– Ты сделал это, Надод? Ты выхлопотал для меня это? – сказал он, в первый раз беря бандита за руку, и даже не за одну, а за обе, и горячо пожимая их. – Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, чтобы заплатить за это…

– Помоги только мне в одном этом деле – и больше мне от тебя ничего не нужно… Теперь ты видишь, что англичанам стоит только сказать одно слово – и они уйдут. Они ищут капитана Вельзевула, но такого здесь нет, а есть капитан шведского королевского флота.

– Таким образом, – сказал обрадованный Ингольф, – мы избежим необходимости жертвовать понапрасну столькими неповинными людьми.

Но вдруг он нахмурился и переменил тон.

– Впрочем, мы, кажется, рано начали радоваться. Ведь старый герцог, может быть, не захочет моего заступничества. Он так ревниво оберегает свою независимость, а ведь здесь не Швеция…

– Ни до чего подобного не дойдет, можешь успокоиться, – возразил Надод. – Разве ты не знаешь англичан? Они нахальны со слабыми, но, как только им показать зубы, они сейчас покажут пятки… Завтра же утром ни одного корабля не останется в фиорде.

Вдруг в обширной степи раздался крик совы. Надод вздрогнул.

– Что это такое? – спросил Ингольф.

– Ничего, – отвечал не без смущения Надод. – Ведь здесь сова часто кричит.

– Странно! – задумчиво промолвил Ингольф.

– Что же тут тебе кажется странным?

– Так, мне представилось…

Опять послышался совиный крик. Надод нахмурился и взглянул на своего товарища, но тот не обратил на него внимания, продолжая о чем-то думать. У Надода появилось подозрение.

– Ингольф, – сказал он, – я не хочу от тебя ничего скрывать. Ты совершенно прав, находя странным крик белой совы в такое время года. Это не сова, это сигнал мне.

– А! – равнодушно произнес капитан.

– Пятнадцать сыщиков, которых ты сам высадил недавно на Нордкапе, наблюдают за Розольфским мысом. Им даны мною разные поручения, и тебе не придется участвовать в самой щекотливой части нашего предприятия. Твое участие ограничится только взятием замка и перенесением сокровищ на корабль; пленников брать будем мы сами. Ты видишь, я позаботился отстранить от тебя наиболее грязное в этом деле… Однако, прощай: мне нужно сходить и узнать, что такое они мне сообщат…

Красноглазый поспешно ушел.

– Ну, теперь они погибли! – сказал Ингольф, когда Красноглазый вышел.

– Что бы я не предпринял для их спасения, ничего не поможет, если только… Но это даже и к цели не приведет: я их знаю хорошо, успел узнать в короткое время… Если я их предупрежу об опасности, то они, вместо того, чтобы сесть на корабль и уехать на время из замка, созовут своих вассалов и будут до последней крайности защищать замок своих предков. Раз уж они готовы вступить в бой с целой английской эскадрой, то перед горстью бандитов подавно не отступят… Что за ужасная моя судьба! Если я скажу слово – Надод погибнет, а этого я не могу допустить, так как вступил с ним в договор. До сих пор я был лишь вольным корсаром… И что заставило меня согласиться на участие в этой позорной экспедиции? Зачем я это сделал? Я только окончательно опозорил себя!.. Если я промолчу – погибнет древний род, на котором, я это вижу и чувствую, не лежит никакого пятна… Я уверен, что заговор, в котором они будто бы участвуют, – пустая басня… О, если б мне, по крайней мере, получить уверенность, что они действительно опасны для государства!

Он с волнением прошелся по каюте.

– Но в сущности – какое мне дело? Разве я тут судья?.. Я теперь офицер регулярного флота, получивший специальную командировку, и обязан исполнить долг службы. Последствия меня не касаются… Да, но могу ли я вычеркнуть из памяти геройский подвиг, спасший нас всех от гибели в волнах Мальстрема? Могу ли я хладнокровно допустить, чтобы на моих глазах резали этих доблестных людей?.. Нет, я должен их спасти во что бы то ни стало… Но как это сделать, не погубив Надода? Пусть он бесчестный бандит, но разве он не достоин сожаления? Разве сам он не жертва чужой жестокости? – Ингольф, очевидно, верил басне об утонувшем мальчике. – Разве его неосторожность, объясняемая молодостью лет, оправдывала варварский поступок с ним?.. Что мне делать?.. Боже мой, Боже мой, что мне делать?.. Как выйти из этого ужасного положения?

Голова Ингольфа была как в огне, он задыхался. Чтобы подышать свежим воздухом, он подошел к окну каюты и отворил его. Перед ним отчетливо рисовались берега фиорда с их зубчатыми скалами, а вдали выступал безмолвный силуэт замка на фоне звездного неба. Вдоль берега светились красные и белые огни: то вассалы готовились к защите древних розольфских вольностей, созванные Черным герцогом. Но кругом все было тихо, и эта тишина подействовала на Ингольфа успокоительно. Мысли его приняли другое направление. Поглядев несколько минут на этот пейзаж, он опять повторил то восклицание, которое уже слышал от него однажды Надод.

– Странно! – воскликнул он. – Очень странно!

Дело в том, что Ингольф с некоторых пор стал испытывать какое-то необъяснимое ощущение. Вся розольфская местность – фиорд, скалы, корабли в гавани, самый замок, наконец, необозримый ског – казались ему чем-то знакомыми, как будто он уже все это видел когда-то, а между тем, он отлично помнил, что никогда здесь раньше не бывал.

Это его бесконечно удивляло.

– Положительно, я помню эту местность, – говорил он сам с собою, – но почему – совершенно не понимаю.

В недоумении он продолжал любоваться пейзажем. Вдруг его внимание привлек огромный столетний дуб, росший метрах в ста от замка. Очевидно, этот дуб долго боролся с суровостью климата, но крепкая натура, наконец, превозмогла, и он широко разросся, покрыв своей тенью большое пространство.

Увидав дуб, Ингольф вдруг вспомнил одно обстоятельство своей жизни. Он вспомнил, что в раннем детстве играл точно под таким же дубом, подле которого стояла каменная статуя, изображавшая рыцаря с копьем.

Каково же было его удивление, когда, вглядевшись пристальнее, он увидал подле розольфского дуба совершенно такую же статую! Наконец, слышанный им крик белой совы тоже напомнил ему одно из ярких впечатлений детства, хотя Надод потом и объяснил ему, что это только подражание…

Где мог слышать Ингольф раньше этот крик? Белая снеговая сова прилетает в Норрланд только зимою, а в это время года Ингольф не бывал в тех краях.

Несмотря на приближение драматической развязки, Ингольф невольно думал обо всех этих обстоятельствах и чем больше думал, тем больше терялся в догадках… Как могло остаться у него такое впечатление от детских лет? Он хорошо помнил, что в детстве ездил со своим отцом только во Францию и Испанию, а в Норвегию не ездил.

Среди этих размышлений Ингольф вдруг услышал голоса, донесшиеся до него с «Сусанны», стоящей недалеко от «Ральфа». Разговаривал с кем-то Черный герцог, только что сделавший смотр всем своим кораблям и заехавший на минутку на «Сусанну», с которой он собирался следить за ходом предстоящего сражения.

Гостиная яхты имела небольшой круглый балкон, на который герцог и вышел, так как ночь была необыкновенно теплая и приятная.

Герцог был не один, и вот какие слова услыхал от него Ингольф:

– Какая славная ночь, Анкарстрем!.. А все-таки мне хочется, чтобы она прошла скорее, так как меня терзает нетерпение узнать, до каких пределов дойдет наглость англичан.

Разговаривающие не заметили Ингольфа, несмотря на то, что яхта и бриг стояли друг к другу очень близко. Ингольф, не желая подслушать какую-нибудь тайну, уже собирался обозначить чем-нибудь свое присутствие – например, зажечь в своей каюте лампу, как вдруг его поразил ответ Анкарстрема. Услыхав этот странный ответ, Ингольф переменил намерение и облокотился на окно.

Ответ Анкарстрема был такого рода:

– Позвольте мне, герцог, не разделять вашего нетерпения. Я, напротив, с прискорбием отношусь к тому, что теперь здесь происходит, и отдал бы десять лет жизни за то, чтобы помешать столкновению. В то время, когда сейм собирается пригласить вашего сына Эдмунда на престол Швеции, я не могу смотреть с легким сердцем на то, как он рискует своей драгоценной жизнью.

– Если Эдмунд не сумеет защитить герцогство своего отца, каким же охранителем будет он для своего королевства? – возразил герцог.

– А что, если он падет в битве?.. Подумайте, ведь дни Густава III сочтены, а заговорщики только и рассчитывают…

Конец фразы был произнесен так тихо, что Ингольф его не расслышал.

Но вот Анкарстрем опять повысил голос:

– К счастью, у меня есть надежда, что со стороны англичан все это одна фанфаронада и что они удалятся, получив ваш энергичный протест.

– Мне тоже хочется этого, – сказал герцог, – но если они не уйдут, я решился защищаться до последней крайности.

Слова эти были произнесены с энергией, обличавшей в герцоге непреклонный характер.

Ингольф узнал достаточно. От окна он отошел уже несколько успокоенный.

Ему, пирату, сделавшемуся офицером королевского флота, хотелось получить доказательство, что Биорны действительно участвуют в заговоре. Доказательство это он получил, услыхав его из уст самого герцога. Тем не менее положение все-таки было презатруднительное. Он понимал, что теперь, как офицер королевского флота, он должен действовать против герцога, если только не намерен прямо отказаться от чина и предоставить все Надоду…

Но мог ли он спасти обитателей Розольфсе, даже если б желал? У него у самого был отец, который тосковал о нем, хотя в его приключении не было ничего позорного.

Ингольфа, когда он был еще мичманом, тяжко оскорбил один армейский штаб-офицер; молодой мичман кинул оскорбителю в лицо перчатку, вызывая оскорбителя на дуэль… За этот проступок Ингольфа исключили из службы. Во время войны он получил крейсерский корабль и своими подвигами прославился на всю Европу, но после заключения мира с ним опять обошлись несправедливо, не дав ему обещанного чина. И вот Ингольф поднял знамя бунта, – но тогда был такой уж дух – это было в нравах тогдашней эпохи и не считалось позорным. Вчерашний корсар сплошь и рядом превращался в адмирала или полковника, и Конде с Тюреннем безнаказанно могли переходить с одной стороны на другую, смотря по тому, куда склонялся их личный интерес. За это с них не взыскивали и не подвергали бесчестью. Теперь времена, конечно, изменились. В настоящее время корсар не может сделаться адмиралом, но зато и адмирал, как прежде, не запишется с легким сердцем в грабители морей. Сознание долга по отношению к родине развилось, сделалось отчетливее, и в настоящее время Ингольфам нет места ни на земле, ни на море.

Ингольф, сделавшись корсаром, не опозорил себя по понятиям того времени; но если б он, назначенный офицером королевского флота, перешел на сторону заговорщиков, против которых был послан действовать, это было бы уже изменой, и на прощение нечего было бы рассчитывать. Мог ли после этого Ингольф поступить подобным образом? Имел ли он право до такой степени огорчить своего старика отца, который со своей стороны беспрестанно хлопотал о том, чтобы его сыну вернули эполеты?.. Нет, благодарность имеет свои границы, а честь положительно требует теперь, чтобы он строго выполнил свой долг. Не может же он жертвовать собой и своим отцом ради людей, затеявших заговор против отечества и против короля, который, хотя и поздно, все же загладил свою первоначальную несправедливость и наградил Ингольфа за прежнюю службу. Да, он, Ингольф исполнит свой долг, хотя в то же время и сделает все возможное для того, чтобы спасти Гаральда и его сыновей. Он не отдаст их в руки Красноглазому, он отвезет их в Стокгольм в качестве пленников, а там уж их сторонники позаботятся доставить им способ убежать.

Остановившись на таком решении, Ингольф прилег на диван отдохнуть, так как уже более суток был на ногах. Диван был турецкий, очень покойный, и шел по стенам вокруг всей каюты. Как только Ингольф прилег, так сейчас же и заснул крепким сном.

По прошествии часа Ингольфа вдруг разбудил страшный шум, крики, ругань. Вскочив с дивана, он расслышал чей-то громкий голос, гудевший как труба и покрывавший собою весь прочий гул. Голос кричал по-английски:

– Первого, кто сунется, рубить прямо по голове!

Ингольф бросился вон из каюты – и обомлел, увидав ужасное зрелище.

Человек пятьсот англичан, войдя в шлюпках в фиорд, окружили бриг «Ральф» и ворвались на его палубу, прежде, чем вахтенный успел это заметить и дать знать начальству.

На каждого матроса брига пришлось по пяти англичан.

Нападение совершено было так неожиданно и так искусно, что не пролилось ни капли крови. Альтенс был бледен как смерть и до крови кусал себе губы.

Палуба была освещена как днем. Рядом с английским офицером, руководившим атакой, стояли Черный герцог и его сыновья.

Ингольф с первого взгляда понял все, или, во всяком случае, по-своему объяснил себе происходящее. Он подумал, что ему изменили те самые люди, ради которых он только что собирался жертвовать собою, и вся кровь бросилась ему в голову… Скрестив на груди руки, он остановился в гордой позе у дверей каюты и кинул презрительный взгляд на розольфцев. Случись все это вчера, он схватился бы за оружие и дорого продал бы свою жизнь; но теперь у него был в кармане патент на чин капитана 1-го ранга, делавший его неприкосновенным. Поэтому он мог спокойно ждать, что будет дальше.

– Вы должны сдаться! – сказал ему английский офицер, делая знак четырем матросам, чтобы они приблизились к Ингольфу и взяли его.

– Извольте! – остановил офицера старый Гаральд.

– Ведь вам известно, что ваш начальник мне обещал.

Офицер велел матросам остановиться. Гаральд выступил вперед и сказал Ингольфу:

– Капитан! Я буду называть вас так, пока мне не будет доказано, что вы на это не имеете права. – В ответ на мой ультиматум английский адмирал Коллингвуд лично явился ко мне и представил ряд документов, доказавших, во-первых, что вы никто иной, как знаменитый пират по прозвищу «капитан Вельзевул»; во-вторых, что вы вступили в разбойническое товарищество, именующее себя «Обществом Морских Грабителей» и поставившее себе целью разрушение и ограбление замка Розольфсе и, наконец, в-третьих, что недостойный Гинго, министр Густава III, заранее заплатил вам за мою смерть, а также за смерть сыновей моих патентом на чин капитана 1-го ранга. Ввиду таких серьезных фактов я разрешил капитану арестовать временно ваш корабль, но с тем, чтобы на вашей голове не был тронут ни один волос, покуда вы не ответите мне на мои вопросы. Я жду. Кто бы вы ни были, я вижу, что вы вполне джентльмен, и с меня довольно будет вашего слова. Если адмирал Коллингвуд сказал правду, то вы не поставите мне, надеюсь, в вину, что я предоставил свободу действия тем, которые явились на защиту моего дома, моей семьи. Если же адмирал ошибается, то, опять-таки, повторяю, одного вашего слова будет для меня довольно, и вы получите свободу вместе с вашими матросами, а господа англичане удалятся, произведя на прощание салют в качестве извинения… Таково, капитан, условие, заключенное между мной и адмиралом. От вас зависит, который из пунктов этого условия будет исполнен.

Старый Гаральд произнес эту речь с замечательным благородством, так что Ингольф невольно почувствовал восторг.

– Я тоже, в свою очередь, поставлю один вопрос, – отвечал он, – и по получении на него ответа немедленно отвечу сам. Впрочем, нет; я ответа ожидать не буду, я только поставлю вопрос и затем отвечать буду за себя. Правда ли, что Гаральд Биорн, герцог Норрландский, вступил в заговор, имеющий целью убийство Густава III, короля Швеции, и замещение его на троне Эдмундом, старшим сыном упомянутого герцога?.. Я не умею, не способен лгать. Да, я действительно «капитан Вельзевул», но даю честное слово, что никогда не намеревался грабить и разрушать замок Розольфсе и убивать герцога Норрландского и его сыновей. Даю честное слово, что я лишь недавно узнал о производстве меня в капитаны шведского флота, получив вместе с тем приказ арестовать вас троих за государственную измену, доказательство которой я, между прочим, вижу в том, что в данную минуту в Розольфском замке находится один из самых деятельных главарей заговора, нити которого протянуты между Стокгольмом и Розольфсе.

– Довольно, милостивый государь! – возразил, нахмурясь, Черный герцог.

– Итак, вы с легким сердцем готовились арестовать двух молодых людей, которые за несколько часов перед тем вас спасли, кинувшись в пучину Мальстрема!.. Вы забыли долг благодарности, забыли также, что герцогство Норрландское – независимая страна, что мой род дал уже Швеции двух королей и что я никому не обязан отчетом в своих действиях. В государственной измене можно обвинять лишь подданного, я же в подданстве у шведского короля не состоял и не состою.

– Прекрасно, – с живостью возразил капитан, – но шведский король, во всяком случае, имеет право защищаться от своих врагов.

Конец ознакомительного фрагмента.