Глава 2. Отчаяние

И поэтому с каждым годом у Честера все чаще и чаще появлялось физическое ощущение удушья.

Мать в его отсутствие наводила порядок в его комнате, попутно роясь в вещах. Под разными предлогами выпытывала пароли от аккаунтов в соцсетях. Сама ежедневно отвозила его в школу и встречала после уроков. Сама выбирала одежду – например, для учебы считался подходящим исключительно классический костюм с пиджаком и галстуком. Ежедневно проверяла домашнее задание и содержимое сумки – разумеется, сшитой в стиле классического делового портфеля…

День Честера был расписан по минутам: школа, занятия большим теннисом с персональным тренером, игрой на фортепиано с персональным преподавателем, иностранными языками – французским и немецким – с персональными репетиторами. Возможные претенденты на роль друзей проходили строгую оценку миссис Уилтон: и либо отвергались сразу, либо, что случалось крайне редко, все же «утверждались» – но вскоре «отваливались» сами, поскольку времени на общение с ними в таком плотном графике у Честера просто не оставалось. А к подростковому возрасту «проблема» рассосалась сама собой: претенденты постепенно перестали и появляться…

Ну, а венцом всей этой системы воспитания был, разумеется, «родительский контроль» – во всех его возможных проявлениях: и в виде ограничения просмотра и скачивания контента на смартфоне и ноутбуке, запрета на доступ к большинству интернет-порталов и сайтов, и в виде отслеживания местонахождения. Приложение работало по принципу «семейной группы» – по которому ограничения на гаджеты ребенка устанавливаются со смартфона родителя, и поэтому обойти контроль – изменить настройки, создать другой аккаунт или отключить – было невозможно. Все, что мог Честер – иногда просто выключить смартфон, при этом осознавая, что такой поступок грозит ему вечерним допросом с долгими, выматывающими душу объяснениями и оправданиями…

Сначала, в младших классах, чтобы попасть на «запрещенные» интернет-ресурсы, он просил смартфоны у приятелей; но с годами это вызывало все большее раздражение – и у тех, кто одалживал, и у него самого. К тому же таким образом всей школе стало известно, что самая жесткая форма «родительского контроля» установлена именно у Честера. Этот факт вызывал разные реакции – от презрения до жалости, что, конечно, очень усложняло отношения со сверстниками и вообще существование в школе. Совсем изгоем в своей подростковой иерархии он все-таки не был – сказывался авторитет отца, которого в городе искренне уважали; но и активно дружить и сближаться с ним либо опасались, либо считали занятием слишком сложным и утомительным. В результате чаще всего он пребывал в молчаливом и мрачном одиночестве. На дальней периферии – как физически, так и в смысле вовлеченности в дела и заботы одноклассников. И знал, что многие еще и втайне смеются над его матерью, называя ее «душнилой» и «застрявшей в 18 веке»…

Ну конечно, дома он протестовал. Когда тиски идеальности начали сжиматься всерьез, были и попытки донесения своего возмущения и несогласия, в том числе с бурными эмоциональными выплесками, и затяжные конфликты, и хлопанье дверями, швыряние смартфона и даже побеги в близлежащий лес. Были попытки попросить помощи у отца – но тот, вечно занятый работой и общественной деятельностью, лишь качал головой и рассеянно советовал слушаться мать…

Сопротивление продолжалось несколько лет, до тех пор, пока однажды, во время очередной яростной ссоры миссис Уилтон не упала на диван, схватившись за сердце и закатив глаза. «Скорая» приехала быстро…

После выписки из больницы родители объявили сыну, что мать серьезно больна, и любое волнение может стоить ей сердечного приступа. Конкретный диагноз при этом почему-то озвучен не был. А одышка и головокружение начинались у нее почему-то исключительно при спорах с Честером – никакие другие факторы не вызывали подобных симптомов… И он сдался.

Таким образом, борьбу за свою свободу он проиграл. И с тех пор ему осталась лишь бессильная, безнадежная покорность. Терпение, словно тяжкий груз, согнуло плечи. А непрерывная боль тонко, остро, филигранно точила, разъедала в нем все живое и настоящее…

Но его чувства никого ни интересовали. В доме наконец воцарилось спокойствие – сын стал самым удобным ребенком на свете, и ничто теперь не нарушало совершенства бытия.

Хотя, по мнению миссис Уилтон, пределов совершенство не имело. И поэтому в реальности Честера продолжали появляться все новые и новые правила, инструкции и ограничения…

А своего апогея тирания достигла после трагедии, случившейся с предыдущим мэром. Мысль, что от поступков детей напрямую зависит репутация отца, его карьера, а следовательно – благополучие семьи, завладела матерью всецело, снова лишив покоя и став ее основным страхом. На Честера посыпалась очередная порция запретов и предписаний – после которой ему разрешалось разве что дышать. Последние полгода буквально каждую секунду его оценивали, одергивали, критиковали и держали под прицелом пристального грозного взгляда…

И он уже из последних сил выдерживал, тащил на себе это чудовищное напряжение несвободы. Единственным светом в конце его персонального черного тоннеля оставалась только слабенькая, эфемерная надежда на отключение родительского контроля – в день его 16-летия. Когда-то давно, в детстве, впервые настроив систему надзора, миссис Уилтон, отмахиваясь от его громких протестов, обронила фразу: «Отключу, когда тебе исполнится 16…»

И месяц назад он решился. Напомнил о давнем разговоре и спросил, может ли ожидать в день рождения такого подарка…

В ответ на вопрос мать нахмурилась и покачала головой:

– Честер, ну ты же понимаешь, что в детстве обстоятельства были другими. А сейчас, когда сын мистера Каннингема…

– Мама! – изо всех сил стараясь сохранить спокойный тон, возразил он. – Я – не сын мистера Каннингема! Я – другой человек!

– И тем не менее, – ее голос звучал сухо и категорично. – Десять лет назад я не могла представить себе будущую ситуацию…

– Мама, ты обещала. Обещания нужно выполнять, ведь ты сама меня этому всегда учила!

Она тяжело вздохнула.

– Хорошо, я подумаю, – и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

И вот сегодня, стоя у окна и давясь отчаянием, он прокручивал в мыслях диалог, случайно услышанный в кабинете отца. Она решила не отключать контроль. Решила не отключать… Свет погас. Слабенькая, эфемерная надежда умерла. И как будто умерло все – и весь мир, и он сам. Его кошмар не закончится. Еще как минимум два года…

«Он стал часто задерживаться из школы»! Да он задержался-то всего два раза! В первый раз в баскетбольной команде заболели два игрока, и ему вдруг предложили выйти на замену – не тренер, а сами ребята – а он даже не ожидал такого чуда… А во второй раз чудо было еще более невероятным – с ним заговорила Саманта, на какую-то учебную тему, а потом беседа расширилась и так увлекла обоих, что они и не заметили, как дошли до ее дома – расположенного довольно далеко от дома Честера…

Хотя, в глубине души он, конечно, понимал – даже если бы не было этих двух опозданий, контроль не отключили бы. Потому что причина – не в опозданиях. А в том, что мать больше всего на свете боится разрушения красивой картинки, которую выстраивала годами… Но он, Честер, которому на днях исполнится 16, как маленький дурачок, цеплялся за волшебное: «А вдруг?..» Нет никакого «вдруг». В это царство духоты никогда не проникнет искра жизни. Лучше бы он умер сразу, тогда, в 5 лет!..

В оконное стекло ударили крупные капли – он почему-то не мог плакать, и, похоже, мир собирался заплакать вместо него. Хлестким холодом дохнул внезапно рассвирепевший ветер. Честер опустил раму, повалился на кровать и несколько раз ударил кулаком по матрацу.

Глава 3. Реджи

На следующий день в школе он привычно переоделся в туалете в джинсы и толстовку (он проделывал этот трюк ежедневно, прекрасно понимая, что в классическом костюме в коллективе сверстников просто не выживет), привычно забросил пиджак, галстук и брюки в свой шкафчик и отправился на урок. Но состояние его было не совсем привычным – вместо обыденной вялой апатии мозгом завладели напряженные размышления. Потому что ранним утром он проснулся с идеей, сверкнувшей, как всполох возродившейся надежды: «Надо сбежать!»

Честер мгновенно воспрял духом. Как же он раньше не догадался?! Нужно только обдумать детали…

В самом начале урока учитель представил новенького: «Реджинальд Маквей». А тот улыбнулся и весело уточнил: «Можно просто Реджи». Честер со своей последней парты мельком оглядел парня. Буйные, совершенно неуправляемые мягкие темно-медные кудри. Немного веснушек. Глаза синего цвета – настолько темного и глубокого, что он казался почти теплым. Улыбка – легкая и беззаботная. «Так улыбаются свободные люди», – почему-то пронеслось в голове…

Но через минуту Реджи уселся на указанное ему место, а Честер вновь погрузился в собственные мысли, забыв обо всем остальном.

Да, он сбежит. Лучше, наверное, завтра, рано утром, когда еще никто не проснется. Смартфон, конечно, придется оставить дома. Ну ничего, обойдется как-нибудь. Пойдет на железнодорожную станцию, расположенную за небольшим лесом, и уедет. Куда? К тете Вилме, двоюродной сестре матери, которая три года назад переехала в дальний северо-западный штат – ей там предложили хорошую должность. Почему именно к ней – потому что он помнит, как, живя здесь, тетя не раз пыталась хоть как-то образумить мать, убедить ослабить хватку контроля и всегда защищала его, Честера… Поэтому можно надеяться, что она его не выдаст… А уж он, со своей стороны, не будет ей в тягость – пойдет работать, хоть официантом, хоть курьером – да кем угодно, он на все готов, лишь бы вырваться из своей «клетки»…

Немного денег у него есть – иногда ему все-таки давали на карманные расходы, а он несколько последних лет ничего не тратил – терпеливо копил на второй смартфон. Нужная сумма еще не набралась, но на билет хватит.

А чтобы мать не волновалась и ее слабому здоровью ничего не угрожало, он оставит подробную записку: что с ним все в порядке, просто хочет пожить самостоятельно…

От всех этих планов его захлестнуло радостно-счастливое возбуждение, и в таком взбудораженном состоянии он провел целый день. Не замечая ничего вокруг, с трудом дождался конца уроков, на занятиях по французскому перепутал наклонения глаголов, на тренировке по теннису получил мяч в голову и нагоняй от тренера… Все было неважно – скорей бы дождаться вечера.

Всю ночь он тайком собирал вещи – не потому, что их было много – наоборот, все необходимое уместилось в один рюкзак – а потому, что заснуть он все равно бы не смог…

Наконец сквозь небесную тьму пробился рассвет. Честер оставил записку и смартфон на письменном столе, осторожно выскользнул из дома и торопливо зашагал по направлению к лесу. Вскоре густые заросли скрыли его от посторонних глаз. Он облегченно вздохнул и немного сбавил шаг.

И в этот самый момент на тропинку, навстречу ему, из кустов неожиданно выбрался человек…

Подросток с темно-медными кудрями. Реджинальд Маквей.

Столкнувшись лицом к лицу, оба остановились. Честер замер, а Реджи, окинув его быстрым взглядом с головы до ног, улыбнулся:

– Привет. Ты что, сбегаешь от родителей?

Честер даже вздрогнул от такой неожиданности – как новичок мгновенно догадался о его намерениях? Чувствуя, что непроизвольно меняется в лице, все же глухо выдавил:

– Просто гуляю!

– Ага, – Реджи мотнул головой, отчего медная шевелюра взметнулась и полыхнула огнем в лучах восходящего солнца. – С рюкзаком. По направлению к станции. Один.

Честер отступил назад, мрачно нахмурившись.

– Сдашь меня?

– Не-ет, – протянул Реджи, медленно, теперь пристально глядя ему прямо в глаза. – Не сдам, конечно. Только на твоем месте я бы не торопился.

– Да что ты знаешь о моем месте! – яростно крикнул Честер. – Дай пройти!

– Постой, – сказал Реджи тоном непривычно проникновенным и участливым. – Я ничего не знаю о твоем месте. Но что бы ни происходило у тебя дома, побегом ты сделаешь еще хуже. Намного хуже! Включи разум, хоть на пять минут. Полиции станет известно о твоем исчезновении через пару часов. Даже если ты успеешь сесть в поезд, тебя тут же схватят. А потом в твоей семье начнутся проверки. Много проверок, бесконечные проверки! От социальных служб… Неприятности на работе у родителей. И, соответственно, еще бо́льшие проблемы у тебя…

– Куда уж больше! – с горечью воскликнул Честер.

Он обессиленно опустился на лежавшее рядом бревно, сняв рюкзак и поставив рядом. Его случайный собеседник был прав – на самом деле шансов добраться до тети Вилмы у него не было. Это становилось очевидным, стоило хоть на пять минут включить разум – который совсем утонул и затих в лихорадочном пылу его жажды свободы. И сейчас он ощутил, как этот самый пыл неуклонно угасает…

– Ты ведь Честер, да? – спросил Реджи, – садясь на бревно рядом.

– Да. Честер Уилтон.

– Ребята, наверно, зовут тебя Чес?

– Да, – слабо улыбнулся он.

– А мне можно?

– Конечно.

– А я тут собирал вот эту траву для бабушки, – Реджи взмахнул рукой, в которой сжимал пучок каких-то растений. – Она меня попросила. У нее астма, и отвар ей помогает…

– Понятно.

Реджи помолчал немного, затем повернулся к нему и тихо произнес:

– Тебя бьют?

– Что?! – оторопел Честер. – Нет! Меня никогда не били! Просто…

И тут он вдруг разом выложил Реджи все о своей жизни. Захлебываясь эмоциями и осознавая, что такое происходит с ним впервые – но тем не менее, говорить искренне, откровенно под внимательным, серьезным взглядом темно-синих, почти теплых, глаз ему почему-то невероятно легко… И никакое смущение не препятствует этому внезапному самораскрытию…

По окончании его речи Реджи несколько минут молчал – сосредоточенно, чуть покачивая головой.