Глава VII
Миссия Джилл

На следующий же день Джек и Джилл действительно стали хорошими. И всю неделю оставались такими. Только вот с учебой, несмотря на решение нагнать за каникулы одноклассников, которое было принято некими молодыми людьми в Рождество, дело как-то не двигалось. Да и впрямь, мыслимо ли думать о занятиях и корпеть над домашними заданиями среди потрясающей красоты Птичьей комнаты, да еще когда вас окружает гора подарков. Ими ведь хочется насладиться, освоить их в полной мере – и на это наши герои тратили целую кучу времени и почти всю энергию.

– Наверное, лучше нам подождать с учебой до конца каникул. Вот отправятся ребята в школу, тогда и начнем, – после нескольких весьма вялых попыток засесть за латынь внес коррективу в первоначальный план Джек.

Настроение у него было прекрасное. Доктор Уиттинг только что снял с ноги гипс, и это значило, что опостылевшему лежанию скоро придет конец и он, Джек, сможет хоть и на костылях, но вставать с постели и самостоятельно передвигаться по дому.

– Я все же оставлю учебник грамматики под подушкой. Буду в него иногда заглядывать, а то у меня с правописанием плохо. Но в остальном посвящу каникулы тебе, Джек, – не особо сопротивлялась предложенному компромиссу Джилл. – Я собираюсь стать полезной и во всем оказывать тебе помощь, и выполню это, – добавила девочка твердо, ибо с недавнего времени полагала миссионерство своим главным призванием, в котором она способна наиболее полно себя проявить.

Мама Джилл, когда та призналась ей как-то наедине, что будет в чем только можно стараться помогать Джеку, чтобы он мог стать лучше, горячо поддержала девочку.

– Замечательная идея, дочка. Это пойдет и тебе на пользу, и добром на добро ответишь. Мы ведь с тобой перед ними в большом долгу, – ответила миссис Пэк, в свою очередь готовая на любые жертвы ради семейства Мино.

Но, воодушевленно принявшись за дело, Джилл упустила из вида, что, прежде чем исправлять недостатки подопечного «дикаря», их следует сначала изжить в себе. Общаться с таким приятным «язычником», как Джек, ей было легко и радостно, а миссию свою она видела в том, чтобы отныне на него не сердиться и ни в чем ему не перечить. И в результате не только не помогала ему изжить недостатки, но и сама день ото дня все сильней заражалась от него ленью и праздностью.

Так один за другим замелькали веселые беззаботные дни самого увлекательного миссионерства на свете. «Всем бы таких язычников», – думала Джилл каждый раз, когда Джек изобретал для них очередное развлечение. В учебник, хоть он и лежал у нее по-прежнему под подушкой, она почти не заглядывала, а Джек беззастенчиво увиливал от латыни. Зато они прочитали все увлекательные книги, какие только им удалось заполучить, к тому же они постоянно принимали гостей, а свободное от того и другого занятия время посвящали дрессировке большого ангорского кота по имени Снежок, которого рассчитывали научить приносить им мячик, когда тот во время игры падал на пол.

Проведя в этих занятиях неделю, оба все чаще стали впадать в вялость и скуку. Ведь отдых и развлечения подобны десерту, и, если питаться, к примеру, одним лишь сливочным пудингом, как бы вам это блюдо ни нравилось, вас в результате, скорее всего, от него замутит.

В субботу погода испортилась. Небо затянули свинцовые тучи. Пошел мокрый снег. Гостей поэтому не было, и наши герои развлекались раскладыванием марок в новый кляссер Джека. Кляссеры тогда как раз вошли в моду, и мальчики часто их брали с собой на встречи, чтобы произвести со своими хранившимися в них коллекциями примерно то же, что делают взрослые мужчины с акциями на бирже: одни экземпляры продавали, другие покупали, третьи обменивали. У Джека была небольшая, но хорошая коллекция, и мальчик давно уже копил деньги на покупку красивого кляссера, в котором он мог бы должным образом расположить и систематизировать свои сокровища. Джилл сказала об этом Фрэнку, и тот преподнес младшему брату на Рождество замечательный толстый кляссер, а друзья в дополнение к альбому подарили Джеку еще кое-какое количество редких марок. Их-то и помещали теперь Джек и Джилл в зазывно пустующие ячейки нового кляссера, одновременно меняя расположение экземпляров, которые там уже находились, чтобы выстроить все собрание в определенной логике и последовательности.

Джилл, вооружившись клеем, кисточкой, ножницами и бумагой, нарезала и приклеивала к маркам тоненькие пружинки-хвостики; Джек, с шуршанием перебирая свои сокровища, размышлял, прикидывал, решал, на какое место в кляссере поставить каждую марку, чтобы коллекция выглядела наряднее…

После непродолжительного отсутствия войдя в Птичью комнату, миссис Мино застала такую картину: щеки, лбы и носы Джека и Джилл были сплошь обклеены разноцветными марками, что придавало обоим весьма экзотический вид.

– Ну и во что вы теперь играете? – полюбопытствовала она. – В диких индейцев? Или в письма, которым пришлось путешествовать по всему миру, прежде чем они дошли до адресата?

Миссис Мино рассмеялась. Зрелище было тем более уморительным, что, оформленные таким диким образом, лица обоих хранили серьезное и крайне сосредоточенное выражение. Да и как могло быть иначе, если на тот момент их целиком и полностью поглотило изучение редкой марки, в подлинности которой Джек вдруг усомнился.

– Нет, мама, мы ни во что не играем, – с неохотой отрываясь от своего занятия, принялся объяснять он. – Просто нам так удобнее. Во-первых, марки на кроватях не затеряются. А во-вторых, я сразу вижу, какие из них на лице у Джилл, а она без труда разыщет те, что понадобятся мне в какой-то момент, на моем. Эй, Джилл, – с тревогой глянул он на лицо подруги, – куда задевалась моя Новая Гранада^[29]? Она очень редкая. Не хотелось бы мне потерять ее.

– Отлепи ее от своего носа, – прыснула девочка. – Сам ведь туда наклеил свою Гранаду, потому что мой нос показался тебе для нее недостаточно крупным.

Джилл принялась осторожно снимать с широкой переносицы своего друга большой оранжевый квадрат. Процесс оказался весьма болезненным. Клей основательно прихватился, и, пока девочка отлепляла марку, Джек морщился.

– Ну да. Теперь вспомнил, – покивал он, помещая Гранаду в кляссер. – У тебя на носу Малый Боливар^[30]. Пусть пока там повисит. А я забираю с твоей щеки Эльзас и Лотарингию тысяча восемьсот семидесятого года^[31], – принялся он отлеплять марки от ее лица.

Джилл, в отличие от него, переносила этот процесс стоически и, вместо того чтобы ойкать и морщиться, улыбалась, поглядывая на огонь в очаге и воображая себя миссионером, несущим свет и истину аборигенам какой-нибудь дикой страны, которые в ответ поджаривают его на костре. «Вот не буду кричать, пусть щеке и больно, – твердо решила она. – Настоящие миссионеры всегда встречают страдания стойко и весело».

– Недурное собрание получается из романских марок, – чуть погодя с удовольствием поглядел на почти заполненную страницу кляссера «язычник» Джек, отрывая ото лба подруги очередную марку. – Корейская тоже очень красивая. Можно сказать, жемчужина моей коллекции. – И, перелистнув кляссер, он продемонстрировал страницу, которую целиком отвел для одной-единственной крупной синей марки.

– Не пойму, отчего марка мыса Доброй Надежды напечатана в форме пирамиды^[32]? – озадачилась Джилл. – Пирамиды же в Египте. А вот Сандвичевы острова^[33] выглядят здорово с черными головами королей и королев, – продолжила она, потому что это вполне соответствовало ее миссионерскому настроению.

– На марке Турции изображен полумесяц со звездой^[34]. На марке Австралии – лебеди^[35]. А на Испанской – две женщины за решеткой^[36], – разглядывал другие марки Джек. – Фрэнк говорит: решетка – это из-за того, что испанцы так обращаются со своими женщинами, но, по-моему, он просто шутит. Мне, в общем-то, больше всего по душе честные добрые Соединенные Штаты. Здесь все ясно и без выкрутасов. На зеленых – портрет Вашингтона, на синих, за один цент, – старины Франклина^[37], и я их предпочитаю всем этим надутым королям с королевами. – Демократичный Джек презрительно хлопнул ладонью по марке с очередной венценосной особой.

– А почему на австрийской марке Меркурий^[38]? У них что, военные носят такие шлемы? – спросила Джилл и, зажав в зубах кисточку, принялась нарезать новую порцию хлястиков.

– Шлемы с шишаками, как у древних римлян, носят не австрийцы, а пруссаки, – откликнулся Джек. – Они отлично воюют и всегда побеждают. Зато у австрийцев форма красивее. А Меркурий, наверное, потому, что он считается богом почты. Вот теперь его и помещают на марки.

– Кстати, о древних римлянах, – послышался из другой части комнаты голос Фрэнка, который все это время что-то писал за большим столом. – Кто-то вроде бы уже несколько дней собирается латынь повторять. Я как раз только что справился с сочинением, и у меня есть еще немного времени до того, как мы с Гасом пойдем гулять. Так что я могу позаниматься с тобой. Давай-ка, лентяй. Возьми себя в руки.

– Да я, в общем, не хочу до следующей недели учиться, – поморщился младший брат при одной мысли о нелюбимом предмете. – Можешь сам корпеть над своими древними греками и римлянами, а от меня отстань пока.

Фрэнк помрачнел. Цезарь и Ксенофонт^[39] ему нравились, и он не собирался попускать такому пренебрежительному отношению к ним. Действия его были быстры и четки. Не успели наши больные даже ойкнуть, как он ловко завладел всеми марками, клеем и кисточкой, лежавшими на прикроватном столике Джилл, со словами:

– Придется вам, молодой человек, прекратить свое увлекательное занятие, пока не уделите времени уроку. Ты сам просил меня позаниматься с тобой. Вот и изволь. Берись-ка за книгу.

Тон Фрэнка не допускал возражений, а Джек диктатуры не выносил. Самое же сильное бешенство у него вызывали приказы в тех случаях, когда ему самому было ясно, что им следует подчиниться. Гнев вынуждал его либо выбежать в сад, либо хотя бы как следует покружить по комнате. Лишь после этого он успокаивался и наконец принимал как должное то, что от него требовали. Но за время болезни Джек распустился. Лишенный привычных способов дать выход раздражению, он привык выплескивать его, кидаясь вещами. Вот и сейчас ему захотелось было швырнуть ненавистный том Цезаря в ярко горящий огонь очага. С трудом удержавшись от этого, он довольно спокойно, хоть и ворчливо, ответил брату:

– Да, я, конечно, просил тебя, но пока не готов, так что не надо на меня наседать. Урок у меня не выучен, но мучиться я из-за этого не собираюсь. Так что займись спокойно своими делами, а мне верни мои вещи.

– Верну, – кивнул Фрэнк. – По одной марке за каждый выученный урок. Ни на каких других условиях ты обратно их не получишь.

С этими словами он запихнул сокровища брата в карман, подхватил с пола резиновые сапоги и, размахивая ими, словно дубинками, которыми с удовольствием отходил бы кое-кого за лень, направился к двери.

Тут-то терпение Джека и лопнуло.

– Да подавись ты этими марками, а заодно и своим проклятым Цезарем! – проорал он и, схватив ненавистную книгу, с силой швырнул ее вслед уходящему Фрэнку.

Тот спокойно себе удалился, не понеся никакого урона, пущенный же Джеком снаряд врезался в стену, а затем упал на пол.

– Это же твой кляссер, Джек! Что ты делаешь?! – первой заметила его ошибку Джилл.

И действительно, ослепленный гневом, он бросил не латинскую книжку, а свой обожаемый кляссер, который валялся теперь на полу. Кожаная обложка от удара оторвалась, а несколько страниц из прекрасной плотной и гладкой бумаги помялись.

– Мне показалось, что я кидаю книгу. Фрэнк вечно меня провоцирует. Только ведь я все равно совершенно не собирался в него попадать, – севшим от стыда голосом пробормотал Джек.

Миссис Мино молча подняла кляссер, положила его на столик возле кровати сына и вернулась к прерванному письму. Джек с Фрэнком очень пугались, когда она становилась такой.

Гнетущая тишина, повисшая в Птичьей комнате, и словно окаменевшее лицо мамы заставили Джека пожалеть о своем поступке куда сильнее, чем если бы она отругала его. На лице у него еще оставалось несколько марок. Совершенно не зная, как вести себя дальше, он принялся их отлеплять и демонстративно морщиться, словно процесс этот причинял ему невыносимую боль.

Джилл следила за ним со смешанным чувством сострадания и удовольствия. С одной стороны, девочке хотелось подбодрить и успокоить Джека, а с другой, глядя на его столь дикие приступы ярости, она радовалась, что как миссионеру ей предстояло еще очень много работы над своим подопечным «язычником».

Тишина уже становилась невыносимой для Джека, когда в комнате появился Гас. По случаю непогоды на нем был надет резиновый плащ, из объемных карманов которого он извлек книгу от Лоры для Джека и письмо от Лотти – для Джилл.