Прорву образовавшегося свободного времени независимая от домашнего хозяйства и прочих отрезвляющих супружеских обязанностей Жанна тратила с изощренностью Макиавелли. В этот сезон она крепко вошла в образ мученицы, положившей себя на алтарь бескорыстной материнской любви, и театрализованными постановками на эту тему сына доставала преизрядно. В драмкружок, помимо баронессы, невольно входили товарищи по партийной работе, которым в обязательном порядке вменялось прослушивание лекций на тему Жанниной жертвенности и черствости единородного чада. Не желая оставаться единственными пострадавшими от силы валорского актерского мастерства, слаженный гордумовский коллектив с ехидством ретранслировал Назару саги о страданиях мамаши и вечных ее заботах о его, неблагодарном недоросле, благе. Лицедеи на зарплате – домашние работники в виде повара, горничных, садовников и слуг без определенных занятий – привыкли к хозяйским фанабериям и механически поддерживали высокую патетику момента, подгоняя нужные декорации для обмороков, хрустальных слез на фоне багрового заката и всепрощающих взглядов из глубины траурной кельи.

Любое простецкое дело превращалось в апофеоз высокого стиля: вместо конкретного "Купи хлеба", Назар Никонович давился над смс "Прости, жестоковыйный сын, что умираю без единой засохшей корки! Более не побеспокою тебя. Так ты отплатил мне за материнский подвиг!". Схватив первый в своей богатой биографии нервный тик, химик для сохранения собственного здоровья и предотвращения уже назревавшего бытового убийства взял себя в руки и впредь реагировал на все стойко и с неизменным хладнокровием, оставив сантименты

Горизонт не омрачали даже бесконечные причитания о внуках и конце славных берино-валорских родов. Недавно Жанну осенила мысль, что пронзительность ее духовного одиночества в этом мире очень бы усилил златокудрый младенец. Малыш то утыкал бы заплаканное личико в ладошки, то огромными глазами осуждающе смотрел на Назара, оскорбляющего дом жалкой учительской зарплатой. В свободное время херувимчик мог бы выгодно подчеркивать ее молодость и красоту, называть маменькой и вообще оправдывать надежды. Назар на провокации о потомстве не велся и подрывные разговоры пресекал на корню, переводя напор материнской энергии в более устойчивые русла актуальных задач.

Назар Никонович вообще был личностью весьма примечательной. Запутанная наука генетика как всегда не подвела и из бурлящего компота доминантных признаков родителей явила абсолютно необычный и самобытный экземпляр. Сын унаследовал от заслуженного папы способность химичить на любом уровне, венценосная мать передала ему блестящие кольца черных кудрей и по-Валорски аквамариновый взгляд, но на этом сходство с Бериными-старшими заканчивалось. Мальчик с детства презирал живопись, никогда не метил в предводители дворянства и первейшим деликатесом почитал кильку в томате, с восемнадцати лет отлично шедшую под коктейли собственного приготовления. Страсть к открытию неизведанных ранее и убойных по силе смесей продолжила ему дорогу в университет на факультет естественных наук, где Назар заблудил в темных дебрях органическойхимии. Великий папа вздыхал, но, нутром чуя второе дно в увлечениях сына, все же верил в его комбинаторский гений. Жанна же с соблюдением всех норм безопасности то и дело падала в обморок. Давая очередное последнее напутствие наследнику со своего бескрайнего ложа в стиле рококо, она шептала из пены валансьенских кружев:

– Се ля ви, сын. Если по-нашему, село в тебе живет, друг мой. Весь в отца, такой же ремесленник… Вот так одаренные дети из приличных семей вырастают и становятся школьными учителями, а убитые горем родители бессильны…

Многочисленный штат прислуги встревоженным термитником суетился вокруг своей королевы-матери, но виновник переполоха был непреклонен: всегда де мечтал преподавать и нести свет науки в инертные массы учеников. Умудренный опытом Берин-отец смутно догадывался, что доступность реактивов, вполне законная лаборантская и обилие контактов среди падкой на новшества молодежи сыграли не последнюю роль в избрании тернистой стези учительства. Жанна Станиславовна грешила на легковатое в нынешние времена поведение старшеклассниц, к чей свободной валентности химик охотно присоединялся – в чисто педагогических целях, конечно. В целом же жаркого конфликта отцов и детей не получалось: Назар вырос первоклассный льстец и интриган, и с приближением первых вестников семейной бури умело переключал внимание старшего поколения на более насущные проблемы.

Сейчас по дороге к столу чуткий сын в который раз воспользовался беспроигрышным маневром и кардинально отвлек Жанну от скользкой темы его мутной мужской жизни.

– S'il vous plait, Maman, – галантно поцеловав родительнице руку, Назар ловко усадил ее за стол поближе к полезному для настроения и живости мысли французскому шампанскому. Сам он занял место на противоположном конце в тени прозрачных бутылок и штофов благородного хрусталя, тоже очевидно не с компотом. Вопреки хорошему светскому правилу за первой переменой блюд мировых проблем не обсуждать, Берин-младший сразу же слегка пощупал самый насущный для него вопрос:

– Судак сегодня прекрасен, вы не находите, маман? – вкрадчиво прошелестел Никон. – А желе мне напоминает господина Поленко. Леонида Серафимовича.

И тут Жанна Станиславовна, баронесса, по ее вычислениям, в тринадцатом колене, львица аристократических салонов и дама беспримерного воспитания, вдруг громко икнула, отбросила вилку и заверещала не хуже торговки квасом в Медведково.

– Ктоооооо?? Поленко?! Господин…Откуда ты знаешь?? – голос Бериной взметнулся к потолку, откуда ударной волной смел сырную крошку с салатов и покачнул тяжелые канделябры. Назар, не ожидавший такого поразительного результата, с удивлением воззрился на матушку, свободной рукой незаметно убирая со стола ножи и прочие опасные предметы. Прислуга слилась с оббитым веселеньким шелком стенами Голубой гостиной и до выяснения обстоятельств не вмешивалась в явно непостановочное извержение хозяйкиного вулкана страстей. Наконец, с шумом всосав содержание какого-то дивного резного графинчика с вязко-синим содержимым, Жанна в изнеможении стекла на стул, закрыла лицо прекрасными руками и погрузилась в молчание. Сын-провокатор, вполне потрясенный успехом пробного шара на тему нового директора, забарабанил пальцами по столу. Сощурив глаза в сторону застывшей фигуры напротив, он отметил про себя, что аллегория скорби еще никогда так ладно госпоже Бериной не удавалась.

– Жанна Станиславовна, что же это делается, – к хозяйке робко засеменил дворецкий. – Может, не в то горло попало? Вы только дайте знак, я сразу врача, полицию, священника…Говорил же вам, хороший был обычай этих поваров по субботам пороть профилактически, чтоб не расхолаживались. Вот, дожили, потравили кормилицу нашу! Жанна Станиславовна, что же вы молчите?

Обычным порядком баронесса не позволяла холопам таких длинных монологов, но теперь, вопреки трепетным ожиданиям Назара Никоновича и кое-кого из претендентов на место дворецкого, последнего ждало только ответное молчание и неподвижно склоненная головка в аккуратных локонах. Дело принимало нестандартный оборот, и химик решил, что пора вмешаться проверенным средствам от передоза впечатлений. Послав прислугу за йодом и сушеными грибами, юноша привычными движениями занялся изготовлением эликсира бодрости из подручных ингредиентов. В гостиную влетела запыхавшаяся горничная с подносом, на который в спешке были навалены какие-то пакетики со специями, нитки грибов и лекарства:

– Назар Никонович, вот здесь все, что нашли! А еще есть настойка валерианы, может, нужно?

Хозяйский сын одобрительно потер между пальцами грибочки и жестом отстранил беспокойную помощницу.

– Свободны. Я привык без ассистентов. К тому же в чрезвычайной ситуации мы должны обходиться малым, именно для этого и существует наука химия! – Назар назидательно погрозил пальцем притихшим женщинам в передниках, вытряхнул из хрустальной вазочки розу и принялся колдовать над целительным коктейлем.

Через минуту в вазочке пенилось и переливалось неоном чудодейственное средство, и Назар, залившись румянцем, как Мария Кюри при первом явлении радия, с чувством гордости поднес сосуд к выведенной из строя мамаше.

– До дна! – торжественно провозгласил Берин.– Как лекарство! – и вложил вазочку в обессиленные руки потерявшей бдительность и чувство самосохранения Жанны. Несчастная женщина автоматически поднесла напиток к элегантно накрашенным губам, а заботливый сын ловким движением руки тут же направил содержимое импровизированной чаши Грааля прямо по назначению.

По всему выходило, что наследник великого папы не ошибся с выбором жизненной стези: коктейль удался на славу. Жанна, как выброшенный волнами придонный сомик, хватала ртом воздух и вращала выпученными глазами, но из состояния амока вышла капитально. Пару минут она петляла по гостиной со скоростью и траекторией не до конца изученных еще наночастиц. Спустя время женщина вполне освоилась с избыточным количеством так коварно сообщенной энергии и аккуратно присела за стол, правда, все еще кузнечиком подкидывая коленки и слегка клацая зубами.

– Вот что…Товарищи, – под влиянием стресса на ум Жанне приходил только родной, советский пролетарский язык. – Охренели вы, что ли? А ты, Назар, – на химика был наведен острый блестящий ноготь, – ты своих порошков перекушал, балда, перепутал малость, как надо уважать старость и покой отечественных пенсионеров? Которые тебе к тому же пока еще мать! – и, не дав изумленной общественности вполне насладиться кудрявым, но четким изложением ее мысли, просветленная баронесса взялась за главное: – Так что ты там лепетал про желе?

– Маман, не стоит так волноваться, – Назар запорхал вокруг первой испытательницы своей живой воды, полностью изменив Поленко с великим открытием по части энергетиков и модуляторов сознания. – Не будем возвращаться к мелочам. Разрешите измерить ваш пульс?

– Полюбуйтесь на этого клоуна в манишке! – Жанна Станиславовна отняла у сына налившуюся богатырскою силой руку и пребольно хрястнула ему по переносице, поставив крест на дальнейших лабораторных наблюдениях. – Чуть не загнал в гроб, а теперь в кусты. Давай, выкладывай, где ты откопал эту жабу бородавчатую, Леньку Поленко.

Опешивший от контрудара и мамулиного необычайного красноречия Назар только сейчас вспомнил, о чем, собственно, был разговор и попытался сочинить связное оправдание:

– Это не я откопал. У меня, маман, по прежнему другие приоритеты в знакомствах, – госпожа Берина саркастически зацокала не усмиренным пока язычком, а химик-сын насупился. – Да, у меня обширные, но беспорочные связи, по крайней мере, жаба – это ваш приятель, не так ли? – Жанна хмыкнула, но слегка остудила зловещее, как жерло Йеллоустона, выражение лица. Назар продолжал:

– Впрочем, не будем тянуть с преамбулой: господина Поленко назначили директором нашей школы, и он, между прочим, намеревается меня уволить. Как борца за права интеллигенции, что вам, уполномоченному глашатаю народной воли по области, должно быть весьма интересно!

Выдохнув эту сногсшибательную для баронессы новость, Назар откинулся в кресле и пристально посмотрел на родительницу. Ее обычно бледное лицо полыхало теперь революционными кумачовыми оттенками.

– Неисповедимы пути, – задумчиво отозвалась баронесса. И после пятиминутного молчания, плотоядно сощурив блестящие гневом глаза, добавила: – Вот мы и встретились, Ленчик… Только теперь моя возьмет.

Жанна Станиславовна стремительно встала и уже вполне голубокровным жестом пригласила сына следовать на ее половину:

– Мальчик мой, за мной! Положим конец этой истории. Сейчас ты услышишь такое, что вряд ли позволит этому скунсу Поленко вообще кого-либо увольнять.

Мать и полный энтузиазма сын скрылись за портьерой, а пораженная экстравагантным ужином прислуга осталась прибирать поле боя.

К двум по полуночи жизнь в доме Бериных только начиналась.