Даже после смерти этот человек излучал ауру успешности. Здоровья. Богатства. Но был ли он умен? В одном Гамаш не сомневался: он никогда не видел этого человека.

Коронер между тем докладывала:

– Мужчина, белый. Приблизительно семьдесят пять лет. Выстрелы в спину и голову. Спереди на теле никаких видимых повреждений. Состояние трупного окоченения. Смерть наступила более двенадцати, но менее двадцати четырех часов назад. Ногти, кажется, чистые. Следов борьбы не обнаружено. Царапины на лице, видимо, объясняются падением. – Она посмотрела на префекта. – Я бы сказала, что он умер, еще не упав.

– Извините, – услышали они. – Excusez-moi.

Все повернулись и увидели молодого человека в куртке, джинсах и шарфе. Он пытался прорваться через стену полицейских.

– Кто вы? – спросил один из жандармов.

Вместо ответа он прокричал Гамашу:

– Мне позвонила Рейн-Мари. Я сразу же пришел.

– Это Жан Ги Бовуар, мой зять, – объяснил Гамаш.

– Ему нельзя здесь находиться, – сказала Фонтен. – Пожалуйста, подождите снаружи. Это место преступления.

– Я знаю, – сказал Жан Ги.

Он сочувствовал этой женщине-полицейскому, явно главной здесь. Но вместо того, чтобы уйти, он шагнул вперед и встал рядом с Гамашем.

– Жан Ги – мой заместитель, – объяснил Гамаш Дюссо и Фонтен. – Перед тем как переехать в Париж, он возглавлял отдел по расследованию убийств. К тому же он знает Стивена. Вы не будете возражать?

– Против того, чтобы он остался? – Фонтен посмотрела на Бовуара так, словно тот был грязью на ее подошвах.

Потом она перевела взгляд на префекта, который пожал плечами.

– Отлично, – сказала она. – Если только мне не придется иметь с ним дело.

– Вы нашли бумажник? – спросил Дюссо. – Какое-нибудь удостоверение?

– Нет, – ответила Фонтен, опустившись на колени рядом с коронером. – Все его карманы вывернуты.

– Позвольте мне? – спросил Гамаш.

– Да какого хрена, – пробормотала Фонтен.

Она жестом пригласила Гамаша подойти к телу и стала наблюдать, как Гамаш заводит руку под пиджак и прощупывает его. Наконец он приподнял полу пиджака с потайным карманом и молнией.

Но расстегивать молнию не стал, предоставив это Фонтен.

Секунду спустя она вытащила тоненький бумажник.

– Откуда вы узнали? – спросила она.

– Опытные путешественники часто носят одежду с потайными карманами.

Он не стал добавлять, что у Стивена тоже был такой карман. Не стал говорить и о том, что они с Рейн-Мари нашли в этом кармане ежедневник и паспорт Стивена.

Фонтен передала бумажник префекту, и тот отошел в сторону от людей, работавших вокруг тела. Гамаш и Бовуар присоединились к нему у окна.

– Его имя – Александр Френсис Плесснер, – сказал Дюссо. – Это тебе о чем-нибудь говорит?

Арман задумался:

– Non. Стивен никогда его не упоминал. А ты не слышал этого имени?

Жан Ги покачал головой.

– Водительские права выданы в провинции Онтарио, – сообщил Дюссо.

К ним подошла Ирена Фонтен и отдала Дюссо паспорт:

– Мы нашли его под тем комодом. Но пока ни телефона, ни ключей.

– Если они нашли его паспорт, – заметил Гамаш, – то, вероятно, поняли, что убили не Стивена Горовица.

– Они убили не того человека, – сказал Дюссо.

– Или того, – возразил Гамаш, и префект кивнул: или того.

– Канадский, – сказал Жан Ги, глядя на паспорт. – Выдан год назад.

Клод Дюссо пролистал странички паспорта и вздохнул:

– На таможнях теперь повсюду терминалы, штампы в паспортах не ставятся. Придется связываться с Интерполом.

– Я просканирую штрихкод сегодня днем, – кивнула Ирена Фонтен.

– Лучше сделать это как можно скорее, – сказал Гамаш. – Из моего опыта работы с Интерполом могу вам сказать, что им требуется время, чтобы ответить на запрос. Иногда на это уходит не один день.

– Это уголовный розыск, месье, – заявила Фонтен. – В Париже. Не Квебекская полиция. Нам Интерпол отвечает быстро. Они знают, что, если мы делаем запрос, дело серьезное.

Бовуар открыл было рот, но, поймав взгляд Гамаша, промолчал.

Эта Фонтен явно не знала, что Гамашу за последние шесть месяцев неоднократно делали предложение переехать в Лион и возглавить Интерпол. Он отказался – предпочел искать убийц в Квебеке.

Если Гамаш не хотел говорить об этом Фонтен, то уж определенно этого не сделает Жан Ги. Хотя язык у него чесался.

– Спасибо за разъяснение, комиссар, – сказал Гамаш. – А какие-нибудь штампы в паспорте есть?

– Только один, – ответила Дюссо. – Путешествие в Перу год назад.

– Перу? – переспросил Бовуар.

– Известное туристическое место, – пояснил Дюссо. – Мачу-Пикчу. Геоглифы Наски.

– Что-что? – спросила Фонтен, и Бовуар порадовался, что именно она проявила свое невежество. Обычно в такой роли оказывался он.

Ему-то показалось, что префект сказал «Наскар», и он сам собирался задать вопрос.

– Поинтересуйтесь, – сказал Дюссо. – Это одна из величайших загадок планеты.

– Двести пятьдесят канадских долларов, – сообщила Фонтен, просматривая бумажник. – Семьдесят евро. Две карточки Виза и, – она показала визитку, – вот это.

Она протянула визитку Дюссо.

Тот прочел имя на визитке:

– Стивен Горовиц. Что и требовалось доказать. Убитый знал Горовица. Но что это было за знакомство? Друг? Деловой партнер? Если этот человек оказался в квартире Горовица, то это не просто знакомый.

– Позволь? – сказал Арман, протягивая руку. – Если у месье Плесснера оказалась эта визитка, то для Горовица он был больше чем знакомый.

Он вернул визитку Фонтен.

– Почему? – спросила она. – Обычная визитка.

– Но без адреса? – сказал Бовуар. – Даже без номера телефона или электронной почты? Что это за визитка, если на ней только имя?

– Не только, – возразил Дюссо. – Кто-то приписал после имени буквы ЭМНП. Что это значит, Арман? Какой-то почетный титул?

Гамаш улыбнулся:

– Не совсем.

Он достал собственный бумажник и вытащил потрепанную, слегка подзатертую визитку. Бумага была тонкая и пожелтевшая, но печать точно повторяла печать первой визитки.

«Стивен Горовиц». А после имени те же четыре буквы. Написанные от руки.

ЭМНП.

– Так его всегда называла моя бабушка Зора, – объяснил Арман.

– Но что они означают? – спросил Дюссо.

– «Этот мерзкий нищий поц».

Дюссо рассмеялся:

– В самом деле? Но «поц» – это, кажется, оскорбительное слово? Почему твоя бабушка так его называла? Это какая-то семейная шутка? Или ласковое прозвище?

– Как раз наоборот, – сказал Арман. – Она его ненавидела. Возненавидела с первого взгляда в конце сороковых. Невзлюбить его было просто.

Жан Ги улыбнулся. Все верно. Стивен Горовиц мог быть настоящим куском говна. И это не просто слово. Он действительно мог быть таким. Но Бовуар знал, что Стивен Горовиц – человек сложный, и это лишь одна из его сторон.

– Откуда она его знала? – спросила Фонтен. – И кстати, откуда вы его знали?

– Мой отец приглашал его на разные работы. Стивен приехал после войны в Квебек без цента в кармане, но мой отец быстро разглядел его потенциал. Они были приблизительно ровесниками, и только судьба решила, что один потеряет дом и семью, а у другого будет и то и другое. Мой отец восхищался Стивеном, но Зора его сразу же возненавидела. Она называла его…

– Этот мерзкий нищий поц? – подхватил Дюссо.

– C’est ça^[39]. И это еще в тех случаях, когда она заставляла себя быть вежливой.

Арман улыбнулся, вспоминая ее бормотание «Алте какер»^[40] каждый раз, когда появлялся Стивен.

– А почему она так его ненавидела? – спросила Фонтен. – Что плохого он ей сделал?

– Ничего, кроме того, что родился в Германии. В то время от моей бабушки трудно было требовать, чтобы она хорошо относилась к немцам.

– Но ты мне говорил, что он сражался в Сопротивлении, – сказал Дюссо.

– Я думаю, бабушка в это никогда не верила.

Арман посмотрел в окно на отель «Лютеция». Этот отель был еще одной причиной, почему она не доверяла Стивену, который нашел себе жилье по соседству с «Лютецией».

Лишь много лет спустя Арман понял причину ее ненависти к этому прекрасному отелю.

Он понимал, что ему все равно придется объяснить их непростые семейные отношения. Так почему не сделать это прямо сейчас?

– Мой отец познакомился с Зорой в Польше в последние дни войны. Она и ее семья были депортированы из Парижа в Освенцим. В этом поезде находилось более тысячи человек. Только трое пережили эту войну. И Зора была одной из них.

Он посмотрел на Клода Дюссо, и тот опустил глаза.

В Париже много света, но в нем есть и черные тени.

– Она никогда не называла это Холокостом. Для нее это было Великое Убийство.

Он рос, считая Зору своей бабушкой, и по сей день считал ее таковой. Она внушила ему мысль, что убийства необходимо остановить. Любой ценой. И Арман знал, что именно по этой причине он поступил в Квебекскую полицию.

Чтобы остановить их. Любой ценой.

– Мой отец служил в Канадском Красном Кресте, он помогал перемещенным лицам, как их тогда называли. Людей освобождали из концентрационных лагерей, но деться им было некуда. Домов у них не осталось. Отец за свой счет привез Зору в Монреаль. Она жила с нами и воспитывала меня, после того как они погибли.

– Они? – спросила Фонтен. – Погибли?

– Мои родители. Они погибли в автокатастрофе. Мне тогда было девять. Стивен был моим крестным, он помогал меня воспитывать. Раз в год возил в Париж. Я практически вырос в его квартире.

Он огляделся, пытаясь вернуть то ощущение безопасности.

Но среди этого разгрома и рядом с мертвецом оно к нему не возвращалось.

– Но постойте, – сказала комиссар Фонтен, кивком показывая на визитку. – Вернитесь назад. Если это было оскорбительным прозвищем, то почему Горовиц написал на своей визитке ЭМНП?

– Это была наша семейная шутка. Вообще-то, он любил Зору, и, наверное, по мере роста его успехов на финансовом поприще он видел в этом способ обуздывать свое непомерное эго. А еще это был своеобразный код.

– Код для чего? – спросила Фонтен.

– Код для его топ-менеджеров, его банкиров, его службы безопасности. А самое главное, это был код для его секретаря миссис Макгилликадди. Тот, кто предъявлял такую визитку, получал доступ ко всему. Получал всю возможную помощь. Не важно, что он просил.

– Но что могло помешать кому угодно другому написать ЭМНП на визитке и получить такой же доступ ко всему?

– Стивен дал всем понять, что любой, кто попытается это сделать, будет жестоко наказан. Игра не будет стоить свеч.

Фонтен посмотрела на тело Александра Плесснера.

– Не настолько жестоко, – сказал Гамаш.

– Вам известно, сколько таких визиток он раздал? – спросила Фонтен.

– Вообще-то, я думал, что у меня единственная визитка подобного рода, – сказал Гамаш, убирая свою визитку в бумажник. Для сохранности.

Стивен дал ему эту визитку после похорон родителей. Он тогда отвел Армана в сторону и под бдительным взглядом Зоры достал свою визитку и написал на ней ЭМНП.

«Знаешь, что означают эти буквы?» – спросил тогда Стивен.

Арман отрицательно покачал головой. Он не знал и не хотел знать. Все в этом мире потеряло для него значение.

Стивен сказал ему, и Арман в первый раз после того стука в дверь улыбнулся. Он слышал, как Зора произносила эти слова на своем ужасном французском.

«Всегда держи эту карточку при себе, Арман. В любое время, когда тебе понадобится помощь, приходи ко мне. Если тебя не будут пускать, покажи им эту карточку. Они дадут тебе все, что ты попросишь».

«Мороженое?»

«Да. С любой приправой. Деньги. Безопасное место, где можно остановиться. И они найдут меня, где бы я ни был, и я приду к тебе. Ты меня понял?»

Вопрос был уместный. В то время Стивен еще не избавился от своего немецкого акцента. И если Арман понял не все сказанные им слова, то смысл он понял прекрасно.

Он положил карточку в карман, а потом вышел вместе со своим лучшим другом Мишелем.

Весь этот день он то и дело засовывал руку в карман. Трогал визитку. Смотрел на дом.

Зора будет заботиться о нем. А теперь он знал, что и Стивен тоже.

Он не останется один.

Полвека спустя пришел черед Армана заботиться о Стивене. Защищать его.

Разбираться в том, что произошло.

Но что именно произошло?

Арман посмотрел на мертвеца.

Был ли Александр Плесснер целью убийцы или же его убили по ошибке? Приняв за Стивена.

За этого мерзкого нищего поца.

– Арман, – сказал Дюссо, отведя Гамаша в сторону, пока Бовуар обследовал тело. – Я не возражаю против твоего участия в следствии. Напротив, я даже приветствую это. Ты знаешь месье Горовица лучше, чем кто бы то ни было. Но этот парень? Он будет только мешать. Он уже раздражает Фонтен.

– Бовуар опытный коп, – сказал Гамаш. Еще раз. – И он закончил свою карьеру главой отдела по расследованию убийств…

– В Квебеке.

– Oui. Но убийство есть убийство. И люди всюду люди. Даже в Квебеке. Никто не выслеживает убийц лучше, чем Жан Ги Бовуар.

– Ты кое-что забываешь, – сказал префект, переведя взгляд с Гамаша на полицейских, собирающих улики. – Это уголовный розыск. В Париже. Мы выбираем лучшее из того, что есть во Франции. И эти люди лучшие. Не только в Париже. Не только во Франции. Но и в мире.

Они уставились друг на друга.

– Ты, конечно, прав, – сдался Арман. – Но Жан Ги на уровне лучших из лучших.

– Правда? Я посмотрел про тебя в Сети, чтобы освежить в памяти сведения о твоей карьере. Многое случилось в твоей жизни, мой друг.

– Верно.

– По ходу дела я посмотрел и сведения о нем. Он алкоголик и наркоман…

– Выздоровевший, – отрезал Арман. – Он несколько лет как совершенно чист. Только не говори мне, что у тебя нет отличных полицейских, которые не страдали тем же. Несчастные случаи при нашей работе…

– Да. Да, – согласился Дюссо. – Слишком велик ущерб.

– И часто этот ущерб наносится лучшим, – сказал Гамаш. – Тем, кому небезразлично. Тем, кто идет первым. Жану Ги небезразлично. Нигде нет офицера полиции лучше. Включая и твоих, местных. – Он сделал паузу, давая Дюссо шанс возразить. – Я не знаю никого храбрее Бовуара.

– Или умнее? – заметил Дюссо. – Я слышал, что он спрыгнул с корабля, ушел работать в бизнес. Возможно, он зарабатывает в десять раз больше, чем мы. И при этом в него не стреляют. Как тебе известно, мой заместитель тоже ушел. Мы с тобой дураки, Арман.

– Слава богу, мы пока прекрасно выглядим, – с улыбкой сказал Арман.

Дюссо похлопал Гамаша по руке:

– А у тебя никогда не возникало искушения, mon vieux?^[41] Наняться в службу безопасности какой-нибудь фирмы, например? Такому, как ты, положат немаленькое жалованье.

– Нет. А у тебя?

Дюссо рассмеялся:

– Никому не говори, но я в этой жизни научился хорошо делать только одно дело. Им и занимаюсь. – Он с гордостью посмотрел на свою команду.

– Неправда, – сказал Арман. – Помнится, пару лет назад ты брал длительный отпуск, чтобы играть на саксофоне в чешском ансамбле.

Клод понизил голос:

– Ш-ш-ш. Все думают, что я изучал систему международных прачечных по отмыванию денег.

– Боюсь, что тебя раскроют. Ты совершил ошибку, когда сказал им, что вступил в хоровой кружок антитеррористического отдела Интерпола.

– Да, трудно поверить, но они узнали это. Утешает, правда, то, что меня окружают не идиоты. Похоже, я единственный.

Арман рассмеялся.

Правда состояла в том (и Гамаш был одним из немногих, кто ее знал), что Клод пережил посттравматическое расстройство после невероятно жестокого года террористических нападений. Кульминацией которого стала гибель его наставника и предыдущего префекта под колесами автомобиля.

Музыка, в особенности его любимый саксофон, помогла ему исцелиться.

– Ну хорошо, – сказал Дюссо. – Бовуар остается, но на втором плане. И я буду иметь дело с тобой, а не с ним.

– Договорились.

– Ты меня извинишь? Я вижу, тут появился прокурор.

Жан Ги прошел по всей квартире, осмотрел все комнаты.

Ирена Фонтен вернулась к своим обязанностям руководителя команды криминалистов.

Клод Дюссо, стоя у окна, совещался с прокурором республики, без санкции которого невозможно было открыть следствие по убийству.

Совещание не заняло много времени. Две пули оказались весомым аргументом.

Арман, отнюдь не новичок в расследовании убийств, потерянно стоял посреди знакомой комнаты.

Это пространство, это место всегда было для него безопасным. Почти священным.

Но теперь перестало быть таким.

Его взгляд скользил по крюкам под картины в стене, по картинам, лежащим на полу.

Гоген, Моне, Ротко, огромное полотно Сая Твомбли, скинутое с каминной полки. Великолепная картина Кеножуак Ашевак, лежащая кверху лицом.

Среди них можно было легко не заметить маленькую раму размером со средник старинного окна. Эта акварель, как ни посмотри, была совсем не впечатляющей, если не считать того утешения, которое она предлагала плачущему ребенку. Крохотное окно в невозможное.

Дымок все еще поднимался над домами. Неизменный. Предсказуемый. Река все еще прорезала деревню в долине. Вокруг росли непроходимые леса, в которых, как был уверен юный Арман, обитали чудесные существа. А в самом центре нарисованной деревни росло несколько деревьев.

Арман посмотрел на эту маленькую раму, лежащую на полу на месте преступления, и его обуяло почти непреодолимое желание повернуться и уйти домой. В Квебек.

Сидеть в бистро вместе с Рейн-Мари, Анри, Грейси и Фредом, свернувшимися перед камином, в котором потрескивают дрова.

Габри принес бы им кофе с молоком или что покрепче. Оливье подал бы лосося, копченного на кленовых дровах, а потом к ним присоединились бы Клара и Мирна, чтобы поболтать о книгах и картинах, о еде, о том, что натворила лошадь Святого Идиота.

Сумасшедшая Рут и ее одержимая утка Роза осыпали бы всех оскорблениями и тонкой поэзией.

Я сижу, где посажена, созданная
из камня и желаемого, выданного
за действительное:
будто божество, убивающее ради удовольствия,
может и исцелять…

Даже теперь, с расстояния, казавшегося непреодолимым, он видел многостворчатые окна бистро, выходящие на густой лес, и листья, которые уже меняют цвет.

Как это происходит рано или поздно со всеми.

Кроме той картины, которую так безрассудно бросили на пол.