Затем тебе надо понять, что не стоит стремиться соответствовать чужим представлениям о тебе, подстраиваться под чужие критерии и чужие ценности. Смело заявляй о своем несогласии, даже если это тебе вредит. Короче, перестань ориентироваться на мнение других и научись не обращать на него внимания.

Когда же ты полностью осмыслишь свою самость, то сможешь и понять индивидуальность других, и, если надо, к ней приспособиться. Ты легче станешь общаться, входить в контакт с незнакомыми людьми и создавать атмосферу доверия. Тебя станут принимать те, кто от тебя очень далек. Но для начала тебе надо понять, что именно делает тебя неповторимым, иначе так и будешь тушеваться на фоне других.

Я собираюсь научить тебя убеждать, и ты сумеешь добиваться своего. А потом научу дерзать, пробовать, реализовать идеи и осуществлять мечты. В общем, я хочу уничтожить тот ошейник, что душит тебя. Ты не отдаешь себе в этом отчета, но он тебя полностью сковывает. Я хочу тебя от него избавить, чтобы ты зажил собственной жизнью и прожил ее полноценно.

– Но вы, конечно, скажете, что я должен что-то сделать, чтобы понять все это?

– А ты думаешь, что, если продолжишь свою жалкую жизнь, что-то для тебя изменится? Ты же видишь, к чему она привела…

– Спасибо, что напомнили, а то я забыл.

– Даже если и не доходить до таких крайностей, знаешь, Алан, жизнь будет длинной и скучной, если ее не прожить, как надо.

– Бесполезно меня убеждать, ведь я же дал вам обязательство…

«Мерседес» въехал на бульвар Осман и устремился на полосу общественного транспорта, шустро обгоняя все машины, застрявшие в пробке.

– Вот потрешься в реальной жизни, наберешься опыта – и поймешь, что она не так уж и страшна, и ты сможешь позволить себе многое, чего раньше не позволял. Я хочу, чтобы ты по-другому взглянул на все, что происходит в жизни. Послушав тебя вчера, я поразился тому, как ты представляешь ежедневные события. У меня сложилось впечатление, что ты зачастую приспосабливаешься к роли жертвы.

– К роли жертвы?

– Так можно назвать ту жизненную позицию, в которую многие себя неосторожно загоняют. Она состоит в том, чтобы жить, как придется, словно кто-то нам приказывает, а мы безотчетно подчиняемся.

– У меня никогда не возникало такого чувства.

– Ты не отдаешь себе в этом отчета, но занимаешь позицию жертвы, когда говоришь «у меня нет шанса», «все пошло не так, как я хотел», «я предпочел бы»… Вот, к примеру, ты описываешь день, в котором действительно что-то не задалось. И какими выражениями ты пользуешься? «Тем хуже», «не повезло», «ну и ладно»… Однако в твоих словах не чувствуется мудрого подхода человека, который относится к ситуации серьезно. Ты говоришь это с сожалением. Мало того что ты сдался, ты еще даешь понять, что это был не твой выбор. К тому же у тебя есть тенденция жаловаться. Все эти признаки указывают на то, что тебе нравится роль жертвы…

– Может, я и приспособился к этой роли, сам того не заметив, но чтобы она мне нравилась…

– Ну да. Разумеется, в этой роли для тебя таится масса преимуществ. Так уж устроен наш мозг: каждый миг он подталкивает нас к выбору, который считает лучшим. В любой ситуации, которую тебе предстоит пережить, твой мозг обязательно выберет из всех возможных решений то, которое принесет тебе больше выгод. Он по-другому работать не может. Вопрос в том, что выбор не у каждого богат… В одних людях развилось очень гибкое поведение и отношение к жизненным ситуациям. Когда они попадают в определенные условия, их мозг располагает широким спектром возможных реакций. Другие же, наоборот, в каждой новой ситуации привыкли вести себя примерно одинаково, и, следовательно, их диапазон ограничен. Они редко делают правильный выбор…

Вот тебе конкретный пример: представь себе разговор двух незнакомых людей на улице. Один другого незаслуженно в чем-то упрекнул. Если в арсенале другого достаточно аргументов, он сумеет убедить собеседника в неправоте, сведет критику на юмор или задаст несколько неудобных вопросов, чтобы заставить противника доказать справедливость его позиции. Он сумеет поставить себя на место другого, понять, откуда взялось недовольство, и либо сможет его переубедить, сохранив добрые отношения, либо не станет обращать внимания и пойдет дальше своей дорогой. В общем, если он способен все это проделать, значит в момент, когда он услышит обидные слова, у него будет множество вариантов ответа, и высока вероятность того, что он выберет именно тот, который в данной ситуации соответствует его интересам и принесет наибольшую пользу. А теперь представь себе, что обидели человека, который ничего такого не умеет. Тогда не исключено, что мозг его выберет либо драку, либо униженное подчинение. И при этом не забывай, что во всех случаях мозг сделает наилучший выбор.

– То есть вы хотите сказать, что я в какой-то мере ограниченный человек?

– Скажем так, что в особых случаях, когда события развиваются не так, как ты хотел, твой выбор небогат и у тебя есть тенденция выбирать роль жертвы.

– Хорошо, предположим, что это верно. И какой же мне с этого профит?

– Насколько я понял вчера, тебе нравится, когда тебя считают человеком, старающимся для других, и ты надеешься, что взамен другие оценят твои «жертвы». И потом, ты любишь вызвать к себе жалость и таким образом завоевать симпатии. Между нами, это вранье: все исследования показывают, что наибольшие симпатии привлекают к себе те, кто живет согласно собственному выбору. И все твои стенания производят впечатление только на тебя самого.

– И тем не менее объективно, именно объективно на тот момент у меня в жизни было меньше шансов, чем у остальных. Начать с моего окружения в детстве. Прошу прощения, конечно, но гораздо легче быть счастливым, когда родишься в зажиточной семье, где все есть.

– Да брось ты! Глупости все это…

– Вовсе нет. Любой социолог скажет вам, что дети, выросшие в зажиточных семьях, имеют больше шансов получить высшее образование, чем выходцы из среды со скромным достатком. И следовательно, у них больше возможностей обучиться престижной профессии.

– Но это не имеет ничего общего со счастьем! Можно быть несчастным инженером и вполне счастливым рабочим. Напомню тебе, что ты благополучный кадровый служащий… Несправедливость начинается с той любви и воспитания, которое дети получают от родителей, пекущихся об их будущем счастье. Согласен, здесь бывают неблагополучные дети. Но к социальной среде это не относится. Необязательно быть богатым, чтобы любить своего ребенка и умело дозировать применение силы в воспитании. Посмотри вокруг себя.

– Но в любом случае вы не можете утверждать в этой связи, что у меня были шансы: ведь я рос безотцовщиной!

– Да, но тем не менее ты вырос, и пора уже перестать жаловаться на судьбу и оплакивать свою участь.

«Мерседес» свернул на бульвар Мальзерб и доехал до поворота на Батиньоль. Меня разозлили все эти разглагольствования.

– Алан…

– Что?

– Счастливых жертв не бывает. Это ты понимаешь? Не бывает.

Он немного помолчал, наверное, хотел, чтобы его слова до меня дошли. Слова ранили мне сердце, как маленькая острая стрела, а вот молчание было как нож в рану.

– Ладно, согласен, но как сделать, чтобы не скатиться на позицию жертвы? Я ведь не по своей воле там оказался, а бессознательно, и как же теперь оттуда выбраться?

– По-моему, наилучший способ заключается в том, чтобы научиться совсем другим вещам. Если ты каждый раз оказываешься в качестве жертвы, значит у твоего мозга нет большого выбора и он считает это лучшим для тебя. Твоя задача – развить в нем другие возможности. Понимаешь, природа не терпит пустоты. Даже если ты сочтешь нужным пересилить в себе жертву, но ничего другого не умеешь, у тебя ничего и не получится. Ты станешь противиться переменам. Самое лучшее – обнаружить, что ты можешь и по-другому. Я убежден: твой мозг быстро выберет эту новую опцию, если она принесет тебе больше выгоды.

– И что же это за выбор, что за новая опция?

– Я хочу научить тебя добиваться своего в повседневных делах. Если у тебя получится, то пропадет нужда примерять на себя роль жертвы. Слушай, это, конечно, анекдот, но ты мне вчера говорил, что нехватка возможностей преследует тебя даже в самых незначительных деталях ежедневной жизни. Например, когда ты покупаешь багет в булочной, тебе всегда достается черствый, а ты любишь свежий.

– Что верно, то верно.

– Да не в этом же дело! Ты просто не можешь сказать: «Нет, этот черствый, дайте тот, что рядом с ним».

– Почему не могу? Могу! Я просто не хочу ругаться с булочницей, когда в булочной полно народу и все ждут своей очереди. Вот и все.

– Но это займет у нее не более двух секунд! Ты предпочитаешь есть черствый багет, который ты не любишь, вместо того чтобы занять две секунды чужого времени! Нет, тут дело в другом, ты не осмеливаешься ей сказать. Боишься ей досаждать, чтобы добиться своего. Боишься, что она сочтет тебя назойливым, грубым и плохо о тебе подумает. А еще боишься, что другие посетители станут раздражаться и злиться на тебя.

– Возможно…

– И на смертном одре ты сможешь сказать: «Я ничего в своей жизни не добился, ничего не имел, зато все вокруг считали меня очень милым». Гениально!

Тут я в самом деле почувствовал себя плохо. Я отвел глаза от этого неуютного человека и уставился на магазины, машины и людей, проплывавших в окнах автомобиля.

– У меня большая новость, – снова заговорил он.

– В самом деле?

Я даже не посмотрел на него.

– И эта новость состоит в том, что ты больше не будешь есть черствые багеты. Это все в прошлом.

Он внимательно огляделся:

– Влади, останови!

Шофер остановил «мерседес» и включил аварийную сигнализацию. Машины, гудя, стали объезжать нас.

– Чего тебе сейчас хочется? – не унимался Дюбре, показывая на булочную.

– На данный момент ничего. Абсолютно ничего.

– Прекрасно. Тогда ты зайдешь в булочную, спросишь хлеба, пирожное, не важно что, а когда тебе принесут, найдешь предлог отказаться и потребовать другое. И найдешь повод отказаться и от второго, и от третьего, и от четвертого. А потом заявишь, что ничего не хочешь, и уйдешь, ничего не купив.

У меня засосало под ложечкой и лицо залил румянец. Секунд пятнадцать я ничего не мог выговорить.

– Не могу.

– Не можешь, но через несколько минут попробуешь.

– Это выше моих сил.

– Влади!

Шофер вышел, открыл мою дверцу и ждал. Я испепелил Дюбре взглядом и скрепя сердце вылез из машины. Быстрый взгляд в сторону булочной. До закрытия еще час, народу полно. Сердце мое бешено колотилось.

Я встал в очередь, как на эшафот. Впервые с моего приезда во Францию запах свежего хлеба вызвал у меня отвращение. Внутри все сновали и толкались, как на заводе. Продавщица передавала заказы на кассу, кассирша громко их выкрикивала и принимала деньги, а ее товарка тем временем занималась следующим клиентом. Как в хорошо срепетированном балете. Когда подошла моя очередь, за мной уже выстроились человек десять. Я сглотнул слюну.

– Месье? – обратилась ко мне продавщица своим пронзительным голосом.

– Багет, пожалуйста.

Голос мой звучал глухо, в горле пересохло.

– И один багет для месье!

– Евро десять, – сказала кассирша.

Она слегка пришепетывала и брызгала слюной, когда говорила, но никто не пытался оградить от брызг свой хлеб.

– Мадам?

Продавщица уже обращалась к следующему клиенту.

– Хлебец с шоколадом.

– И хлебец с шоколадом для мадам!

– Прошу прощения, а нельзя ли мне не такой черствый? – выдавил я из себя.

– Евро двадцать для мадам!

– Пожалуйста, – сказала продавщица, протянув мне другой багет. – Мадемуазель, что для вас?

– Хлеб для гренок, без корочки, пожалуйста.

– Извините, но я хотел бы хлеб с отрубями.

Мой голос заглушала хлеборезка. Продавщица меня не услышала.

– Без корочки для мадемуазель!

– Евро двадцать пять.

– Мадам?

– Нет уж, извините, – снова начал я, – я бы хотел наконец получить хлеб с отрубями.

– И хлеб с отрубями для месье, кроме багета!

– Итого три евро пятнадцать, – произнесла кассирша с фонтаном брызг.

– Молодой человек, что для вас?

– Нет, я хочу хлеб с отрубями вместо багета, а не вместе с багетом.

– Два хлебца, – сказал молодой человек.

– Два евро пять для месье и два евро десять для молодого человека.

– Для вас, мадам?

Мне стало совсем плохо. Мужества продолжать эту комедию не было. Я бросил быстрый взгляд на автомобиль. Шофер стоял со скрещенными на груди руками и не сводил с меня глаз.

– Половинку хорошо пропеченного багета, – сказала пожилая дама.

– Извините, – обратился я к продавщице. – Я передумал. Я тоже хочу половинку багета.

– Месье сам не знает, чего хочет, – визгливо сказала продавщица, протягивая вторую половинку багета, разрезанного для старушки.

Мне стало жарко. Я начал задыхаться.

– Шестьдесят сантимов для мадам, и столько же для месье.

– Мадам?

– Я еще думаю, – заявила молодая дама, с явным вожделением глядя на пирожное.

Наверное, подсчитывала калории.

– У вас опять что-то не так, месье? – с подозрением обратилась ко мне продавщица.

– Послушайте, я правда сожалею… я знаю, что надоедаю вам… но… мне хлебец. Думаю, этот мне как раз подойдет. Точно! Хлеб без корочки! Стоп! Не надо! Я решил…

– Ну? – У нее изменился голос, она явно была на грани нервного срыва.

Она посмотрела на меня с нескрываемым вызовом. Обернуться я не решался, но мне казалось, что люди в скопившейся за мной очереди готовы вцепиться мне в горло и выбросить на улицу.

Продавщица вздохнула и повернулась к прилавку, чтобы взять хлеб без корочки.

– Мне… ничего не надо. Благодарю… мне очень жаль… спасибо…

Я отвернулся и прошел мимо очереди, опустив голову и ни на кого не глядя. За дверь я выскочил бегом, как вор.

Шофер поджидал меня, открыв дверцу, словно я был какой-нибудь министр, а я чувствовал себя как пристыженный мальчишка, которого застигли за кражей леденца с прилавка. В «мерседес» я забрался весь в поту.

– Ты красный, как англичанин после часа, проведенного на пляже на Лазурном Берегу, – сказал Дюбре.

Он явно забавлялся.

– Ничего смешного. Правда, ничего смешного.

– Ну вот видишь, у тебя получилось.

Я ничего не ответил. Машина тронулась с места.

– Может, для первого раза я и потребовал слишком многого, – сказал Дюбре, – но обещаю, что через несколько недель ты с этим справишься шутя.

– Но мне этого вовсе не надо! Не желаю становиться занудой! Я сам не выношу зануд! Меня ужасают приставалы, которые всех ставят на уши. Мне вовсе не улыбается на них походить!

– Тебе совсем не обязательно становиться занудой. Я не призываю тебя бросаться из крайности в крайность. Я просто хочу, чтобы ты научился добиваться своего, хотя и ценой некоторого беспорядка. Однако кто может больше, тот может и меньше. Мне надо заставить тебя делать чуть больше, чем нужно, чтобы в дальнейшем ты с успехом мог требовать простых и естественных вещей.

– И каким будет следующий этап?

– В ближайшие дни ты зайдешь по крайней мере в три булочные и потребуешь две замены товара. Ничего мудреного.

По сравнению с тем, что мне пришлось пережить, такое задание было вполне приемлемым.

– И как долго еще мне надо будет этим заниматься?

– Пока это не станет для тебя естественным и не будет получаться без усилий. И пока не поймешь, что можно быть настойчивым и при этом вызывать симпатию. И совсем необязательно при этом грубить.

«Мерседес» остановился перед моим домом. Влади вышел и открыл передо мной дверцу. Я глотнул свежего воздуха.

– Удачного вечера, – пожелал мне Дюбре.

Я вышел, не ответив ему.

Этьен высунулся из-под лестницы и вытаращился на автомобиль.

– Ха, я вижу, у тебя никаких забот, парень, – сказал он, подходя ко мне.

Он взял шляпу и сделал вид, что разметает передо мной дорогу.

– Господин президент!

И я почувствовал себя просто обязанным дать ему на чай.

– Месье сегодня просто молодцом, – сказал он своим сиплым голосом, исполняя очередной изысканный поклон.

И посмотрел на меня лукавым взглядом человека, который добивается всего, чего хочет.

★

Ив Дюбре взял ноутбук и нажал на две клавиши:

– Добрый вечер, Катрин, это я.

– Ну, что?

– Поддается. Все идет, как мы предвидели.

– Не думаю, что это долго протянется. У меня на этот счет большие сомнения.

– Катрин, ты всегда сомневаешься.

– В конце концов он взбунтуется.

– Ты так говоришь, потому что сама бы взбунтовалась на его месте…

– Может быть.

– В любом случае мне не приходилось еще видеть человека, который настолько боялся бы собственной тени.

– Это меня и беспокоит. Именно поэтому я и думаю, что у него никогда не хватит смелости сделать то, о чем ты хочешь его попросить.

– Напротив. Его страх может сослужить нам службу.

– Каким образом?

– Если он и не захочет продолжать, то страх сможет его заставить.

Воцарилось молчание.

– А ты опасный человек, Игорь.

– Ага.

4

В следующую неделю я знал наперечет все булочные Восемнадцатого округа. Теперь я уразумел, что лучший хлеб продается в тех, что находятся в двух шагах от меня и куда я обычно захожу. Если только это не было плодом психологической обработки.

Обычно я покупал три багета на день, а остатки отдавал Этьену. Дней через пять он совсем обнаглел и заявил мне, что хлеб ему осточертел.

Человеческое существо так устроено, что привыкает ко всему или почти ко всему. Должен сознаться: то, что в первый раз потребовало от меня почти нечеловеческих усилий, через неделю не составляло никакого труда, но требовало осознанного контроля. Мне надо было к этому готовиться. Однажды вечером я встретил в булочной своего соседа, и мы разговорились, стоя в очереди. Когда подошла моя очередь и мне подали действительно черствый багет, мне даже в голову не пришло от него отказаться. То есть получается, что, достаточно было отвлечься на беседу с соседом, как сразу вернулась старая привычка автоматически брать все без разбора. Короче говоря, старался я, старался, а до конца от этой привычки так и не избавился.

Моя офисная жизнь шла своим чередом, еще безрадостнее, чем обычно. Видимо, стремясь изменить отчаянно деградирующую атмосферу в офисе, Люк Фостери теперь требовал, чтобы консультанты являлись на работу к восьми часам и совершали утреннюю пробежку. Думаю, эта дурацкая идея пришла в голову не ему, ибо в нем творческого начала не было ни на грош. Не иначе как он вычитал это в какой-нибудь брошюрке типа «Создай из сотрудников команду победителей»… Однако, видимо, проект получил одобрение руководства, ибо он добился от нашего босса, Грегуара Ларше, установки в офисе душа для персонала. Просто не верится.

Отныне консультанты по утрам полной грудью вдыхали выхлопные газы с проспекта Оперы и улицы Риволи или воздух садов Тюильри, который ненамного чище. Они бегали, не говоря ни слова, поскольку наш шеф вообще-то был не более разговорчив, чем агент похоронного бюро. Несомненно, эта акция должна была стимулировать усердие каждого, но не укрепить внутренние связи. Фостери держал ту же дистанцию, что и обычно. Я же совершил настоящий подвиг: мне удалось увильнуть от его предложения, и тому немало способствовали булочные Восемнадцатого округа. Печальный опыт бейсбола навсегда отбил у меня охоту заниматься спортом. Присоединиться к банде пыхтящих мужиков, которые физическими нагрузками культивируют свое мужское начало, было выше моих сил. И я терпеть не мог идиотский обычай всем гуртом залезать потом под душ. Что касается меня, то я вовсе не жаждал любоваться на своего патрона в костюме Адама. У меня вообще создалось впечатление, что чем больше мужики стремятся выглядеть «мачо», тем больше двусмысленности появляется в их сексуальном поведении. Что можно, к примеру, подумать о традиционном обмене майками после футбольных матчей, когда твой пот смешивается с потом противника?