Второй иск появился на свет после фотографий голой Мишель вместе с мужчиной, который, по утверждению «Квельспрессен», являлся преступником, сбежавшим из тюрьмы Эстерокер. Мишель посчитала информацию о ее связи с бандитом глубоко оскорбительной для себя. К сожалению, газета перепутала представителя преступного мира с норвежской кинозвездой, что привело еще к одному исковому заявлению. Ведь известный актер был женат, имел детей и утверждал, что его опозорили обнародованием этих снимков. Стратегия издания в отношении данных исков стала несколько шизофренической.

Они заявили, что, поскольку мужчина оказался норвежской кинозвездой, Мишель не имела причин чувствовать себя оскорбленной, даже если газета ошибочно назвала его преступником. А служителя Мельпомены соседней страны они никоим образом не опозорили, так как сего господина не удалось идентифицировать, поскольку, по утверждению издания, он был беглым гангстером.

Андерс Шюман вздохнул и провел рукой по лбу.

Третий иск, относительно которого, правда, удалось достигнуть примирения, касался матери Мишель Карлссон. Репортер нашел спившуюся родительницу телезвезды в отеле в Риге, где она без особого успеха зарабатывала себе на хлеб проституцией.

– Так много молодых девиц в нашем бизнесе сегодня, – пожаловалась бедная женщина на первой странице «Квельспрессен».

Она также умоляла Мишель связаться с ней. Она так скучала по своей девочке, и ей настолько не хватало ее, что она постепенно пристрастилась к наркотикам и алкоголю. Щеки Шюмана покраснели от стыда, когда он вспомнил заголовок того материала: «Помоги мне, моя любимая Мишель!»

О том, что мать оставила дочь у ее отца, когда девочке было только три года, они так никогда и не упомянули.

Тогда им удалось мирно договориться исключительно по той причине, что Мишель Карлссон вообще не хотела говорить о своей матери. И в финансовом плане это, естественно, более устроило газету, поскольку им в любом случае пришлось бы платить адвокату, если их ждал долгий и трудный судебный процесс. В остальных случаях примирения не произошло из-за отказа Мишель, а сейчас уже было поздно что-то менять.

Шеф редакции сложил исковые заявления убитой женщины в стопку. Тяжесть в голове из-за спертого воздуха мешала ясно думать. А он знал, что сегодня ему придется надолго здесь задержаться. Ведь требовалось тщательно оценить каждое слово, предназначенное для завтрашнего выпуска. Им меньше всего нужен был еще один иск, на этот раз на основании параграфа четыре Закона о свободе печати, из-за клеветы на умершего.

Он откинулся на спинку кресла, механизм затрещал под тяжестью массивного тела. Его жена проводила Янов день у знакомых в Викингсхилле, он зажмурился и смог увидеть ее под большим тентом, смеющуюся, с цветами в волосах и рюмкой в руке.

Почему он взялся за эту дьявольскую работу?

Потому что устал от той ветреной жизни, которую вел. Глубоко разочаровался в финансовых и творческих возможностях, имевшихся у него, когда он был ведущим программы и продюсером общественно-политического журнала телевидения Швеции. Его утомила известность, вытекавшая из занимаемого им положения. Приняв предложение стать руководителем редакции, он хотел делать нечто более значимое, требующее большей ответственности и хорошо продуманных решений. С тех пор он часто сомневался, правильно ли поступил.

Покинутая им программа между тем неплохо жила и без него. Мехмед явно превзошел его в качестве ведущего.

Шюман поднялся, принялся бродить по комнате из угла в угол.

«Какого черта я сел в эту лодку? – подумал он. – А сейчас она уже отплыла далеко от берега».

Дождь уже начал действовать Аннике на нервы, Бертиль Странд как ни в чем не бывало устроился в редакционном автомобиле «Конкурента» и, судя по доносившемуся оттуда его смеху, чувствовал себя там как дома. Она никогда не опустилась бы до подобного лишь ради того, чтобы немного согреться и обсушиться. Анника огляделась в поисках какой-нибудь защиты от ветра, любой крыши. Ее взгляд остановился на теплице, расположенной немного выше парковки. Интересно, такие обычно запирают?

Замок на стеклянной двери отсутствовал. Анника открыла ее и проскользнула внутрь. Тепло и запахи цветущих растений обрушились с такой силой, что у нее закружилась голова. Только сейчас она поняла, что весь день ничего не ела. На грани голодного обморока и промокшая, она села на гравиевую дорожку, протянувшуюся между двумя рядами кустов томатов, прислонилась спиной к большому деревянному горшку и посмотрела наружу сквозь прозрачную стену. Парковка и ведущий к дворцу мост предстали перед ней как на ладони.

Слова, которые она весь день пыталась выбросить из головы, сейчас всплыли в памяти.

«Вот, значит, как все получилось. Бывают же такие мамаши. Черт побери. Этого я никогда не прощу».

Она втянула воздух носом, а потом медленно выдохнула его через рот.

– Извини, – прошептала она. – Мне очень жаль, но ты же знал, что я должна…

На несколько минут Анника оказалась в плену двух эмоций – чувства вины и жалости к себе, они боролись между собой за пространство в ее душе, и она чувствовала себя несчастной, без особой уверенности в этом. Даже всплывшие из памяти лица детей не тронули ее глубоко.

Она поднялась, отыскала кран и утолила жажду, нашла длинную грядку рукколы и сахарного гороха, набрала себе немного того и другого, стараясь, чтобы это не бросалось в глаза.

«Я приглашу Томаса сюда во дворец на ужин и дам официанту хорошие чаевые», – пообещала она себе, защищаясь от угрызений совести по поводу собственного воровства.

Теперь голова у нее кружилась уже не так сильно, она вернулась назад к деревянному горшку и после секундного колебания позвонила Анне Снапхане. И как раз когда должен был включиться автоответчик, услышала голос подруги.

– Тебя еле слышно, – сказала Анника.

– А ты как хотела? – прошептала Анна и увеличила громкость работавшего на заднем плане радиоприемника.

– Как у тебя дела?

– Трудно дышать, – сообщила Анна усталым голосом. – Как думаешь, можно получить астму за одну ночь?

Анника не ответила, не хотела потворствовать ипохондрии подруги.

– Это так мерзко, – продолжила Анна. – Я вижу ее перед собой постоянно, такое ощущение, словно это моя вина.

– Вот как, – сказала Анника, – но ты же не можешь…

– Не говори мне, что я могу, а что нет. Не ты же сидишь здесь словно какой-то чертов убийца.

Анна стала плакать в трубку. Анника уже пожалела о своем звонке.

– Будем кончать? – спросила она осторожно. – Хочешь, чтобы тебя оставили в покое?

– Нет! – прошептала Анна. – Пожалуйста, не отключайся.

Потом они сидели молча долго, слушали радио.

– Они сказали, когда вы сможете поехать домой? – спросила Анника.

– Нет, просто пообещали отпустить нас, как только побеседуют со всеми. Твой знакомый комиссар здесь, кстати. Он допрашивал меня. Злой, дьявол.

– Ты разговаривала с Мехмедом? – спросила Анника. Ее подруга вздохнула:

– Ты не могла бы позвонить ему и сообщить, что я застряла здесь? Боже, как я скучаю по Миранде.

– У нее все нормально, – уверила ее Анника своим самым ободряющим тоном, наблюдая за парковкой. – Ты можешь разговаривать по мобильному?

– Вообще-то нет. Ты стоишь здесь снаружи?

– Дождь льет как из ведра, я спряталась в теплице. Ты не против поболтать?

Анника слышала, как подруга зашевелилась, сделала что-то с радио, ее шаги эхом отдавались в трубке.

– Немного, пожалуй.

– Ты не могла бы помочь мне чуточку? – спросила Анника. – Я прошлась по автомобилям, которые стоят на парковке, и, по-моему, вычислила большинство из тех, кто находится здесь. Ты не могла бы сказать, права я или нет?

Анна Снапхане рассмеялась устало:

– Ты верна себе. Что ты хочешь знать?

– Хайлендер здесь?

– Ага.

– Мариана фон Берлиц и Карл Веннергрен?

– Йес.

– Мариана – сектантка?

– Когда это ей необходимо. Откуда ты узнала?

– По надписи «Иисус жив» на ее автомобиле. И потом, девица из Катринехольма по имени Ханна Перссон?

– Правильно.

– Что она здесь делает?

Анна Снапхане глубоко вздохнула. Когда она снова заговорила, ее голос звучал чуть более живо, словно необходимость говорить о чем-то обыденном слегка привела ее в чувство.

– Она партийный секретарь у неонацистов Катринехольма. Дебатировала с двумя анархистами в последней программе, дискуссия получилась дьявольски жаркой. Анархисты напали на девицу и на Мишель. У нацистки из носа пошла кровь. Мне и одному из технарей пришлось вмешаться и разнимать их. В результате я заработала царапину на подбородке.

– Почему она осталась после передачи?

– Бесплатная выпивка. Не захотела уезжать. У тебя есть кто-то еще?

– Барбара Хансон?

– Сучка, да, она приперлась сюда, чтобы поглумиться над Мишель, как обычно. Нажралась, конечно, и спала как мертвая еще до полуночи.

– Как относительно Катрин Беллхорн?

– Я разговаривала с ней совсем недавно, она сидит в комнате, расположенной через коридор от моей.

– Некто Себастьян Фоллин?

– Менеджер Мишель, именно он занимается всеми ее контрактами, рекламой и шоу, лекциями и всем таким. Они поссорились вчера вечером, не знаю из-за чего.

– Бэмби Розенберг, актриса сериалов?

– Бимбо-Бэмби, все так, лучшая подруга Мишель, участвовала в записи предпоследней программы и осталась на вечеринку по поводу окончания съемок. Мишель требовался хороший друг, единственное, что я могу сказать…

– Стефан Аксельссон, видеорежиссер?

– Он руководил всем из автобуса. Хорошо знает свое дело, но настоящий брюзга, ворчит непрерывно по любому поводу.

– Ну есть еще ты и какой-то технарь из аппаратной.

– Ага, Гуннар Антонссон. Он любит этот автобус больше жизни.

– Как считаешь, они будут разговаривать со мной?

Анна Снапхане даже рассмеялась:

– Смотря на кого нарвешься. Себастьян – с гарантией. Стеффе – никогда в жизни. Мишель сама плюнула бы тебе в лицо. Она ненавидела «Квельспрессен» после всего того дерьма, которое вы писали о ней, по ее словам, вы ее преследовали. И я почти согласна с ней.

– Ах, подобное она ведь должна уметь терпеть. Она же публичное лицо. Кто двенадцатый?

Анника заметила, что говорила о Мишель в настоящем времени, спохватилась и постаралась взять себя в руки.

– Он уехал, – ответила Анна.

– Как он смог сделать это? Полиция ведь оцепила весь остров.

– Он уехал рано утром, еще до того, как нашли Мишель.

– Вот как? И кто это был?

Анна со свистом втянула воздух ртом.

– Ну, – сказала она, – это же все равно всплывет рано или поздно.

– О чем ты говоришь?

– Это же останется тайной до того момента, как передача выйдет в эфир. Он играл наверху в музыкальном зале главного здания, поэтому другие гости так и не увидели его. Джон Эссекс.

У Анники чуть не перехватило дыхание от удивления.

– Да ладно тебе. Это правда?

– Ага, а какая девчонка у него, мы прямо слюни пускали все вместе.

– Ты серьезно? Как вам удалось заполучить его в Икстахольм?

– Благодаря Карин, конечно, ее бывший муж – продюсер их группы. Ему отводилась роль главной звезды программы.

Анника даже встала, в такой восторг пришла.

– Это просто невероятно, – сказала она. – Джон Эссекс был в Икстахольме, когда Мишель убили, и сбежал еще до того, как ее нашли.

– Вся группа уехала еще в девять вечера, но Джон остался и пил с нами. Я видела его перед часом ночи, но не знаю, когда он отчалил. Возможно, задолго до того, как она умерла.

– Известно, когда Мишель застрелили?

– Я видела ее около половины третьего ночи. И никакого выстрела не слышала, но меня же не было поблизости от аппаратной весь вечер и ночь. Автобус стоял запертый. К тому же гром гремел просто ужасно время от времени.

– То есть, собственно, будут допрашивать одиннадцать человек, а не двенадцать? Двенадцатый негритенок сбежал?

– Выходит так.

– Что это было за оружие?

Анна заколебалась снова.

– Неонацистки, – сказала она наконец. – Дурацкий револьвер, украшенный орнаментом и ужасно большой, она бегала с ним и хвасталась весь вечер. Ты обещаешь позвонить Мехмеду?

– Да, никаких проблем, я не думаю, что вы задержитесь здесь надолго.

– Вашего брата много понаехало?

– Гораздо меньше, чем можно было ожидать. Они перегородили весь мыс, только немногим вроде меня удалось пробраться внутрь. Как только у полиции еще появятся люди, они попросят пойти прочь и нас тоже.

Они замолчали, слушая шум помех на линии. Анника наблюдала, как дождь время от времени набрасывался на стены теплицы, ей вспомнились прежние Яновы дни, она и Анна Снапхене в пентхаусе Анны в Старом городе. Дождь и тогда лил как из ведра, они смотрели видео.

– Кто мог подумать, что мы будем снова праздновать Янов день вместе, ты и я, – сказала она.

Анна Снапхане не смогла удержаться от смеха, но он был практически сквозь слезы, и она быстро замолчала.

– Кстати, – продолжила Анника, – я сейчас встретила Пию Лаккинен из своей прошлой газеты, и знаешь, что она сказала? По ее словам, весь Катринехольм говорит о том, что Томас бросил меня и детей.

– Ага, – ответила Анна. – И что?

– До чего же люди злы, ты так не считаешь?

– Нет, с чего вдруг?

Они помолчали снова, отношение к семье было одной из двух тем, где их мнения расходились. Вторая касалась тележурналистики.

– Послушай, – сказала Анника, – ты знаешь, кто застрелил ее?

Анна Снапхане шумно вздохнула в трубке несколько раз – опять этот кошмар.

– Я слышала, как двое ужасно ругались наверху в Конюшне перед самой полуночью, – сообщила она.

– И кто же?

– Мариана и Мишель, – прошептала Анна.

– Черт, как неприятно, – сказала Анника.

– Я знаю, – согласилась Анна Снапхане. – Ой, кто-то идет. Мне надо кончать разговор.

Она отключилась. Анника подумала несколько секунд, прежде чем позвонить в редакцию.

Андерс Шюман поднял глаза от стола, когда Спикен отодвинул стеклянную дверь его кабинета.

– Наш скрипач так и не дал знать о себе?

Шюман вздохнул:

– Ни звука. Нам придется отправить кого-то из репортеров на его поиски. Как у нас дела?

Спикен поднял правую руку и провел ею по воздуху, как бы читая воображаемые заголовки:

– Подозреваемые: целый список. Ниже: «Двенадцать знаменитостей не лучшим образом провели время в «Летнем дворце». – Он опустил руку. – Один из них, кстати, Джон Эссекс.

Шеф редакции присвистнул и поднялся.

– Элвис Пресли нашего времени, – сказал он. – От этого вся история приобретает международный характер. – Он прошел мимо Спикена и вышел в помещение редакции. – Они все задержаны?

– Нет еще, – ответил Спикен с рукой в кармане брюк.

– Тогда нам стоит поостеречься называть их подозреваемыми. Пелле! Нам надо собраться ненадолго в редакции.

Художественный редактор, который держал телефон в одной руке, поднял большой палец на другой. Спикен поспешил вслед за Шюманом, одолеваемый противоречивыми чувствами. Порой, как сейчас, его задевала манера поведения Шюмана, но он с уважением относился к нему как к профессионалу.

– Янссон уже здесь?

– Он просто…

Андерс Шюман жестом оборвал Спикена на полуслове: – Что мы имеем?

Он сел на пустой стул шефа международной редакции, стоявший примерно по центру у стола выпускающего редактора. Спикен опустился на собственное место и пригубил содержимое своей почти пустой чашки с кофе.

– У нас, значит, есть двенадцать человек, находившихся во дворце ночью. Насколько Бенгтзон поняла, все по-прежнему остаются там, за исключением Джона Эссекса. Он уехал еще до того, как нашли Мишель.

Андерс Шюман сделал у себя пометку и приподнял брови. – Замечательно, – сказал он. – Я не видел ничего подобного в сообщениях Информационного агентства. Это официальные данные?

Янссон, ночной редактор, подошел торопливо, пролил немного кофе и улыбнулся.

– Нет, черт побери, – сказал он. – Они от Анники Бенгтзон. Возможно, мы единственные имеем их.

Андерс Шюман посмотрел на кофе, стекающий в корзину для бумаг.

– Как она добыла список?

– С помощью автомобилей на гостевой парковке. И у нее есть какой-то источник, который она не хочет раскрывать.

Пелле Оскарссон по прозвищу Фотограф и Спикен закатили глаза к потолку.

– Джон Эссекс, – продолжил Шюман, – что он там делал? Он ведь слишком велик даже для арены Глобен. Это особая статья, попроси проверить все тщательно.

Спикен сделал пометку.

– Что мы будем делать со списком? – поинтересовался Янссон. – Как назовем всю компанию?

Андерс Шюман постучал ручкой по блокноту:

– Не подозреваемыми в любом случае. Друзьями, пожалуй, или свидетелями. Нам надо прочитать текст и посмотреть, на чем остановимся.

– Друзьями, ставшими свидетелями, – предложил Пелле Оскарссон.

– Нам надо отслеживать работу полиции, – сказал Шюман.

– И у нас есть сам дворец, – заметил Спикен, – Икстахольм. Восхитительное местечко явно, всего в ста километрах от Стокгольма, но все равно абсолютно изолированное.

Руководитель редакции кивнул.

– Все так, – подтвердил он. – Наше правительство обычно использует его для секретных переговоров. Насколько мне известно, колумбийское руководство встречалось там с повстанцами из ФАРК где-то год назад.

– Говорят, Арафат и израильтяне приезжали туда, – заметил Янссон.

Спикен кивнул одобрительно.

– Годится для отдельного сюжета помимо этих двенадцати, – сказал он. – Кто займется дворцом?

– Анника Бенгтзон как-то упоминала его при мне, – сказал Шюман, – поэтому нормально, если она и напишет. А как с нашим человеком, который сейчас находится там? Веннергреном? Кто-нибудь разговаривал с ним?

Спикен обеспокоенно заерзал на стуле:

– Нет еще, он же не может позвонить сейчас, допрос и все такое…

– Правда ли, что Барбара тоже там?

Вопрос подействовал как удар хлыста, Спикен резко замолчал.

– Ну, – сказал Янссон, – Барбара действует, исключительно руководствуясь собственными желаниями. Я разговаривал с ней перед ее отъездом туда, и она заявила, что не собирается ни у кого спрашивать, о чем ей писать в своих фельетонах, пока у нее есть разрешение ответственного издателя.

– И благословение семейства владельцев, – добавил Пелле Фотограф.

– Она же одна из них, – заметил Янссон.

– Что будем делать с Мишель? – спросил Шюман.

За столом выпускающего редактора воцарилась тишина. Пелле Фотограф листал какие-то бумаги. Янссон пил кофе, сосредоточив все внимание на этом занятии. Шюман заметил сомнения Спикена, прежде чем тот наконец взял слово:

– С журналистской точки зрения было бы правильным представить ее без прикрас. Спившаяся проститутка-мать, погибший в автокатастрофе отец, мужики повсюду, противоречивая и богатая, широко обсуждаемая и ненавидимая…

Андерс Шюман поднял правую руку, Спикен замолчал. – Прежде всего, – сказал шеф редакции, – наша газета уже заплатила пятьдесят тысяч крон в качестве возмещения ущерба за публикацию данных о ее матушке, проститутке и наркоманке. Кроме того, нам письменно запрещено когда-либо писать о ней снова. Поэтому данные материалы не вытащишь так просто из нашего архива. Если же говорить об остальных прилагательных, которые ты использовал, Спикен, вряд ли мы вправе утверждать, что именно так общество думало о ней. Это, по большому счету, мнение только нашей газеты.

У шефа новостей над верхней губой выступили капельки пота.

– Но мы же не можем просто сделать вид, что никогда не обливали ее грязью.

– Правильно, – согласился Шюман. – Но нам вовсе не обязательно продолжать в том же духе, когда она умерла. Я хотел бы иметь сдержанное и уважительное описание жизни Мишель Карлссон. И смерти тоже, кстати. С упоминанием всех полученных ею наград, того, как ее любили зрители, историю об ее отце нам, конечно, тоже надо напомнить, сколь ужасной она была…

Внезапно Шюман почувствовал, словно силы покинули его.

«Кровь и смерть, – пронеслось у него в голове, – ужасы и трагедии, убийства и всякое зло – вот мой хлеб насущный».

– Еще? – поинтересовался он спокойно.

– Что нам делать с Торстенссоном? – спросил Спикен. – Собственно, он ведь должен принимать решение?

– Я буду в аквариуме, – сказал Шюман. – Сообщите, как только кто-нибудь даст знать о себе, скрипач или…

Потом он направился в сторону своего закутка.