Глава пятая

Жаклин месила тесто, налегая на него всем телом. Она ощущала его под руками – податливое и одновременно плотное. В том, как она мягко покачивалась взад и вперед, взад и вперед, было что-то созерцательное и чувственное.

Глаза ее были закрыты.

Она месила и покачивалась. Месила и покачивалась.

На ее руки легли другие – более старые, более холодные, пухлые.

– Думаю, этого достаточно, ma belle,^[10] – сказала Сара.

– Oui, madam.

Жаклин покраснела, поняв, что опять переусердствовала с багетом.

Если она не научится этому, то потеряет работу. Как бы хорошо она ни готовила печенье, пироги и наполеоны, если ты не умеешь печь багет в Квебеке, то для малой пекарни ты человек бесполезный. Сара хотела бы ее оставить, но у нее не будет выбора.

От этого зависело все. А Жаклин раз за разом проваливала экзамен.

– Ничего, научишься, – сказала Сара успокаивающим тоном. – Почему бы тебе не закончить птифуры? Мадам Морроу заказала две дюжины. Она говорит, для гостей, но…

Сара рассмеялась. Смеялась она всем телом и от души. Противоядие от страхов Жаклин.

Антон, наверное, готовит что-нибудь по соседству. Пытается приготовить блюдо, которое поразит Оливье. Чтобы убедить владельца бистро произвести его в шеф-повара. Или хотя бы в помощники. Или хотя бы отправить на подготовительные курсы.

Все, что угодно, кроме мойщика посуды.

Но Жаклин подозревала, что сердце Антона сейчас не лежит к поварскому искусству. С того времени, как появилась фигура в мантии.

Даже если доживет до ста лет, Жаклин не забудет этого выражения на лице Антона, когда они обсуждали существо на деревенском лугу. Когда она предложила обратиться к Гамашу. Рассказать офицеру полиции о том, что известно им обоим.

– Ты не больна? – спросила Сара.

– Просто задумалась.

– Вот в этом-то и проблема. Когда делаешь багеты, нужно очистить свой ум. Открыть его. Ты удивишься всем тем красотам, которые появятся, когда ты отпустишь свой ум.

– Вы хотите сказать, когда сойдешь с ума? – спросила Жаклин.

Сара уставилась на нее, потом снова рассмеялась.

Не часто эта серьезная, чуть ли не угрюмая молодая женщина отпускала шутки.

Может быть, она не такая уж и серьезная, подумала Сара. Иногда в ней проскальзывало некоторое легкомыслие. К тому же она была не так уж и молода. Молода по сравнению с Сарой, но ее ученице было уже лет тридцать пять.

Однако в этом и заключается прелесть искусства пекаря. В полной мере ты овладеваешь им только с возрастом, когда у тебя появляется больше терпения.

– Да, чтобы быть пекарем, человек определенно должен быть сумасшедшим, – согласилась Сара. – Если тебе понадобится помощь, ma belle, просто позови тетушку Сару.

С этими словами Сара отправилась проверять пироги в духовке.

Жаклин не смогла сдержать улыбку.

Сара, конечно, никакая ей не тетушка. Так уж повелось между старшей и младшей женщиной. Шутка, да не совсем. Обе обнаружили, что им нравится мысль, будто они семья.

Во время смеха, в это самое мгновение, темное существо исчезало. Но когда туман смеха рассеивался, существо возвращалось.

И ее мысли обратились к Антону.

Тетушка или нет, но, если она не научится печь багеты, Саре в конечном счете придется выставить ее за дверь. Заменить кем-нибудь, кому это дело окажется по уму.

И тогда она потеряет Антона.

Жаклин выкинула испорченное тесто и начала все сначала. Ее четвертая попытка сегодня, а ведь еще и полдень не наступил.

* * *

Арман и Рейн-Мари вернулись домой.

Она устроилась в гостиной перебирать коробку с архивными материалами.

Арман просканировал фотографию настоящего кобрадора и отправил ее по электронной почте Жану Ги. В ответ зять слегка грубовато спросил, не томится ли он в деревне от безделья и не выпил ли лишнего.

Гамаш взял телефонную трубку и позвонил. Ответила его дочь Анни, которая передала трубку Жану Ги.

– Что это за странная фотография, patron? – спросил тот.

Гамаш расслышал чмоканье и представил себе Жана Ги с огромным сэндвичем вроде дагвудовского.^[11] Однако эта аллюзия прошла бы мимо его зятя.

Когда он объяснил происхождение фотографии, Жан Ги, к тому времени закончивший жевать, сказал:

– Я немедленно этим займусь.

И Гамаш знал, что его зять так и сделает.

Он познакомился с Жаном Ги задолго до того, как тот стал его зятем, забрав агента Бовуара из хранилища вещдоков, где тот занимался никчемной, нудной работой. Он взял к себе молодого человека, которого не хотел брать никто другой, и, ко всеобщему удивлению, сделал его инспектором отдела по расследованию убийств.

Но Гамашу это казалось естественным. Он даже не задумывался о своем решении.

Они стали шефом и агентом. Патроном и протеже. Головой и сердцем. Не зятем и тестем, а сыном и отцом.

Судьба столкнула их, и, очевидно, они были связаны как в этой жизни, так и во многих прошлых.

Как-то вечером за обедом у Клары они заговорили о жизни. И о смерти. И о жизни после смерти.

– Есть одна теория, – сказала Мирна. – Не помню, то ли буддистская, то ли таоистская, то ли еще какая. В ней говорится, что с определенными людьми мы встречаемся снова и снова в разных жизнях.

– По-моему, это нелепостизм, – вставила Рут.

– С одним и тем же десятком людей, – продолжила Мирна, перепрыгивая через словесную кочку, какую представляла собой старая поэтесса. – Но состоим с ними в разных отношениях. В этой жизни вы можете быть партнерами, – она посмотрела на Габри и Оливье, – а в другой – братьями, или мужем и женой, или отцом и сыном.

– Постой-ка, – сказал Габри. – Ты хочешь сказать, что Оливье, возможно, был моим отцом?

– Или матерью.

Оба скорчили гримасы.

– Роли меняются, но одно остается неизменным: любовь, – сказала Мирна. – Она абсолютна и бесконечна.

– Бред сивой кобылы, – проворчала Рут, поглаживая Розу.

«Фак-фак-фак», – согласилась утка.

Сходство Розы и Рут со временем увеличивалось. У обеих была тощая шея. Белая голова. Глаза-бусинки. На ходу они покачивались. И словарь во многом был общий.

Если бы не трость в руке Рут, они были бы вообще неразличимы.

Арман посмотрел через стол на Рейн-Мари, на ее лицо, освещенное пламенем камина. Она слушала, улыбалась. Запоминала.

Если слова Мирны верны, то он уже знал всех этих людей прежде. Этим объяснялась его тяга к ним почти с первого взгляда, тяга к деревне. Доверие и легкость, которые он чувствовал в их обществе. Даже в обществе старой безумной Рут. С ее двойником – уткой, которая в какой-то прошлой жизни, вероятно, была ее ребенком.

Или наоборот.

Но Рейн-Мари… Его дочь, или мать, или брат?

Non.

Она всегда была его женой. Он знал это с самой первой минуты, как увидел ее. Он узнал ее в первую же минуту.

Узнал века спустя. Спустя многие жизни. Все остальные отношения могут изменяться, перетекать, переформатироваться в нечто иное, но его отношения с Рейн-Мари были абсолютными и вечными.

Отношения с Жаном Ги – другой вопрос. Арман давно чувствовал, что и они уходят корнями в древность. Очень старая дружба. Узы, которые были не путами, а надежными скрепами. И Рейн-Мари тоже видела это. Вот почему она поставила только одно условие, когда он сказал ей, что собирается стать главным копом в Квебеке.

Жан Ги Бовуар должен быть рядом с ним. Как в прежние времена.

И теперь Арман, размышляя об этом, ждал реакции Жана Ги и смотрел в окно на нечто, тоже, казалось, принадлежащее древности.

И спрашивал себя: если любовь шла за ними через множество жизней, то не происходило ли то же самое и с ненавистью?

* * *

– Антон?

Никакого ответа.

– Антон!

Оливье выключил воду. Мыльная вода переливалась через край глубокой раковины на пол.

– Люди заказывают суп дня, – сказал Оливье. – И нам нужны чистые сковороды. Ты не заболел?

– Désolé,^[12] patron. Я задумался.

Интересно, понимает ли Оливье или кто-то другой, что именно появилось на их распрекрасном деревенском лугу?

– Прошу тебя, – сказал Оливье и покрутил рукой, поторапливая Антона. – А когда закончишь, сможешь отнести две тарелки на третий столик?

– Oui.

Антон вымыл сковородки, быстро высушил, передал шефу, затем налил две тарелки супа с сельдереем и айвой, положил в него сметану и укроп и отнес на третий столик.

– Merci, – поблагодарила женщина.

– Un plaisir, madam,^[13] – ответил Антон, вежливо посмотрев на нее, и перевел взгляд за окно.

У него возникло смутное впечатление, будто он знает эту женщину. Видел ее прежде. Она не местная. Приезжая. Но внимание Антона теперь было приковано к лугу.

На его глазах существо шевельнулось. Еле-еле заметно. Сдвинулось на дюйм. На миллиметр.

В его сторону.

* * *

– Кажется, оно только что сдвинулось? – спросила Рейн-Мари.

Она пришла в кабинет взять книгу и остановилась за креслом Армана, глядя в окно.

– Совсем чуть-чуть, – ответил Арман. – Но я тоже так думаю. Может быть, ветерок шевельнул на нем мантию.

Однако они оба знали: темное существо и в самом деле сдвинулось. Едва заметно. Почти неощутимо для всех, кроме тех, кто случайно посмотрел на него в это мгновение, и тех, кто следил за ним некоторое время.

Существо немного повернулось. В сторону бистро.

* * *

– Вы поняли тогда, – спросил прокурор, – на кого смотрело это существо?

– Non. Там было не меньше десятка людей. А то и больше.

– Но вероятно, это был кто-то из сидевших за столиком у окна, non?

– Возражаю. Наводящий вопрос свидетелю.

– Поддерживаю.

– Что происходило дальше? – спросил прокурор.

Глава шестая

– Кому еще вы рассказывали о вашей теории кобрадора? – спросил Арман у Матео.

День только начинался, и гости пригласили деревенских в гостиницу на чай. Гамаш отвел журналиста в угол, где они могли поговорить без помех.

– Никому. Хотел, чтобы вы узнали первым.

– Bon.^[14] Пожалуйста, никому больше.

– Почему?

– Особых причин нет. Просто хочу получить подтверждение, прежде чем слухи выйдут из-под контроля.

– Все уже подтверждено, – с некоторым раздражением произнес Матео. – Я же говорил вам.

– К сожалению, месье, ваши слова, как и мои, нуждаются в проверке.

– И как вы это сделаете?

– Мой агент разбирается с вашей информацией. Я отправил ему фотографию. Скоро у нас будет подтверждение. И тогда мы сможем поговорить.

– Отлично.

– Merci.

– Поторопитесь, – сказала Рут с дивана. – Я просохла.

– Ты не просыхаешь с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, – заметил Габри, наливая ей виски в чашку костяного фарфора.

– Выборы Никсона, – вспомнила Рут. – Действует очень отрезвляюще.

– Вы заметили, что вокруг этого существа повсюду птицы? – спросила Клара.

– Он похож на статую, – сказала Рейн-Мари.

– Надеюсь, они обгадят его, – заявил Матео.

Теперь, когда птицы стали садиться на голову и плечи человека в мантии, он должен был бы казаться комичным, но воробьи только усиливали ощущение чего-то жуткого. Он походил на черную мраморную статую на кладбище.

– С тобой все хорошо? – спросила Рейн-Мари.

Арман, как и все остальные, смотрел на фигуру на лугу. Он словно вошел в транс.

– У меня какое-то странное ощущение, – прошептал он. – На мгновение я подумал: что, если мы все понимаем неправильно и он пришел сюда не со злом, а с добром?

– Вы не первый, кто приписывает кобрадорам героические качества, – сказал Матео. Он стоял рядом и слышал их разговор. – Этакий Робин Гуд. Восстанавливает справедливость. Но тут, – он наклонил голову к окну, – тут что-то другое. Почти ощущается запах гниения.

– Это запах навоза, – пояснил Габри, подливая Матео вина. – Месье Лего удобряет свои поля. – Он глубоко и удовлетворенно вдохнул и выдохнул. – А-а-а. Запах дерьма. Как вы его называете – кобрадор?

– Это всего лишь слово, – ответил Матео. – Прозвище.

Он поскорее отошел, прежде чем Габри начал задавать вопросы.

– Он дал этому существу прозвище? – спросил Габри у Гамашей.

Арман пожал плечами и посмотрел на Матео, болтающего с Кларой. И подумал, случайно ли Матео упомянул о кобрадоре именно в присутствии Габри. Как раз после того, как Гамаш попросил его не распространять слухи.

Случайная оговорка? Намеренная? Стратегическая?

– А где Кэти? – спросила Мирна.

– Несколько минут назад была здесь, – ответил Патрик, оглядываясь.

– Она сказала, что съездит в микропивоварню в Саттоне и привезет еще пива, – сообщила Леа, поднимая свой стакан. – Доказательство того, что Господь любит нас и хочет, чтобы мы были счастливы. Бенджамин Франклин.

Гамаш посмотрел на Леа Ру, думая, не настанет ли в недалеком будущем день, когда он будет работать на нее. На следующего премьер-министра Квебека.

Габри, следуя за Рут с бутылкой виски, словно преданный викторианский слуга, сказал:

– Ненавижу пиво. Никогда его у нас не будет. Оно плохо влияет на атмосферу.

– А утка – нет? – спросил Патрик, уставившись на Розу.

– Мы делаем исключения, – сказал Габри. – Утка и прибаутка – одна семья.

– Вообще-то, мы любим, когда Рут и Роза поблизости. На их фоне остальные не кажутся сумасшедшими, – добавила Клара.

– Что ж… – протянула Леа.

– Стеклянные дома, – сказала Рут, прижимая к себе Розу и недовольно глядя на Леа.

Она рассеянно положила руку с выступающими венами на крылья Розы, крепко прижатые к спине. Как у очень маленького архангела. Роза и впрямь была настоящий архангел.

Леа вздохнула и улыбнулась:

– Вы совершенно правы. Мои извинения.

– Кстати, ты ошибаешься.

– В чем?

– Бенджамин Франклин не говорил этого о пиве, – сказала Рут.

– А кто это говорил? – спросила Мирна.

– Франклин, – ответила Рут.

– Но вы только что… – начал было Патрик.

– Он говорил это не о пиве, – пояснила Рут. – Он писал другу о вине. Цитату похитили люди, которые считали, будто интеллектуала и дипломата лучше подавать как человека из народа. Предпочитающего пиво вину. Такова политика, non? – Она снова повернулась к Леа. – Иллюзия.

– Вы правы, – сказала Леа и подняла стакан с пивом за пожилую женщину.

Но ее глаза больше не светились весельем.

«Да, – подумал Гамаш, держа в руке стакан виски, которое налил ему Габри, но не притрагиваясь к напитку, – здесь явно происходит нечто большее, чем заметно глазу».

– Он не выглядит знакомым? – спросила Рейн-Мари.

Никому не нужно было спрашивать, кого она имеет в виду.

– Ну, если учесть, что он стоит там уже больше суток, то да, кажется, – ответила Клара.

– Нет, взгляни еще раз.

Они молча уставились на фигуру в мантии, стоящую в одиночестве на деревенском лугу в хмурый ноябрьский день.

Тишина, казалось, простерлась за стены комнаты. За стены гостиницы. Проникла во всю деревню. Стеклянный купол словно увеличивался в размерах. Накрывал все больше и больше пространства Трех Сосен.

Два дня назад дети на лугу играли, смеялись и кричали. Теперь ничего этого не было. Ни потасовок. Ни беготни. Даже птицы на его плечах замерли, словно окаменели от соприкосновения с ним.

– Он похож на святого Франциска Ассизского, – заметила Клара.

– Я тоже так подумала, – кивнула Рейн-Мари. – Со всеми этими птицами.^[15]

– Не обманывайте себя, – сказала Леа. – Это никакой не святой.

– Вы не спрашивали архангела Михаила о нашем госте? – спросил Гамаш.

Рейн-Мари повернулась к нему, удивленная вопросом. Но ей тоже было любопытно услышать ответ.

Никто из них не верил, что архангел Михаил действительно приходит к старой чокнутой поэтессе. Они даже не верили, что она сама в это верит. По-настоящему.

Но всем было любопытно.

– Спрашивала.

– И?..

На вершине холма появилась машина, едущая в деревню.

– Наверно, Кэти, – сказал Патрик. – Нет. Это не наше авто.

Машина остановилась напротив существа. Птицы взмыли в воздух, но фигура в мантии осталась стоять.

Наконец машина двинулась дальше.

Приехал Жан Ги с новостями.

* * *

– Что же выяснил инспектор Бовуар? – спросил прокурор.

Заседание подходило к концу, и он нажимал, поторапливал старшего суперинтенданта. Хотел, чтобы тот выдал еще крупицу информации, прежде чем судья прервет заседание до завтра.

Хотел, чтобы в голове у присяжных застряло то последнее, что они услышат сегодня, прежде чем разойдутся по уличным кафе или пивным выпить холодненького в этот жаркий день.

Прокурор кивнул секретарю:

– Еще раз вещественное доказательство «А», s’il vous plaît.^[16]

И опять появилась деревня с темным пятном посредине. На этот раз вместо молчания или долгого вздоха среди зрителей пробежал шепоток узнавания, даже возбуждения.

Их потрясение обернулось привыканием, легким щекотанием нервов. Тревога прошла. Они чувствовали себя почти спокойно и были горды тем, что сумели так быстро приспособиться к столь странному зрелищу.

Конечно, то было всего лишь изображение. Ненастоящее.

И их бравада была обманчивой. Ненастоящей.

Гамаш знал (и подозревал, что они тоже знают), что это большая ошибка – чувствовать себя спокойно рядом с таким существом. Даже рядом с его фотографией.

– Итак? – поторопил его прокурор.

Хотя Гамаш согласился со стратегией спешки, но по своему многолетнему опыту дачи показаний в этом высоком суде он знал, что ни в коем случае нельзя из-за спешки оставлять вопросы без ответа. Оставлять лазейки для защиты, которые она попытается расширить и через которые виновный сможет уйти от наказания.

И теперь Арман Гамаш должен был проявить чудеса ловкости и проворства, подобно канатоходцу, выступающему под куполом цирка.

К тому же были кое-какие обстоятельства, которых не знал даже прокурор. И не должен был знать.

– Инспектор Бовуар всю субботу исследовал историю сборщика долгов во фраке. Когда он счел, что собрал достаточно информации, он приехал в Три Сосны.

– Но зачем ехать? Почему нельзя сообщить по телефону или отправить по электронной почте?

– Он хотел своими глазами увидеть это существо. Чтобы убедиться. До этого он опирался только на фотографию, которую я ему прислал. Ему нужно было увидеть это существо воочию.