11

И солнце не всходит, и двери не отворяются: каждый день кормят два раза. Я беру палочки для еды^[6] и приходит на ум брат; я знаю, что причиной смерти маленькой сестры целиком является он. До сих пор у меня перед глазами стоит образ сестры, которой было тогда пять лет – такой милый и печальный образ. Мать непрестанно рыдала, но он уговаривал ее не плакать; наверное потому, что он сам сожрал сестру, а плач безусловно вызывал в нем угрызения совести. Но если он еще может чувствовать угрызения совести…

Сестру съел брат: я не знаю, известно ли об этом матери? Думаю, что мать это знала, но когда она плакала, то не говорила особо об этом, так как, видимо, тоже считала, что так и следует. Припоминаю, что, когда мне было четыре-пять лет, я как-то сидел перед домом и наслаждался прохладой; брат тогда сказал, что, если кто-либо из родителей заболеет, сын должен вырезать у самого себя кусок мяса, сварить его и предложить съесть; только тогда он имеет право считаться хорошим человеком. Мать же тогда не говорила, что это недопустимо. Раз можно скушать кусок, то естественно можно съесть и целого Однако, когда я вспоминаю сейчас, как она тогда плакала – при виде этого разрывалось сердце – право, это все необычайно странно.

12

Больше не в силах думать. Только сегодня я понял, что я уже много лет живу там, где на протяжении четырех тысяч лет все время едят людей; старший брат ведет хозяйство, умерла моя маленькая сестра и где гарантия того, что он не смешал ее мясо с пищей и тайком не кормил нас этим! Не исключено, что я невольно съел несколько кусочков мяса моей сестры, а теперь очередь дошла до меня самого… Я, у которого за спиной четыре тысячи лет людоедства, раньше не знал, а сейчас понял, что вряд ли я сам – настоящий человек.

13

Возможно ли, что еще есть дети, не пожиравшие людей? Спасите, спасите детей…

Лекарство

I

Поздней осенней ночью, когда луна уже зашла, а солнце еще не всходило, небо было черно-синим и все, кроме ночных птиц, спало, Хуа Лао-цюань вдруг встал, чиркнул спичкой и зажег масляную плошку. По обеим комнатам чайной распространился бледный свет.

– Ты сейчас пойдешь, отец Маленького Цюаня? – послышался голос старой женщины. И из внутренней комнатки донесся кашель.

– Г-м, – ответил Старый Цюань, застегивая платье. Протянув руку, Он сказал: – Дай сюда! Хуа Да-ма долго искала под подушкой, вытащила связку денег и передала ее Старому Цюаню. Старый Цюань ощупал деньги, дрожащими руками положил их в карман и снова дважды ощупал снаружи. Затем зажег фонарь, задул лампу и прошел во внутреннюю комнату. Оттуда послышался шёпот, а затем снова кашель. Когда кашель умолк, Старый Цюань сказал негромко:

– Маленький Цюань, ты не вставай… Что, чайная? Твоя мама сама управится.

Так как сын ничего больше не сказал, Старый Цюань решил, что он успокоился. Он вышел на улицу. Было темно и пусто. Ясно была видна только серая дорога. Фонарь освещал попеременно то одну его ногу, то другую. Навстречу попадались собаки, но ни одна не залаяла. Было значительно холоднее, чем в комнате. И все же Старый Цюань чувствовал себя бодро, как будто он вдруг помолодел и даже приобрел волшебную силу дарить жизнь другим. Он шел очень крупными шагами. И чем дальше, тем дорога становились яснее, и небо все светлело. Старый Цюань, весь поглощенный мыслями о своем путешествии, вдруг испугался. Вдалеке перед ним та улица, по которой он шел, упиралась в ясно видимую поперечную улицу. Он, отступил на несколько шагов и, разыскав запертую дверь какой-то лавки, забился под выступ крыши и прислонился к двери. Скоро он почувствовал, что тело его холодеет.

– Ага, старик!

– Да еще и веселый…

Старый Цюань опять испугался. Вглядевшись, он увидел, что мимо идет несколько человек. Один даже оглянулся и посмотрел на него. Облик его было трудно различить, но, казалось, что это был изголодавшийся человек, который увидел что-то съедобное. В глазах у него сверкал разбойный огонек. Старый Цюань увидел, что фонарь уже погас. Он ощупал карман и ощутил твердость денег, которые по-прежнему были на своем месте. Подняв голову, он посмотрел в обе стороны, но увидел только, что какие то странные люди, похожие на привидения, группами по три и по два человека ходили взад и вперед. Он присмотрелся, но не увидел больше ничего странного.

Через некоторое время прошло еще несколько солдат. На их одежде было по два больших белых круга спереди и сзади, и эти круги были хорошо видны издали. У тех, которые проходили мимо, можно было рассмотреть даже номера и на одежде знаки в виде темно-красных иероглифов. Чуть только отзвучали шаги, как во мгновенье ока мимо прокатилась большая толпа. Ходившие тройками и парами люди тоже вдруг собрались вместе и как поток, устремились вперед, как раз к скрещению с поперечной улицей. Там они внезапно остановились, образовав полукруг. Старый Цюань тоже смотрел в ту сторону, но видел только спины множества людей. Все они вытягивали шеи, как утки остановленные и поднятые невидимой рукой. После короткой паузы послышались какие-то звуки. Затем произошло общее движение, что-то прогрохотало, и все посыпались назад – прямо к тому месту, где стоял Старый Цюань, так что его почти задевали.

– Ну! Давай деньги, бери товар! – Перед Старым Цюанем стоял человек весь в черном и пронизывал его глазами острыми, как два ножа. Сердце Старого Цюаня сжалось в комок. Одну громадную руку человек этот протягивал ему, а в другой держал ярко-красный хлебец, с которого капало что-то красное. Старый Цюань торопливо вытащил деньги, собираясь передать их дрожащими от волнения руками. Но взять принесенную вещь он не решался. Тогда тот человек крикнул возбужденным голосом:

– Чего боишься? Почему не берешь?

Старый Цюань все еще колебался. Тогда черный человек вырвал у него фонарь, оторвал бумажную покрышку и завернув в нее хлебец, сунул его Старому Цюаню. Другой рукой он сгреб деньги и взвесил их на руке, а затем повернулся и пошел, пробурчав:

– Уж этот мне старикашка…

– Кому это лекарство? – померещился Старому Цюаню чей-то вопрос, но он не ответил. Вся его душа была в этом свертке, как если бы это был единственный наследник десяти поколений, и ни до чего другого ему не было никакого дела. Сейчас в этом свертке он принесет новую жизнь прямо к себе домой и получит огромное счастье. Солнце уже взошло. Перед Старым Цюанем лежала широкая дорога, ведшая прямо к его дому. А за ним солнце осветило также четыре темных, мутно-золотых иероглифа на воротах на поперечной улице: «Вход к Павильону Древнего…»

II

Когда Старый Цюань пришел домой, чайная давно уже была чисто убрана. Гладкие до блеска чайные столы стояли рядами. Но посетителей еще не было. Только во внутреннем ряду сидел Маленький Цюань и кушал. Со лба у него крупными каплями стекал пот, и даже двойной халат прилип к спине. Плечевые кости высоко выдавались, как вырезанная рельефом китайская цифра «8». Увидев это, Старый Цюань невольно нахмурил брови у переносья. Его жена торопливо вышла из кухни и уставилась на него. Губы у нее дрожали.

– Достал?

– Достал.

Оба они пошли в кухню и стали совещаться. Затем Хуа Да-ма вышла и вскоре вернулась со старым лотосовым листом, который положила на стол. А Старый Цюань развернул покрышку от фонаря и снова завернул красный хлебец в лотосовый лист. Маленький Цюань уже кончил кушать, но его мать сказала торопливо:

– Маленький Цюань, ты посиди там. Не ходи сюда.

Поправив огонь, Старый Цюань сунул в печь позеленевший сверток и белый в красных пятнах порванный фонарь. Как только вспыхнуло красно-черное пламя, по комнате распространился странный запах.

– Славно пахнет! Какое это печенье вы кушаете? – Это при шел Пятый Молодой Господин по прозвищу «Верблюжья Спина». Ежедневно он проводил в чайной целый день – приходил раньше всех и позже всех уходил. Как-раз в эту минуту он уселся за угловой стол у уличной стены. Уселся и спросил, но никто ему не ответил. – Вы варите рисовую кашу? И опять никто не ответил. Потом поспешно вышел Старый Цюань и налил ему чаю.

– Войди, Маленький Цюань! – позвала Хуа Да-ма, и мальчик пошел во внутреннюю комнату. Посредине была поставлена скамья, на которую сел Маленький Цюань. Поставив перед ним тарелку с черным круглым предметом, его мать тихо сказала: Скушай это, и болезнь пройдет. Маленький Цюань взял черный предмет и посмотрел на него, как будто держал в руках свою собственную жизнь. Он был несказанно удивлен. С величайшей осторожностью он разломил хлебец и из-под корочки вырвалась струйка белого пара. Пар рассеялся, и перед мальчиком оказались только две половинки хлебца из белой муки. Вскоре они были в его желудке, и он даже забыл их вкус. Осталась только пустая тарелка. Около мальчика стояли с одной стороны отец, с другой мать. У обоих в глазах было такое выражение, как будто они хотели что то в него вложить и что то из него вынуть. Сердца у обоих неудержимо бились. А мальчик снова раскашлялся, держась за грудь.

– Ты бы поспал, будет лучше.

И Маленький Цюань, кашляя, уснул, как сказала мать. Когда его хрип затих, Хуа Да-ма тихонько покрыла мальчика заплатанным двойным одеяльцем, развернув его во всю длину.

III

В чайной сидело много народу, и Старый Цюань был очень занят. Он носил большой медный чайник и разливал чай посетителям. Под глазами у него были черные круги.

– Старый Цюань, тебе нездоровится? Ты болен? – спросил человек с седой бородой.

– Нет.

– Нет? Я думаю, кто улыбается – не похож на больного, – сказала седая борода, уничтожая этим свои же собственные слова.

– Старый Цюань просто очень занят. Если его сын…. Не успел Пятый Молодой Господин по прозвищу «Верблюжья Спина» договорить, как в чайную ввалился человек с мясистой и свирепой физиономией. На нем была рубаха черного цвета с расстёгнутыми пуговицами, небрежно перехваченная очень широким черным поясом. Войдя в дверь, он тотчас же закричал Старому Цюаню:

– Съел? Поправился? Ну, Старый Цюань, повезло тебе! А все моя смекалка…

В одной руке Старый Цюань держал чайник, другую почтительно опустил и слушал, улыбаясь. И все сидевшие в чайной посетители тоже слушали почтительно. Хуа Да-ма с черными кругами под глазами, улыбаясь, поднесла новому гостю чашку с чайным листом, да еще прибавила оливку, а Старый Цюань налил воды.

– Это верное средство, не то, что все остальные. Ты только подумай: она взята горячей и горячей съедена; – кричал человек с мясистой физиономией.

– Правда, если бы не милость Дядюшки Кана, что бы с нами было? – с большим чувством благодарила Хуа Да-ма.

– Это верное средство. Я ручаюсь! Особенно если съесть ее такой горячей. Такой хлебец с человеческой кровью – верное средство от чахотки!

При слове «чахотка» лицо у Хуа Да-ма потемнело: ей это было тяжело. Но она тотчас же снова заулыбалась и отошла, поддакивая. Кан Да-шу ничего не заметил и продолжал кричать во все горло, причем кричал так, что к его крику присоединился кашель спавшего во внутренней комнате Маленького Цюаня.

– Ну, здорово повезло твоему маленькому Цюаню. Болезнь теперь как рукой снимет. Не удивлюсь, если Старый Цюань будет теперь целый день улыбаться, – сказала белая борода и, подойдя к Кан Да-шу, тихо спросил:

– Дядюшка Кан… Говорят, что сегодня покончили с одним преступником из семьи Ся. Чей это бы сын? И что же, в конце концов, произошло?

– Чей же, как не сын Четвертой Тетки Ся? Уж этот парень! Видя, что все навострили уши и слушают его, Кан Да-шу пришел в восторг, и его мясистая и свирепая физиономия расползлась от удовольствия. Поэтому он заговорил еще громче. – Не хотел жить этот парень, вот и все. Но мне то от этого не вышло никакого барыша. Даже снятую одежду и ту забрал тюремщик Красноглазый А-и. Самое первое – надо считать, что повезло нашему Старому Цюаню. А второе – что Третий Господин Ся заплатил тюремщику 25 лян серебра чистоганом. Ему одному и достался весь кошель, и мне он ни копейки ни заплатил. Медленно, обеими руками держась за грудь и непрерывно кашляя, Маленький Цюань вышел из внутренней комнаты и пошел в кухню. Он наполнил чашку холодным рисом, налил горячей воды и уселся кушать. Хуа Да-ма пошла за ним и тихо спросила:

– Маленький Цюань, тебе лучше? Или ты все так же голоден?..

– Верное средство, я ручаюсь! – Кан Да-шу взглянул на него и снова повернулся лицом ко всем собравшимся. – Третий Господин Ся – настоящий умница. Если бы он не сделал донос раньше, вся его семья была бы истреблена. А теперь что-только деньги! А этот парень был никуда не годен. В тюрьме, он и то подстрекал тюремщика бунтовать.

– Ай-ай, на что это похоже! – и сидевший в заднем ряду молодой человек 20-ти с лишним лет изобразил на лице негодование.