивнул:

– Хотя по большей части это остатки из кроварни, радует, что сегодня не пятница, иначе здесь валялись бы чьи-нибудь органы. Местный бармен обожает протыкать их бамбуковыми соломинками и подавать как готовый напиток, но пьяные кровососы любят мусорить.

– Как… удобно, – пробормотал Калеб. – Посуду мыть не нужно.

– Старшие жнецы не слишком интересуются чистотой на улицах Корпсгрэйва, но и не хотят превращать его в кладбище с мертвецами посреди улицы.

– Должно быть, кучерам частенько приходится чинить кареты, вот так попадет чья-нибудь кость в спицы колеса, и оно сломается, – Вайолет перепрыгнула через чей-то скелет в тряпье и недовольно фыркнула. – Ну и ну!

Чем ближе они подходили к ратуше, тем чище становилось на улице, и чаще встречались призраки. Это были люди в одеяниях из разных эпох, которые дети видели только в книгах. Никто не обращал на них внимания, души проходили сквозь детей и Жнеца. Последний слегка морщился, чувствуя неприятный холодок чужой души.

– Они нас видят? Слышат? – почему-то зашептала девочка.

– Меня – да, вас – нет, вы ведь живые, – ответил Жнец, стуча тростью о камни.

– Здесь может быть наш отец? – спросил Калеб, цепляясь взглядом за каждое мужское лицо.

– Возможно, но вы не сможете с ним поговорить.

Калеб решил, что обязательно попробует еще раз вызвать отца, и тот объяснит слова матери: «Разгадка наших врагов в стихотворении, оно скрыто у сердца. Что же это может означать?» – подумал он.

– Ах, какая встреча! – воскликнула остановившаяся напротив них бледнолицая красавица с алыми чувственными губами и такого же цвета глазами в обрамлении длинных ресниц. Из-за плотности и четкости облика дети поняли: она не призрак.

– Мадам Батори, – Жнец снял головной убор, приветствуя ее.

– Ты к своим? Составлять отчет? – дама подтянула черную кружевную перчатку повыше, и дети заметили, какими острыми оказались ее ногти.

– Как всегда, – Жнец кивнул.

– А кто эти сорванцы? – Мадам впилась в Калеба с Вайолет внимательным взглядом.

– Мой временный крест, – коротко ответил Жнец.

После перехода в Корпсгрэйв он отметил души детей черными крестиками, обозначив их неучтенность, дабы коллеги не задавали лишних вопросов.

– Какой хорошенький мальчик, – проворковала Мадам и потрепала Калеба за щечку, а затем схватила его руку и прошептала. – Боже! Какие тонкие музыкальные пальчики! Должно быть, ты хорошо играешь…

– У меня очень талантливый брат, – с гордостью заявила Вайолет, и Мадам перевела взгляд на нее.

– Да что ты говоришь… – растягивая слова, прошептала она. – Но ты… куда более одарена природой, моя маленькая фиалка, – женщина погладила малышку по лицу, коснулась пепельных волос, плеча.

– Нам пора, – прервал ее Жнец. – Дела не ждут, всего хорошего, Мадам.

Дети кивнули и последовали за ним, а женщина еще долго стояла, провожая взглядом затянутую в черное платьице девичью фигурку, тонкие, стройные ножки в полосатых чулках.

– Хорошенькая… – прошептала она, облизнув удлинившиеся клыки, и пошла дальше.

Калеб с Вайолет остановились перед трехэтажным зданием ратуши в готическим стиле из угольно-черного камня с башнями по бокам и центру. Фасад с высокими стрельчатыми окнами украшали статуи Смерти в балахонах, из-под которых светились белые черепа, а костлявые пальцы сжимали древки кос. На часах центральной башни мимо римских цифр двигались стрелки-кости, а рамкой служили ребра.

– Местная ратуша, она же мой штаб, – пояснил Жнец.

Дождь резко прекратился, и с неба повалил снег.

– Ого! – восхитилась Вайолет. – Как быстро сменилась погода.

– Привычно для Корпсгрэйва, – скучающе отметил Жнец и толкнул дубовую дверь, та со скрипом открылась, и навстречу вышла бледная дама в черном. С ее шляпки на глаза спадала вуаль, а с окрашенных в черный цвет губ на подбородок стекала темная жидкость, образуя полоску в центре и по уголкам рта, словно женщина взяла кисточку и разукрасила себя.

– О, Мария! Здравствуйте, – поприветствовал Жнец.

Та молча кивнула и, раскрыв зонтик, покинула здание, шелестя подолом черного платья.

– Это тоже твоя коллега? Кто она? – спросила Вайолет с интересом, провожая даму в старинном наряде.

– Дочь Генриха VIII, работает в должности жнеца с момента смерти, кажется… – стал припоминать Жнец.

– Кровавая Мария!¹⁷ – хором воскликнули дети.

– Так и не вспомнил год – у меня неважная память на даты, но да, эта несколько хмурая леди и есть бывшая королева. Дамы из нашего коллектива говорят, что если кому-нибудь в списке выпадает протестант, Мария просит поменяться с ней душами.

– Непримиримая даже после смерти, – прошептал Калеб.

– Но и при жизни-то она не была слишком счастлива, – добавила Вайолет, вспоминая историю.

Внутри ратуши оказалось мрачновато: тускло мерцали вороньи черепа, из фонтанчика для питьевой воды лилась полупрозрачная кровь, омывая багровым края светлой чаши.

Готический зал украшали фрески, отображающие непрестанную работу Смерти, а стрельчатые арки дубовых сводов были расписаны эпизодами пути человеческой души.

В начищенном до блеска поле из черных мраморных плит можно было разглядеть собственное отражение, а звуки шагов эхом отражались от стен, увешанных картинами в костяных рамах из человеческих рук и ног (этого материала в Корпсгрэйве всегда хватало).

Дети видели на них известные исторические битвы, как, например, Саламинское сражение¹⁸ на море между армией персов и греков, где среди людей стоял жнец с копьем, одетый в черную тунику с белесым черепом и провалами глазниц. Его невозможно было не заметить – выглядел словно живой. Ветер бросал морские брызги в лица персов, а жнец как будто шевелился в такт качающемуся кораблю.

– Работа Аполлодора¹⁹. В Корпсгрэйве множество талантливых художников, композиторов, архитекторов. Те из душ, кто хочет вымолить лучшую участь, работают на благо Смерти; однако, из этого многообразия я предпочитаю живопись Нидерландов: Босх, ван Бален, Брейгель, – Жнец повел их по коридору из других картин, на которых Смерть и ее помощники принимали непосредственное участие в великих и малых сражениях. Лица и одеяния жнецов сменялись, пока троица не дошла до отдельных портретов: здесь был и сам Жнец – в черном костюме, с тростью, такой, каким он выглядел сейчас; на следующем портрете – мужчина, изображенный по пояс, с аккуратной бородой, в широкополой шляпе и с повязкой на глазу, как у пирата, далее следовал некто в венецианской маске и красном балахоне.

– Это мои ближайшие коллеги по Лондону, время от времени мы подменяем друг друга. Если вы их встретите – не бойтесь. Одного зовут Мушкетер, а второго – Валет.

– Француз и итальянец? – спросил Калеб.

Жнец пожал плечами:

– Никогда об этом не задумывался, – он надавил ладонью на высокую дверь, и к удивлению детей та с легкостью открылась. Они ступили в ярко освещенную залу со стрельчатыми витражами, множеством рабочих столов, как в конторе клерка, и книжными стеллажами, сплошь заставленными папками с разноцветными корешками.

Из всех столов занятыми оказались только три. При виде гостей жнецы даже не подняли головы, продолжая строчить отчеты, поскрипывая перьями. За одной из колонн стоял такой же, как в коридоре, фонтанчик, но жидкость в нем не текла. Один из жнецов опустил в чашу несколько стрел для лука, и те прошли насквозь. По древкам, как по венам, заструилось нечто бирюзовое, Калеб услышал щелчок, а жнец убрал стрелы и приготовил следующие.

– Что он делает? – прошептал мальчик.