I

Разрешите представиться. А может, мы уже знакомы? Такое вполне возможно. Болезней вроде меня трудно избегнуть. До поры до времени я прячусь в тени, чтобы в один прекрасный день проявиться. Это начинается с легкого прикосновения. Оно – словно перышко, словно едва уловимое касание крылышка мотылька или такое же едва уловимое дыхание новорожденного. Затем, подобно разворачивающемуся листу, я набираю силу и обретаю облик. Я становлюсь незваной гостьей, вползающей через темные расщелины в разуме близкого вам человека.

Поначалу меня отрицают, считая проявлением чего-то другого. Для меня подобное ухищрение является неотъемлемой частью игры.

Вы меня видите?

Вот я, прячущаяся за отсутствующим взглядом, под обвисшей щекой. Рот сам собой раскрывается, и оттуда вытекает струйка слюны.

Наконец вас ударяет понимание, что это такое, и вы осознаёте: это я – Эпилепсия!

Потом вы хмуритесь. Кривите губы, наклоняете голову. Вас охватывает ужас.

Вы сочувственно дотрагиваетесь до руки вашего близкого; этот жест красноречивее тысячи горестных слов. Вы сжимаетесь и съеживаетесь; вы ощущаете необходимость держаться подальше, на случай если это заразно.

Вы стыдитесь, а затем пытаетесь это скрыть.

Далее, каким бы ни был вред, причиненный мною, вы причиняете гораздо худший вред. О да, с вашими умными мозгами и диковинными моральными принципами, вы, люди, мыслите себя выше животных, но в действительности вас разрывает на части не что иное, как ваша бесчеловечность.

Я понимаю, чтó движет вами. Никто не знает вас лучше меня, ибо мы идем рука об руку, как бы вы ни старались упорядочить мир и избавиться от меня. Рука об руку, хотя вы постоянно готовы выдернуть свою. От Достоевского до Гершвина; от Цезаря до Жанны д’Арк и Винсента ван Гога; от безвестных простолюдинов до королей и королевских детей. Не ищите в этом какой-то смысл. Вы не найдете утешительных причин. Мне все равно, богаты вы или бедны, молоды или стары, гений вы или простак. Выбор остается за мной.

Так кто же я такая, это порождение разума, которого вы так страшитесь?

Я – антипорядок. Я – хаос. Я – нарушение привычности и беспокойство. Я – сила обмана. Непонятный шум. Странный вкус на языке. Яркая пульсация света. Запах адского пламени, калейдоскоп красок. Я нечто призрачное, сочетающее в себе ясность и распад. Вы увидите меня в подергивании руки, в резко опущенном подбородке. В искривленном рте, в судороге конечностей. В ощущении треснувшей головы и нескончаемого падения. Я здесь, за этими пустыми мертвыми глазами, за этим отрешенным выражением. Я суть кошмаров, уничтожительница памяти. Я одновременно вдохновение и галлюцинация. Созидание и разрушение. Стоит мне выпустить наружу мою силу, как ваш упорядоченный мир трещит по швам.

Но одно, друг мой, остается неизменным. Какую бы проделку я ни учинила, она ничто по сравнению с глупостью вашего вмешательства.

Идемте. Позвольте мне показать, куда способны завести ваши самонадеянность и глупость.

Глава 3
Элинор

– Вы, случайно, не видели Роуз? – спрашивает у прислуги Элинор, переходя из комнаты в комнату.

Солнце уже высоко в небе, а Роуз куда-то запропастилась.

После утренней прогулки на автомобиле с Эдвардом у Элинор подкашиваются ноги и сводит живот. Он много чего умеет делать хорошо, однако вождение машины не входит в этот перечень. Одно дело, когда за рулем сидит Уилсон, и совсем другое, если руль оказывается в руках Эдварда.

В кухне миссис Беллами почти закончила ощипывать курицу. Куриная тушка лежит на столе: розовая и чем-то похожая на пупырчатого младенца. Элинор чувствует тошноту. Она быстро отворачивается и наливает себе стакан воды с лимонным соком.

– Она ненадолго забрела сюда после завтрака. Искала, чего бы пожевать, – говорит миссис Беллами, вытирая руки о фартук. – С тех пор я ее не видела.

Повариха вздыхает, раскидывает руки и отводит их в стороны, будто снимает напряжение в саднящих плечах. Должно быть, ощипывание кур – занятие утомительное. На столе высится груда красных и золотистых перьев. Самые тонкие плавно слетают на пол, подхваченные ветерком, что дует из открытой задней двери.

– Глядите, какая тощая курица, – говорит повариха. – Придется посылать Берти еще за одной. У этой не хватит мяса, чтобы нынче вечером накормить столько ртов. И о чем он только думал, притащив мне этого жалкого курчонка? Мало мне хлопот, так еще и электричество выключилось. – Миссис Беллами угрюмо смотрит на погасшие лампочки, свисающие с потолка. – Может, вы знаете, когда его починят?

– Полагаю, генератором уже занимаются. Еще немного, и свет появится, – отвечает Элинор и снова смотрит на курицу. – Миссис Беллами, мне думается, этого мяса вполне хватит.

– Если не хватит, по загривку получит не кто-то, а я, – фыркает миссис Беллами.

В словах поварихи ощущается ирония. Уместная ли, этого Элинор не знает. Если уж на то пошло, миссис Беллами сама нуждается в откармливании. Обычно поварихи бывают пухленькими и кругленькими, однако миссис Беллами целиком состоит из острых углов и жил. И ее сходство с ощипанной курицей, лежащей на столе, отнюдь не мимолетное.

– Поступайте, как считаете нужным, – непринужденно отвечает Элинор. Ее голос легок, как ветерок, шевелящий волосы на затылке. Она старается не думать о другой курице, которой тоже свернут шею. – Я должна разыскать Роуз…

Она покидает кухню, унося недопитый стакан. Лучше не смотреть на то, что творится за кулисами приготовления пищи. Если слишком задумываться об этом, поневоле склонишься к вегетарианству. А это не ее стезя; во всяком случае, не сейчас, в ее положении. Может, потом, когда она родит.

Элинор останавливается в коридоре, глотая воду. Резкий вкус лимона успокаивает подступающую к горлу тошноту. Солнце струится сквозь витражные окна по обеим сторонам входной двери, отбрасывая разноцветные отражения на стены и сверкающий дубовый паркет. Рядом громко тикают напольные часы, вселяя в нее уверенность.

Утром, когда они катались, Эдвард отчитал ее. Мягко и по-доброму, но смысл его слов был четок: она должна побольше отдыхать и заботиться о себе и ребенке. За что, как ей кажется, он платит мисс О’Коннелл? Няня должна вплотную заниматься своими обязанностями, а Элинор то и дело берет эти обязанности на себя.

Она задумывается о себе, о том, в кого превратилась. Из-за Мейбл перестала посещать лондонские званые обеды и вечеринки. Когда-то она была совсем другой. Она устроилась на работу в Военное министерство, чтобы зарабатывать на жизнь, но работа ей очень нравилась. Ей нравилась хлопотная конторская жизнь, ощущение того, что она занимается чем-то полезным и участвует в чем-то большем, нежели домашние дела. Работа у Эдварда оказалась еще лучше. Она разделяла его страсть к научным исследованиям, и ее ощущение полезности только возросло. Но после замужества работу пришлось оставить. Элинор вспоминает те дни и вдруг чувствует, что тоскует по ним. Она любила работать у Эдварда, сводить воедино все многосторонние данные его исследований, находиться в гуще всего этого, находиться рядом с ним с утра до вечера, и так каждый день.

А ведь ее жизнь могла бы потечь совсем в другом русле, не прояви она тогда смелость и не откликнись на предложение о встрече, изложенное в оставленной им записке. Когда в указанное время она вошла в кафе «Брю», то чувствовала себя бесстыдницей. Эдвард сидел за столиком у окна. Увидев ее, он улыбнулся и приветливо помахал рукой, но, невзирая на это, она была готова повернуться и выбежать из зала. Однако его непринужденный разговор и уверенность вскоре заставили Элинор забыть о себе. Он оказался обворожительным, умным мужчиной. Она впервые видела перед собой психолога. Настоящего ученого. Она охотно слушала все, о чем он рассказывал, делясь своими знаниями. Элинор покорили его уверенность, сила и стремление изменить мир. Он искал себе ассистента – человека молодого и сообразительного. Мужчина или женщина – это роли не играло. Эдвард рассказал, что согласно результатам проделанных им исследований женщины по умственным способностям ничем не отличаются от мужчин. Это противоречило традиционно мужским воззрениям на женщин. Эдвард искал подходящую кандидатуру, о чем рассказал бригадному генералу. Тот сообщил, что с окончанием демобилизации его кабинет закроется. Следовательно, предположил Эдвард, Элинор так и так придется искать новую работу. Генерал хорошо отзывался о ней. «Может, ее заинтересует ваше предложение?» – спросил он Эдварда… Элинор практически сразу рассказала Эдварду, что у нее есть младшая сестра. Сможет ли она зарабатывать столько, чтобы хватило на них обеих? Через полгода она уже сидела за столом в университетском кабинете Эдварда. О жалованье она могла не беспокоиться: Эдвард платил ей вдвое больше, чем получали ассистенты. Вряд ли ей встретился бы более понимающий и заботливый работодатель.

Разумеется, она вполне довольна своей нынешней жизнью. Что может быть лучше, чем смотреть, как Мейбл с няней играют на лужайке, а ты сидишь на террасе, читая очередной роман Агаты Кристи? И тем не менее часть ее существа до сих пор скучает по важным делам, где требуется сообразительность. Скучает по занятости на работе, по ланчам в «Савой гриле», по шампанскому, которое она пила в «Рице» с Софи и сливками лондонского общества.

– Роуз! – зовет она, подняв голову к верхним этажам дома и надеясь услышать голос сестры.

Неужели эта девица до сих пор валяется в постели? Поднимаясь по лестнице, Элинор вспоминает себя в девятнадцать лет. Вспоминает время, когда она так уставала, что могла все субботнее утро пролежать в кровати. Ее утомление был вызвано не работой, а очередным балом, когда они с Софи задерживались далеко за полночь, танцуя с молодыми людьми в «Хаммерсмит-Пале».

Так продолжалось, пока в 1920 году ее жизнь не изменилась навсегда.

– Роуз! – уже не зовет, а кричит Элинор, чувствуя нарастающее раздражение.

Поднявшись на самый верх, она мысленно дает себе клятву сегодня же написать Софи. Та наверняка знакома с достойными молодыми людьми.

Элинор врывается к комнату Роуз… Вот где, оказывается, ее сестра! Роуз сидит спиной к двери, склонившись над письменным столом. По-прежнему в ночной сорочке, даже не удосужившись одеться!

– Вот ты где, дорогая! Скоро время ланча, а ты еще не покидала своей комнаты, – говорит Элинор, так и не сумев удержаться от упрека.

Роуз поворачивается, смотрит на сестру. В голубых глазах мелькает чувство вины.

– Прости, пожалуйста! Ты меня ждала? Я хотела написать письмо…

– Но это твое первое утро после возвращения! Неужели ты успела соскучиться по девушкам из школы мадам Пикар?

В голове Элинор проносятся образы: Роуз, жившая в одной комнате с Клариссой, лица других девушек. Дружеские отношения, веселые проделки – свобода молодых незамужних девиц, когда еще можно резвиться и жить в свое удовольствие. Она представляет их прогулки по Парижу, походы в магазины и модные кафе…

Роуз вновь поворачивается к столу, собирает листы, заполненные аккуратным почерком, и кладет их на лист промокательной бумаги чистой стороной вверх.

– Какое длинное у тебя письмо, дорогая, – говорит Элинор, подходя к столу и касаясь плеча сестры. – И кому же ты пишешь?

– Подруге, – беззаботно отвечает Роуз.

– Не таись. – Элинор со смехом щиплет сестру за плечо. – Выкладывай! Если хочешь, мы вместе с Клариссой пригласим сюда и твою новую подругу.

– Видишь ли…

Роуз прикрывает страницы рукой, словно боясь, что Элинор перевернет их и прочтет. Что же такое она прячет?

– Роуз!

– Послушай, Элинор! Скоро ты так и так все узнаешь. Мне известно, что у Эдварда есть планы на мой счет. Это ужасно нелепо…

– Что именно? Что нелепо?

– Эдвард хочет выдать меня замуж, словно какую-нибудь обременительную дочку из романа Джейн Остин. Но сейчас, между прочим, двадцатые годы двадцатого века, и хотя я знаю, каким невероятно щедрым он был по отношению ко мне и все такое, я попросту не хочу выходить замуж. Во всяком случае сейчас, – порывисто добавляет она. – Вначале я хочу пожить самостоятельной жизнью. Мне всего девятнадцать. Я хочу работать в городе, как и ты когда-то. Замужество вынудило тебя бросить работу. Я не хочу повторять твой путь. Я хочу развлекаться. Строить карьеру. Мой французский требует применения. Сама знаешь, я сейчас говорю гораздо свободнее, чем до отъезда. Вдобавок я сносно говорю по-итальянски. Я подумываю о журналистике…