– Дольше всех продержалась Агнесс. Нрав у нее был стальной. Они столкнулись с мастером Колином как два меча – кто кого разобьет. Беатрис была глуповата и, я подозреваю, выпивала… уж слишком подозрительно блестели ее глаза по вечерам. И чаю, если уходила пить его в свою комнату, никогда не наливала больше половины чашки. Видать, у нее было, чего добавить. Виктория с первого дня начала плакать, как ей все здесь не нравится, и на третий попросила расчет. Мисс Натали издевалась над ней каждый раз, как видела, и даже крикнула что-то обидное ей вслед, когда Немой увозил ее. У Каролины были белые волосы и синие глаза. Она была похожа на куклу и почти всегда молчала. Эмили все время пила чай. Выпила наш месячный запас за неделю, прежде чем я спохватилась. Она была странная. Отвечала невпопад и украла три ложки. И если бы господские, серебряные, а то самые простые. Зачем? Летиция… про Летицию я что-то вообще ничего не помню. Пару дней слонялась тут, как призрак. Мне иногда мерещилось, что она сквозь стены ходит.

Слова миссис Пибоди летели и летели, как стружки на лесопилке. Мне уже наскучило слушать про моих предшественниц. Само упоминание о них тревожило меня. Мне казалось, они оставили после себя невидимые тропы, притягивающие меня, и самый протоптанный из этих путей уводил наружу, в никуда, как будто, покидая этот дом, девушки просто исчезали. Нелепые мысли. И пугающие. Может быть, для меня было бы даже лучше, если бы в случае изгнания я прекратила свое существование. Дом Леонарда – единственное пристанище, которое у меня есть на текущий момент. Что, если мне не удастся сразу найти новую работу? Когда я представляла себя – одну, ночью, без денег, на незнакомой улице, где каждый может меня обидеть, – на меня накатывали волны ужаса. Как бы плохо мне ни было здесь, я должна держаться.

– Колин – очень необычный ребенок, миссис Пибоди, – пробормотала я.

– И жестокий… не так ли?

– Мне бы не хотелось так думать.

– О, моя дорогая, когда вы повзрослеете, вы поймете, что все дети жестоки. Но жестокость некоторых из них превышает допустимый уровень. Вот моя дочь… с тех пор, как она уехала, хоть бы раз написала мне. Она что же, думает, если она вышла замуж за своего полудикого художника и сбежала с ним в Австралию, так можно совсем позабыть о матери?

– Я уверена, она помнит о вас, миссис Пибоди, – рассеянно возразила я. Брови миссис Пибоди были сердито сдвинуты. Отодвинув чувство вины, я попросила: – Пожалуйста, расскажите мне о Колине. Где его родители?

Миссис Пибоди хотелось поговорить о дочери. Но она только пробормотала что-то о том, что даже Лусия относилась к ней лучше, чем дочь, родная кровь, и начала:

– Когда я устроилась в этот дом… после смерти мужа; негодяйка Магнолия звала меня жить к своим кенгуру, но я все еще была очень сердита на нее и даже слышать не хотела… мастер Колин был совсем младенец, а уже сирота. Неудачные роды… Грустно – никогда не видеть мать. Может, поэтому он такой, бедняжка?

Я едва помнила свою маму. Она умерла от туберкулеза, когда мне только исполнилось пять.

– А его отец?

– Погиб. Странным и жутким образом, – миссис Пибоди выдержала паузу, но я молчала, и она неохотно продолжила: – После смерти хозяина главным в доме стал мистер Леонард. Кто бы мог ожидать, что мистер Леонард возьмет на себя заботу о мастере Колине… он ведь вроде не очень-то заботливый, по натуре своей, мистер Леонард. Вечно размышляет о своем. Но к мастеру Колину есть у него странная привязанность. А мастер Колин же очень болен… он всегда был слабеньким. И у него аллергия почти на все. То ему нельзя, это нельзя, да он ничего и не хочет – воротит нос, чего ни принесешь. Питался бы одним шпинатом. Он однажды у нас чуть не умер, съев два апельсина. И болеет каждую зиму. В прошлую его так прихватило, что я с ним распрощалась раз в пятнадцатый и была уверена, что теперь-то уж точно не зря.

Голос миссис Пибоди звучал вроде бы сочувственно, но я различала неискренность. Я вдруг подумала, что для нее смерть Колина стала бы событием в монотонной жизни, и в этом смысле даже представлялась желанной. Кроме того, она избавилась бы от дополнительных хлопот, ведь ей приходилось готовить Колину отдельно и ухаживать за ним.

– Вот тут и стало заметно, как Леонард дрожит над кузеном. У него будто разум помутился. Я говорю ему, что нужно врача, пока не поздно, а он в ответ: «Никаких врачей. Я буду лечить его сам». Уж не знаю, как он его лечил, только мне и близко запретили подходить к комнате мастера Колина, а дом весь пропах сладкой вонью – трава или что-то. Потом неделю не выветривалось. У меня аж голова кружилась от этого запаха. Мастер Колин проспал четверо суток и проснулся здоровым.

– Какие удивительные вещи известны мистеру Леонарду.

– Даже чересчур удивительные, – проворчала миссис Пибоди, не вдаваясь в подробности. – Он много путешествовал в молодости, много узнал. А теперь почти не выезжает, запер себя здесь. Этот мрачный дом… Мастер Колин родился в нем и никогда не покидал его пределов. Совершенно неподходящее место для ребенка. Никого поблизости, тем более семьи с дитем подходящего возраста. Откуда взяться друзьям? Бедненький, бедненький. Но дом все-таки ужасный, старый, – неожиданно заключила миссис Пибоди.

Далее она заговорила о доме, об огромных окнах, впустивших бы много света, но вечно занавешенных тяжелыми бархатными шторами, которые пропылились насквозь, а мистер Леонард запрещает снять их и выстирать, и от пыли миссис Пибоди начинает чихать, и что это вообще за пыль такая – только протрешь, спустя секунду лежит ровным слоем, будто дом только и мечтает утопить себя в грязи.

– Все не как у нормальных людей, – ворчала миссис Пибоди. – Не мое это дело, но что-то здесь не так. И лучше не становится. Я все ждала, когда же Уотерстоуны съедут, но, видимо, не дождусь. Окопались здесь, как верстовые столбы…

Миссис Пибоди уже не особо следила за словами. Все это копилось в ней очень долго, а выговориться было некому.

– Разорившиеся аристократы. Ну кое-что у них еще осталось, на то и живут. Вроде бы у них какие-то дела с мистером Леонардом, но какие могут быть дела у мистера Леонарда с этими полунищими? Занимают здесь пару комнат едва ли не с тех пор, как появился на свет мастер Колин, и воображают, что могут позволять себе распоряжаться, будто оттого, что они в доме мистера Леонарда, дом перестает быть домом мистера Леонарда. Если они что вам прикажут, милая, вы мимо ушей пропускайте, только не спорьте и не грубите – а то они мстительные, еще заставят потом поплакать. Не они вас наняли, не они вам платят, не им и приказы раздавать. Мистера Леонарда же выслушивайте самым внимательным образом и не показывайте удивления. У него свои причуды, как у всех богатых. Вот, например, Мария… Мария… – миссис Пибоди презрительно скривила губы. – Она не нравится мне.

Это «не нравится» миссис Пибоди выговорила особо выразительно и с намеком, но тут же пошла на попятный, добавив:

– Хотя кто их знает, этих иностранок. Может, они все такие? Мистер Леонард привез ее из Испании. Мне рассказал об этом Грэм Джоб (вот уж молчун, слова бережет, как скупец золотые). От Грэма я узнала еще кое-что. В юности мистер Леонард уехал куда-то, и несколько лет от него не было вестей. Его уже не считали живым, и вдруг он вернулся, как с другого света и сам другой, поселился здесь. Тогда этот дом еще был домом мистера Чарльза. Это случилось незадолго до рождения Колина. А потом дом будто прокляли. Миссис Элизабет умерла в родах, а перед этим мистер Чарльз пропал. Жуткая с ним случилась история… – миссис Пибоди драматично замолчала, глядя на меня с ожиданием.

– Что же с ним произошло? – покорно спросила я, утомленная всеми этими обрушившимися на меня сведениями.

Миссис Пибоди изобразила сомнение.

– Я не уверена, должна ли об этом рассказывать, да еще на ночь глядя. И ведь это совершенная правда, если Грэм Джоб так сказал.

Она ждала уговоров, но получила очередное разочарование. Я не слишком-то любопытна.

– Если не уверены, то действительно, лучше не рассказывайте.

На глаза миссис Пибоди навернулись слезы.

– Как мне жаль Лусию, – проникновенно сказала она. – С ней всегда было так приятно поболтать. У нее всегда было что сказать. Она всегда всем интересовалась.

Я расслышала упрек.

– Мисс Натали… – сменила объект своих обвинений миссис Пибоди. – Мне кажется, раньше она была лучше. Грубиянка, конечно – уж скажу вам, как думаю. Хорошие манеры в нее хоть вбивай, а что толку, потому что природа у нее стихийная, и что в ней есть, все себя проявит. Но она была добрее и могла подумать о ком-то, кроме себя. А сейчас… Слоняется по окрестностям с утра до вечера, неважно, ясный день или ненастный. Или, что еще хуже, гоняет на своем мотоцикле. Я пыталась предупредить ее, что это опасно – ездить на такой скорости, да еще и по нашей ужасной дороге, но она только отмахнулась, мол, не ваше дело. Никого не желает слушать. Даже мистеру Леонарду грубит. И эти ее вечные сигареты… В ее комнате дорогой ковер, а он весь в прожженных дырах, потому что она бросает окурки прямо на пол. Так можно пожар устроить! Вот характер. Посмей ей что высказать! Здесь служанки нет, с тех пор как пришлось отбыть бедняжке Лусии. Я одна со всем справляюсь… Ее белые ручки не знают, каково это – счищать пепел, а мои ей не жаль…

– Кхм-кхм, – прокашлялась Натали, неожиданно возникая в кухне. – Белые ручки, говорите? Продемонстрировать вам мои обветренные клешни? А торчать кверху задом в моей комнате, да еще по три часа в день, вас никто не заставляет. Лично мне все равно, будь пепла хоть по колено.

Миссис Пибоди ужасно покраснела. Натали ухмыльнулась, сгребая с блюда пару булочек.

– В этом доме недостаточно людей, чтобы сплетничать всласть. Ваш главный талант простаивает, Пибоди.

– Хоть бы поели нормально, – пробормотала миссис Пибоди, потупившись.

– Что-то не хочется, – сказала Натали, запихивая в рот сразу целую булку. – Нормально не хочется, то есть, – она перевела взгляд на меня. Глаза веселые и сердитые одновременно. – О. Парадоксальным образом ты живо, Умертвие.

Я молча смотрела на нее, чувствуя, что на лице проступает улыбка.

– Увидимся, – бросила Натали, вытирая руку о бедро. Она была в куртке и запыленных мужских брюках неопределенного цвета, сидящих на ней мешковато; ее волосы спутались, и длинный хвост уже походил на лошадиный. Мало какая девушка осталась бы красивой в таком растрепанном виде, но мне почему-то очень понравилось, как она выглядит, и я уставилась на нее во все глаза.

Натали выскочила за дверь, с грохотом захлопнув ее за собой, и миссис Пибоди выдохнула:

– Ну и манеры.

– Извините, – сказала я, поднимаясь. – Мне нужно идти. Спасибо за чай.

Я готова была бежать сломя голову – за ней, Натали. Но в коридоре, чьи стены нашептывали мне какие-то мерзости, ее не было. Забыв свечу в кухне, я ничего не могла видеть в темноте, но я бы почувствовала, будь Натали поблизости. Ощупью я выбралась в холл. Лишь они могли успокоить меня сейчас: оранжерея, Натали. Я боялась даже представить, что Натали не придет.

С цветами все было в порядке. Они поднялись от земли и их лепестки выглядели плотными, как бумага. Я хотела найти в оранжерее покой, но тревога преследовала меня и здесь. В моей голове вращались обрывки фраз миссис Пибоди, и лицо Колина превращалось в лицо Леонарда. Все не так, как я ожидала. Все не так с самого начала. И даже то, что я жду Натали с такой жадностью, неправильно. Я едва ее знаю. Так почему?

Прошло полчаса или больше, а я все стояла там, скрестив на груди руки, удерживаемая упрямой решимостью дождаться. Чьи-то холодные ладони вдруг опустились на мои плечи. Я вздрогнула и услышала комментарий Натали:

– Нервная, как мышь.

– Видимо, – согласилась я, начиная улыбаться, и обернулась.

Глаза Натали сияли, как серебро. Болезненное, голодное чувство, раздиравшее мое душу, пока я ждала, затихало. «Все любят Натали», – вспомнила я слова Колина. Спорное утверждение, ведь она была вызывающе грубой и бросала сигареты на ковер. Но… она обладала неизъяснимой притягательностью, ударяющей так внезапно и быстро, что даже не успеваешь защититься. Даже не располагай она такой внешностью, она вряд ли потеряла бы свой эффект. Она расколола небосвод моей жизни надвое, как молния. Казалось, если она останется со мной, для меня все преобразится. Если она уйдет, то оставит меня в тоске. Чувствовал ли нечто подобное Леонард по отношению к ней?

И, интересно, кого любит сама Натали?..

– Как тебе Чудовище?

– Оно… оно… – я сдалась и выдохнула: – Оно чудовищно.

– Я знаю, что он сделал, – ухмыльнулась Натали. – Он приказал тебе дотронуться до него.

– Да, – подтвердила я, не способная отвести взгляда от ее лица. Какие же длинные ресницы, кажущиеся темнее в контрасте со светлыми глазами. Зрачки узкие и хищные, как у птицы.

– Любимая шутка. Он проделывал ее со всеми этими дурочками, что были до тебя. Я думаю, он изводил их специально, чтобы Леонард от них избавился. Бедняжки, да, – пробормотала Натали без сочувствия. – Но глупые, как гусыни, – добавила она с презрением. – И что ты сделала?

– Я дотронулась до него.

Брови Натали вздернулись.

– Правда?

– Да.

– Храбро.

– Какая может быть храбрость в том, чтобы прикоснуться к восьмилетнему ребенку? – не поняла я.

– Он отвратительный. Мерзкий. Я не понимаю, как ты решилась.

– В любом случае он всего лишь ребенок.

– Он чудовище. Даже Леонард соглашается со мной.

– Он человеческое существо.

– Нет, – отрезала Натали.

По моему мнению, то, как она говорила о Колине, было неправильным и жестоким. Но что-то во мне стремилось согласиться с ней. С ней или, может быть, даже с ее словами, не знаю. Я проглотила собственное сопротивление и сказала:

– Да.

Натали замерла, потом рассмеялась.

– Не ожидала от тебя такого упорства в защите своей точки зрения, Умертвие. И даже решимости ее высказать. Знаешь, я ведь сначала решила, что ты и трех дней здесь не продержишься. Что ж, так гораздо интереснее. Сейчас вот думаю, – Натали скользнула мне за спину, – а не тихий ли ты омут?

Я почувствовала затылком ее теплое дыхание, и по спине побежали мурашки.

– Не могу возразить с уверенностью. Но и оснований для согласия у меня нет.

– Узнаем, – прошептала Натали мне на ухо. – Я еще поищу в тебе дьяволят, – пообещала она и исчезла, оставив меня в ворохе разноцветных эмоций.

Я подняла руки и увидела, что они дрожат.

– Успокойся, – сказала я себе. – Сейчас же.