Цитаты из книги «Освенцим. Нацисты и окончательное решение еврейского вопроса»

главная правда все равно остается прежней: большинство жителей Германии, с большой долей вероятности – вплоть до того момента, когда фашисты стали проигрывать войну, – чувствовали себя в такой безопасности и были так счастливы, что если бы в то время провели честные и свободные выборы, Гитлер снова одержал бы на них победу. Для сравнения: в Советском Союзе даже ближайшие, самые преданные соратники Сталина никогда не могли спать спокойно.

Все это глубоко скрываемое осуждение так и умерло бы, вместе с осуждающими и осужденными, если бы не падение коммунистического режима.

Хесс был настолько убежден в благотворном эффекте труда в концентрационном лагере, что даже перенес в Освенцим лозунг, ранее использованный в Дахау – Arbeit macht frei («Труд делает свободным») – и приказал выбить его на металлических воротах при входе в Освенцим.

А обнаружив такого заключенного, ему на спину вешали табличку с надписью «Ура! Ура! Я снова с вами!», и он должен был ходить по территории лагеря и бить в большой барабан, а затем подойти к виселице.

Указ, распространяющий программу эвтаназии также и на взрослых, был подписан задним числом, 1 сентября 1939 года

большинство жителей Германии, с большой долей вероятности – вплоть до того момента, когда фашисты стали проигрывать войну, – чувствовали себя в такой безопасности и были так счастливы, что если бы в то время провели честные и свободные выборы, Гитлер снова одержал бы на них победу. Для сравнения: в Советском Союзе даже ближайшие, самые преданные соратники Сталина никогда не могли спать спокойно.

И Хесс, и Гиммлер когда-то сами были фермерами; у обоих была эмоциональная, почти мистическая привязанность к возделыванию земли. Поэтому идея превратить Освенцим в некий центр сельскохозяйственной науки обоим казалась очень заманчивой.

Концентрационные лагеря должны были поставлять для новой Германии сырье: например, огромное количество гранита, необходимого для постройки новой гигантской Рейхсканцелярии Гитлера в Берлине. Преследуя именно эту цель, после аншлюса Австрии в 1938 году СС создало новый концентрационный лагерь в Маутхаузене специально возле гранитного карьера. Нацисты считали, что это очень правильно: пусть противники режима сделают свой вклад в его строительство. Как сказал Альберт Шпеер, любимый архитектор Гитлера: «В конце концов, евреи уже делали кирпичи для фараонов»35.

Вместе с этой политикой превращения поляков в безграмотных рабов начались активные попытки «разобраться, у кого благородная арийская кровь, а у кого никчемная, неарийская». Польские дети в возрасте от шести до десяти лет подвергались медицинскому осмотру – и тех, кого по результату осмотра считали расово достойными, просто забирали у родителей и отправляли на воспитание в Германию. Больше они никогда не видели своих биологических родителей

Юзеф Пачиньский, который был свидетелем убийств в лагерном крематории, провел на тот момент в Освенциме уже двадцать месяцев. Немногие из тех, кто прибыл сюда летом 1940 года, смогли бы уцелеть так долго, если бы им не удалось найти работу в помещении, «под крышей». Пачиньский не был исключением. Он ухитрился получить работу в парикмахерской, стриг эсэсовцев. Это было относительно привилегированное положение – настолько, что он был одним из немногих узников, непосредственно контактирующих с самим комендантом: «Унтер-офицер привел меня в особняк Хесса, возле ворот стояла его жена. Я был перепуган до смерти. Поднялся в ванную комнату, там стоял стул. Вошел Хесс, сел. Я был весь внимание. Во рту у него была сигара, он читал газету. Я сделал ему такую точно прическу, какую, как я видел, ему делали раньше. Стрижка эта, конечно, произведением искусства не была. Хесс не сказал мне ни слова, и я тоже не открыл рта. Я боялся, а он презирал заключенных. В руке у меня было лезвие, я мог перерезать ему горло – да, это могло случиться. Но я же мыслящее существо. И вы сами понимаете, что было бы дальше. Всю мою семью уничтожили бы, и половину лагеря заодно. А на его место пришел бы кто-то другой».