Глава 5

Жак Арно ел машинально, не проронив ни слова, как бы во сне. Но пронзительный паровозный гудок, известивший об отходе поезда по направлению к немецко-русской границе, убедил его, что все это – не грезы, а явь. Вслушиваясь в постукивание колес о рельсы, он глубоко вздохнул, решив, что при таком шуме ему не заснуть. Хочешь не хочешь, подумал он, а путешествие началось! Хорошее настроение, посетившее его вчера, испарилось, тем более что мюнхенское пиво не шло ни в какое сравнение с нектаром из нашей Бургундии.

Когда друзья вернулись в купе, Жюльен, стараясь не обращать особого внимания на Жака, которому, как он считал, требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя от потрясения, вызванного внезапным отъездом из Парижа, лег поудобнее, чтобы поспать.

– Значит, – произнес Жак упавшим голосом, – мы отправились?

– Именно так.

– В Петербург?

– Я сказал тебе об этом еще в ресторане.

– Это столь необходимо?

– Да, если, конечно, тебе не захочется вернуться в Кельн и оттуда добраться до Гамбурга, чтобы сесть там на первый пароход, направляющийся в Бразилию по маршруту Гамбург – Лондон – Лиссабон – Санта-Крус-де-Тенерифе – Пернамбуку – Рио.

– Ни за что!

– Тогда позволь мне отдохнуть. Ночью я глаз не сомкнул, пока ты спал как убитый. И желал бы теперь наверстать упущенное. Завтра в половине седьмого утра мы будем уже в Диршау, в пятистах километрах отсюда. День предстоит долгий, и мы вдоволь наговоримся по пути в Кенигсберг, откуда поезд домчит нас до Эйдкунена – населенного пункта на немецко-русской границе в восьмистах километрах от Берлина и всего лишь в двух километрах до Вирбаллена^[14] – первого города Российской империи, куда мы прибудем в два часа дня. А сейчас – спокойной ночи!

С этими словами Жюльен решительно, подобно заядлому путешественнику, твердо знающему, что сон так же необходим организму, как и еда, смежил веки и через две минуты уже спал, оставив друга наедине с его думами, далеко не веселыми, судя по глубоким вздохам Жака. А ровно в шесть утра, словно моряк, просыпающийся всегда в одно и то же время, за несколько минут до побудки, он снова открыл глаза.

– Привет землепроходцу! – весело обратился Жюльен к приятелю, еще более озабоченному и мрачному, чем накануне. – Кончай дуться! А то нагоняешь тоску, как больничная дверь.

– Я думал всю ночь напролет.

– Лучше бы уж ты спал!

– Послушай, взвесив все, я предпочитаю вернуться в Париж и отказаться от наследства.

– А твоя отставка?

– Заберу заявление обратно. Влиятельные друзья помогут мне восстановиться на работе.

– Но ты же будешь притчей во языцех в своей префектуре!

– Лучше так, чем это путешествие!

– А как доберешься ты отсюда до дома? Держу пари, у тебя нет ни гроша с собой! – Жак открыл портмоне и увидел там всего лишь семнадцать франков и сорок пять сантимов. – Или ты полагаешь, что администрация железных дорог предоставляет кредиты?

– Но ты же одолжишь мне денег на обратный путь!

– Нет, нет и нет! Ты сам обещал мне отправиться в путешествие, если только я не обреку тебя на морскую болезнь. Поскольку я не собираюсь нарушать данного условия, ты поедешь со мной – по своей ли воле или против нее, не имеет значения. Впрочем, если тебя это не устраивает, можешь выходить в Диршау и возвращаться пешком, вымаливая у немцев подаяние – картофельный суп или кислую капусту. Вот и все, что я могу тебе предложить.

– Но подумай, Жюльен, у меня ни багажа, ни денег! Запасных воротничков – и тех не взял!

– Зато в моей сумке свыше сорока тысяч франков, с такими подъемными не пропадем! Что же до непредвиденных расходов в столь длительном и нелегком путешествии, то я договорился со своим банкиром, чтобы он высылал чеки в каждый из наиболее крупных городов на нашем пути.

– Но я не заплатил за квартиру. Хозяин отправит все мои вещи на распродажу.

– Ничего подобного. Я и об этом условился с банкиром. Так что не беспокойся ни о квартире, ни о служанке. Что же касается твоего внезапного исчезновения, согласись, будет забавно, если квартальному^[15] вздумается вдруг искать тебя в морге.

– У тебя на все есть ответ. И тем не менее мне не по себе.

– Встряхнись же! Веселей, черт возьми! Придется, видать, посвятить тебя в мой план. Правда, я решил хранить его до поры до времени в тайне, чтобы ты заранее не заныл и не возмечтал так и остаться канцелярской крысой. Потому-то я и умыкнул тебя, что не хотел заранее раскрывать карты. Ну и как, правильно сделал?

– Пока боюсь что-то сказать. Я не готов…

– Когда я все расскажу, тебе придется со мной согласиться.

Жюльен достал из сумки карту на матерчатой основе, аккуратно ее развернул и, разложив на сиденье дивана, ласково оглядел орлиным взором оба полушария, многие точки которых были ему знакомы.

– С этим подспорьем Меркатора^[16] я путешествую повсюду. Взгляни на мои маршруты по морям и континентам, сделанные мною пометки, слова, написанные когда карандашом, а когда и кровью. На реки, которые я переплывал. На вершины, покоренные мною. И на леса, через которые я пробирался. О, какое пьянящее наслаждение – это свободное существование под открытым небом!.. Двигаться навстречу новым горизонтам, восторгаться неожиданным чудесам, всматриваться в неизведанную даль, обходить ловко расставленные западни, оставлять в пути частицы своего сердца и обретать, приобщаясь к простому бытию, всю полноту своей индивидуальности – что может быть прекраснее! Какую всепоглощающую радость дарует людям такая жизнь!

Жак, растерявшись от столь внезапной лирической исповеди, не решался вставить хоть слово.

– Взгляни на карту, окинь ее взором – оба полушария: ведь мы с тобой отправились в кругосветное путешествие.

– В кругосветное? – испуганно воскликнул Жак. – И не думай об этом: ведь часть такого пути проходит по воде!

– Позднее мы это обсудим. Скажу только, что я твердо намерен выполнить намеченную программу – добраться до Бразилии по суше!

– Через Петербург?

– Да.

– Странный маршрут!

– У него есть одно преимущество, очень важное для тебя, – полное отсутствие килевой и бортовой качки. Мы увидим Петербург, Москву, Казань, Екатеринбург, Тюмень, Колывань, Томск, Красноярск, Иркутск…

– Ничего себе путешествие! Через всю Сибирь!

– От Тюмени до Байкала и от Байкала до крайней северо-восточной точки Азии – на санях.

– Я не имею ничего против саней и не боюсь мороза, но…

– От Иркутска мы пройдем берегом Байкала и спустимся по Лене до Якутска.

– По реке? Ни за что! Никакой воды, ты же обещал! С ужасом вспоминаю прогулку по Сене.

– Лена к тому времени покроется таким толстым слоем льда, что станет надежнее любой мощеной дороги.

– Тогда другое дело.

– От Якутска мы будем двигаться все время на северо-восток. Пересечем невысокий Верхоянский хребет, подойдем к реке Колыме и будем следовать вниз по течению до места ее впадения в океан. В Нижнеколымске, где кончаются многие дороги, которыми идут каторжники, мы пополним продовольственные запасы. Но это уже за Полярным кругом, у шестьдесят восьмого градуса северной широты.

– Бр-р! Давай дальше…

– Ты уже входишь во вкус?

– Один вопрос: а как обстоят там дела с лошадьми для саней и постоялыми дворами?

– Не волнуйся: у нас будет все – не только лошади, но и олени и собаки! Насчет же постоялых дворов ничего не скажу, ибо и сам толком не знаю. На Чукотке мы доберемся до Восточного мыса^[17], крайней точки Азии, отделенной от Америки Беринговым проливом. И незаметно перейдем в другое полушарие.

– Так же незаметно, как пересекли здесь границы?

– Ширина пролива – каких-то пятьдесят километров, или двенадцать с половиной лье.

– Вот тут ты и попался: суда по условиям нашего договора исключены, друг мой… Ни пятьдесят километров, ни пять, ни даже пятьдесят сантиметров. Это мое последнее слово!

– Но Берингов пролив будет покрыт льдом, как и реки Лена, Колыма, да и весь тот край, и ты даже не почувствуешь, что под тобой океан. Не успеешь и охнуть, как окажешься уже на Американском континенте – у мыса Принца Уэльского, в краю, где живут эскимосы. Эта территория – бывшая Русская Америка – принадлежит сейчас Штатам и известна как Аляска^[18]. Оставив позади Аляскинский хребет и добравшись, не без трудностей, до Скалистых гор, мы возьмем курс на юго-запад. Продуктами же будем запасаться на станциях.

– Что ты называешь станциями?

– Базы, принадлежащие или правительству Соединенных Штатов, или «Компании Гудзонова залива»… А потом попадем мы в Британскую Колумбию^[19] – область вполне цивилизованную.

– Наконец-то!

– Рад, что ты уже свыкаешься с мыслью о путешествии. Из штата Вашингтон мы едем по железной дороге, которая, начинаясь в Такоме, южнее сорок девятой параллели, недалеко от острова Адмиралти, проходит по штатам Вашингтон и Орегона до самого Канонвиля, приблизительно у сорок третьего градуса северной широты. Четыреста сорок пять километров в поезде – право же, не так уж плохо! На сорок второй параллели – граница Калифорнии. Возможно, к нашему приезду уже закончат прокладку железнодорожного пути, и тогда мы сможем пересечь по нему Калифорнию с севера на юг, что займет у нас совсем немного времени, если, конечно, ты не захочешь где-нибудь остановиться.

– Там видно будет.

– Города Сакраменто и Стоктон вполне заслуживают того, чтобы провести в них несколько дней. А оттуда – снова железная дорога. Вперед, вперед! И да здравствует Америка! Время – деньги! Не успеем оглянуться, как мы уже в штате Аризона, граничащем с Мексикой.

– Ура! Но дай передохнуть. А то голова закружилась от столь резких переходов от мороза к жаре и обратно.

– Нет, немедленно на лошадей! Аризона, Эрмосильо, Гуаймас, Кульякан, Сан-Луис, Потоси! По тропам, которые зовутся в Мексике дорогами, а потом еще небольшую часть пути по железной дороге, чтобы не отвыкать от цивилизации. Проезжаем Гватемалу, Сальвадор, Никарагуа, Коста-Рику, Панамский перешеек и прибываем в Федеративную Республику Колумбию. Привет тебе, Южная Америка! Взгляни на эти просторы, расчерченные широкими, огромными по протяженности реками. Самая крупная из них – Амазонка. Это и есть земля твоя обетованная – богатый край фазенд, где живут дядюшки-миллионеры. Правда, прежде чем добраться туда, придется пересечь четыре страны – Колумбию, Эквадор, Перу, Боливию. К сожалению, там нет, а если и есть, то крайне мало, железнодорожных линий. Эх, если бы ты не страдал водофобией, мы выбрали бы одну из этих рек и добрались по ней прямо к цели!

– Ни слова о плавании – даже в бассейне Люксембургского сада! Или же доставь меня назад на улицу Дюрантен!

– Есть – ни слова!.. Но вот наконец мы прибываем на фазенду Жаккари-Мирим, раскинувшуюся по берегам одноименной речушки, впадающей в один из притоков реки Параны. Ну как? Сдержал я свое обещание? Попали мы в Бразилию по суше?

В Петербург Жак прибыл с намерением ничем не интересоваться, не смотреть ни на что, ничего не делать. Он демонстративно закрывал глаза на все, что могло показаться новым, необычным. И говорил Жюльену, упрекавшему его за апатию:

– Я ведь – лишь человек-посылка, которую ты везешь по суше вокруг света.

– Неужели ты совершенно равнодушен к той новой цивилизации, которая предстает перед нами в облике Петербурга?

– Да, совершенно. Это такой же город, как и другие: красивые дома, нарядная публика, много военных… Единственное, пожалуй, его отличие – церковные купола, позолоченные, как у нас усыпальница Наполеона, да бородатые кучеры. Я зайду с тобой в посольство, пройдусь по магазинам, а вечером сходим в театр. Но большего не жди. И вообще, предоставь меня самому себе.

– Ничего, пройдет немного времени, и ты станешь отличным попутчиком!

– Только в том случае, если меня вдруг охватит энтузиазм или во мне пробудится любознательность, в чем я, впрочем, сильно сомневаюсь. Послушай, сделай так, чтобы мы поскорее уехали отсюда. Если уж необходимо путешествовать, то поспешим в Сибирь. В городе я скучаю, там же хоть подышим свежим воздухом.

– Дня через два будет столько свежего воздуха, что хватит его тебе до конца жизни!

Проведя в столице России десять дней, друзья сели в поезд, проехали, не задерживаясь, Москву, прежнюю царскую столицу, и двинулись к Нижнему Новгороду, где кончалась железная дорога.

Несмотря на равнодушие, частично наигранное, Жак все-таки посетовал, что они не взяли с собой ничего, кроме небольшого чемодана с вещами и шуб.

– Не волнуйся, – улыбнулся Жюльен, – у нас, напротив, всего так много, что нам мог бы позавидовать любой губернатор. Я купил красивые, добротные сани, меховую одежду, снаряжение, оружие, продукты питания, книги и различные предметы, которые можно будет пустить на обмен. Список того, что нам требуется, изумил бы тебя.

– И где же эти сани?

– С нами, на платформе в голове состава.

– Понятно. Но ты сказал, что железная дорога кончается в Нижнем Новгороде. Что же делать нам там с санями: снег ведь выпадет еще не скоро?

– Весь багаж мы отправим пароходиком «Днепр», курсирующим между Нижним Новгородом и Пермью, сами же доберемся до Перми тарантасом.

– А сколько от одного до другого города?

– Шесть-семь дней пути, если не спешить.

– Ну что ж!

Расставшись с железной дорогой, Жак послушно сел в коляску, не сулившую, судя по ее виду, комфорта и способную обликом своим вызвать презрение даже у нормандских крестьян. Однако, грубо сколоченная, на четырех огромных колесах, соединенных деревянной осью, лишенная легкости и элегантности, она обладала одним бесспорным достоинством – надежностью, проверенной при быстрой езде по рытвинам, высокопарно называемым здесь почему-то дорогами. У тарантайки оказался к тому же весьма удобный, опускавшийся клеенчатый верх для защиты пассажиров от дождя и пыли.

Как ни сильна была тряска, Жак не жаловался. Вообразив, будто ему действительно отведена роль бездушной посылки, перемещаемой по чужой воле, он запретил себе выказывать свои чувства, машинально выходил из колымаги и, перекусив, – правда, с аппетитом, – снова садился в экипаж, даже взглядом не удостоив Волгу, по правобережью которой тарантас катил до самой Казани. Упрямец отказался от прогулки по этой древней столице Татарского ханства и через семь дней быстрой езды был с Жюльеном уже в Перми, так и не подумав восхититься густыми зелеными лесами, через которые пролегал их путь, но удовлетворенный тем, что уже начал привыкать к сидячему положению, в результате чего перестали неметь руки и ноги.

– Здесь мы сядем на поезд, – сказал Жюльен, наслаждавшийся путешествием со всей страстью экзальтированного дилетанта.

– Жаль. Я уже привык к тарантасу.

– Не беспокойся. Это совсем короткая линия, только что проложенная от Перми до Екатеринбурга. А дальше – снова телега.

– Ну и прекрасно!

Жюльен проверил, как погрузили на платформу сани, давно доставленные пароходом «Днепр» и дожидавшиеся их на станции. Затем друзья прошли в свой вагон.

Через несколько часов Жюльен показал Жаку на сероватый хребет, протянувшийся вдоль горизонта с севера на юг:

– Смотри, Уральские горы!

– Горы? – презрительно повторил Жак. – Как же тогда называть склоны Сюренн и Монморанси? Вершины, которые ты величаешь горами, едва ли выше громоотвода на холме Валерьен – хотя бы на длину зонтика.

– Согласен с тобой, хотя я и не столь категоричен. Уральские горы – сохраним это название, которое мало что меняет, – действительно не поднимаются выше тысячи пятисот метров над уровнем моря. Это скорее гряда холмов, пролегающая от реки Кара до Каспия. В них нет ничего грандиозного или живописного, хотя деревья здесь красивы, стройны и могучи. Но, скажу прямо, на меня этот край производит все же определенное впечатление.

– Как легко впадаешь ты в пафос!.. Ты даже восхищался домами в Перми, а они ведь – словно деревянные ящики, накиданные как попало. Объясни, чем можно восторгаться при виде этих земляных куч?

– Не забывай, «эти земляные кучи» отделяют Европу от Азии. Пройдет каких-то несколько минут, и мы вступим в область, которая была колыбелью человечества. Видишь вон тот каменный столб?

– Ну и что?

– Он отмечает границу между двумя мирами – утонченной, высокоинтеллектуальной цивилизации и диких беспредельных просторов.

– Азия! – с притворным испугом воскликнул Жак. – Я, никогда не ездивший далее административного центра департамента Кальвадос^[20], – и вдруг в Азии!..

– Сибирь, – Жюльен продолжал развивать свою мысль, не обратив внимания на прозаическую реплику друга, – это область, занимающая огромную территорию – четырнадцать миллионов квадратных километров! Хвойные леса, березовые и осиновые рощи, лоси, олени, медведи и волки! Драгоценные камни и льды, золото и ссыльные, гигантские реки и бескрайние степи, поселения на Крайнем Севере и полярные ночи!

Проделав шестичасовой путь по железной дороге, путешественники прибыли в Екатеринбург и там пересели в тарантас.

– А знаешь ли ты, как называется дорога, по которой мы едем? – спросил Жюльен у друга, тщетно пытавшегося подсчитать количество километров, оставленных позади.

– Понятия не имею.

– Владимирка^[21].

– Обычное русское имя, просто оканчивается оно не на типичное «кин» или «ов», а на «ка».

– Русские не могут без содрогания говорить об этом тракте: ведь он ведет туда, откуда не возвращаются. Это дорога ссыльных!

Через восемь дней, прошедших без приключений, французы были в Омске, столице Западной Сибири^[22].