Дорожное

 
Ночь на заезженной станции грузится тоннами,
Локомотивы нарядные светят нутром золотым,
Тащат щебёнку зелёными полувагонами
Через любые преграды в Республику Крым.
 
 
Через червячные норы – тоннели надрывные,
Рельсами-шпалами в сказочном русском лесу,
В ясную ночь воспаряя над реками дивными
Да извиваясь по лучшему в мире мосту.
 
 
Гордо по небу идёт молодая красавица —
Хлебно-молочная русская полулуна.
Что-то вернётся и с нами навеки останется
К часу, когда она будет безбрежно полна.
 

«Он подводит, держа за темечко…»

 
Он подводит, держа за темечко,
напоследок целуя в маковку,
человека, проросшего семечком
и глядящего пристально за реку.
 
 
«Познакомься, – так ласково Он
говорит, словно тесто месит. —
Много общего. Имя Семён.
Береги. Заберу через месяц».
 
 
Нам куда против воли Твоей,
в непроглядную чащу с фонариком.
Ты приводишь, приводишь друзей
и уводишь, уводишь их за реку.
 

Жар-птица

 
Над нашим городом жара жар-птицей
Простёрла крылья, победила всех —
В тела, как в петли, вдела перья-спицы,
Связала нас в один обмякший грех —
 
 
Единомыслия. У всех одна забота:
Бежать с бетонных раскалённых плит
В прохладные и тёмные пустоты,
Где пляшет ветер и поток шумит.
 
 
Как нэцкэ, с потемневшими плечами
Мальчишки прописались у реки,
И ждут форель (но тщетно) под мостами
В сырых футболках дядьки-рыбаки.
 
 
Счастливцы! Град сгорает на работе,
Клянёт июль. Играет сектор «блиц»:
Как охладить дымящиеся боты?
Как соскочить петлёй с горячих спиц?
 
 
Куда нырнуть? Бесчинствует жар-птица.
Дробит её высотка-ананас
На сотни солнц, их огневые лица
Всё приближаются – идут на нас!
 

«На стимуляторах, дефибрилляторах…»

 
На стимуляторах, дефибрилляторах.
Нет, не танкисты мы. Не авиаторы.
В сети – провисшие сердечным клапаном,
А в жизни – бывшие, в окне заляпанном.
И не десантники, и не подводники.
Вздыхает Родина: «Мои негодники!»
 
 
Да, никакие мы артиллеристы,
Но есть и доброе: мы не нацисты.
А значит – вороги козла двурогого
И – погоди ещё! – не знаем многого.
Не знаем силушку свою великую —
Вангую, верую, взываю, кликаю!
 
 
Мы – авиаторы, артиллеристы,
Ещё – десантники, ещё – танкисты,
Ещё – разведчики, ещё – подводники,
Россия-матушка,
ты слышишь?
Годники!
 

Дрова

 
Мы из гладкой берёзы наколем
Грубых, пряных, занозистых дров,
Станут алчные руки костров
К нам тянуться с озёр, через поле.
 
 
Но метаться ветрам огневым
И камлать на добычу – без толку.
Вынимая из кофты иголку,
Отдаю её глинам земным.
 
 
Ждёт восток замерзающим домом,
Где холодная печь и камин,
Где просыпан сентябрьский тмин
На предчувствие хлебной истомы.
 
 
Разжигаю. Тетрадь и урок,
На сто раз переписанный в школе,
Греет, кормит огнём поневоле,
И берёзы горит уголёк.
 
 
Хорошо. Время спит на подошве,
Прикипев островерхим листом,
Шелестя: «И у Бога есть дом.
Отогреть его надобно. Что ж вы?»
 

Сергей Комин

Родился в 1977 году на Крайнем Севере, в селе Ерёма Катангского района Иркутской области. Когда-то эти места описал Вячеслав Шишков в своём романе «Угрюм-река». Учился на отделении журналистики филологического факультета ИГУ, но окончил Иркутский аграрный колледж. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького, семинар Эдуарда Балашова, в 2008 году. Публиковался в газетах «Правда Севера», «Усть-Илимская правда», журналах «Сибирь», «Русская сила», «Первоцвет», «Сотворение», «Кукумбер», «Тверской бульвар, 25». В настоящее время живёт в городе Усть-Илимске.

Настяпоследняясказка

 
Имя – как искра, мелькнувшая
Змеем в серебряном небе;
Голос – как время минувшее,
Прочь улетевшее лебедем;
 
 
Веки – как крылья, дрожащие
Пред долгожданным полётом;
Губы, ответа просящие,
Манят забвения мёдом;
 
 
Волосы солнечным золотцем
Просятся под руку с лаской;
…Что же ты делаешь с молодцем,
Настяпоследняясказка?
 

«Я не знаю, где тебя носило…»

 
Я не знаю, где тебя носило.
Принесла тебя ко мне какая сила?
Помню только, утром, как проснулся,
Позевал и сладко потянулся,
А со мною рядом ты! Нагая,
С тёплыми округлыми боками.
Боже мой, как ты была прекрасна!
И в тебя влюбился я ужасно —
Уложив на мягкую перинку,
Гладил нежно я тебе бока и спинку,
Положил тебя под одеяло…
Всё равно меня ты укатала
И, сказав: «Прости, я разлюбила»,
С дядькою каким-то укатила…
Покатал тебя. И ты вернулась:
Что-то там неловко обернулось.
Или, может, просто утомилась?
Или ты рассохлась-рассушилась
И себя не любишь, не жалеешь?
Только кажется, что ты немного тлеешь.
Обниму, прижмусь к тебе щекой —
К милой и единственной, родной.
Не взрывайся, милка дорогая,
Бочка ты моя пороховая.
 

Разговор с alter ego

 
– Новый год стучится в двери,
До него всего два дня.
Я и верю, и – не верю
В то, что любишь ты мня.
– Ах, зачем мне это нужно?
Я ж хочу свободным быть.
– Это сверху всё, снаружи,
А в душе ты рад бы жить
Даже в браке.
– Ты находишь?
– И под крылышком любимой.
Вот представь: домой приходишь,
Чмокнет в щёчку, скажет: «Милый».
Что? Неплохо?
– Ну-у, не знаю.
Что же хочешь ты сказать?
– Что любовь тебя поймает.
От неё не убежать.
 

Декабрь 1994 года

«Цветок – оформленное чувство…»

 
Цветок – оформленное чувство.
Изгиб – сомнение. Листок —
Избыток счастья, чувство грусти
И нервный поцелуй в висок…
 
 
Рожденье встречи и букета,
Оскал надежды, ветер сна,
Улыбка. И – перед рассветом —
Весна, весна, весна, весна.
 

«Никогда не боялся казаться смешным…»

 
Никогда не боялся казаться смешным
И даже в грусти не уходил в себя,
Но всё же порой меня посещают сны,
Где я, как камень, живу не любя.
 
 
Ведь в омут нельзя иначе, как – с головой,
Смешным – можно, весёлым – нельзя.
Да и что тут поделаешь – я такой,
Мне нужно вплотную смотреть в глаза.
 
 
И пусть они в кучу собьются – твои и мои,
Главное – вместе, главное – рядом.
У Бога, главное, нужно просить любви,
Даже если она становится адом.
 

Проза

Вадим Камкин

Родился в 1967 году. По окончании средней школы поступил в Калининский политехнический институт. Окончив первый курс, был призван в армию. Во время срочной службы в газете «Красная звезда» опубликовал первый рассказ. Затем окончил институт, но по профессии не работал. Успешно занимался строительным бизнесом. Как хобби писал рассказы, повести, эссе. Несколько раз печатался в журналах «Юность», «Москва». В 2015 году опубликовал первый роман, AntiAphone, в 2017-м – продолжение, «Хакеры. AntiAphone», а в 2018-м – роман «Сердце с Донбасса». С началом боевых действий на Донбассе принимал активное участие в гуманитарных, благотворительных миссиях. Награждён медалью ЛНР «От благодарного луганского народа», множеством грамот и дипломов. Член Московской городской организации Союза писателей России, Союза писателей ЛНР. В данный момент возглавляет проект #КнигиДонбассу.

Герасим не топил Муму
Рассказ

Есть у меня товарищ, Юрий Викторович. Для меня – просто Юра, ну или Викторович. Мужчине далеко за пятьдесят. И, как подобает солидному человеку, при входе куда-либо впереди него вначале появляется его нажитый непосильным трудом капитал в виде довольно-таки большого брюшка. Профессионал с большой буквы. Букинист номер один в Москве. Знает о книгах всё. С ходу может ответить, какое количество страниц, издательство, год выхода книги и даже цвет обложки. И самое главное – знает, о чём книга, и если уж не читал, а читает он много, то краткое содержание знает точно.

Встретились мы как-то в его магазине. Юра вальяжно расположился в кресле, поставил пластинку Окуджавы и лениво наблюдал, как покупатели выбирают книги. Мамашка с подростком лет двенадцати спросила у продавца: «А “Муму” Тургенева у вас есть?» Автора, конечно, можно было не уточнять, а обойтись лишь словом «Муму» из небогатого лексикона главного героя.

Молоденький продавец, показывая свою прыть перед хозяином, звонким голосом отрапортовал: «Конечно, есть!» – и вприпрыжку помчался к полкам с книгами. Через мгновение он уже держал в руках несколько разных изданий.

– Вам какую? С картинками, в сборнике?!

Мамаша, явно довольная таким обслуживанием, взяла одну из книг и стала рассматривать.

– А вы знаете, что Герасим не топил Муму? – тихим голосом спросил Юра, обращая свой вопрос как бы ко всем покупателям, а не конкретно к этой женщине.

– Как, не утопил?! – изумилась она. – Я это произведение со школы помню. Вы про какое-то новое изложение этой истории?

– Да нет, я про старое, оно одно… – Юра взял в руки книгу. – Обратимся к первоисточнику. Открываем официальное издание Тургенева и читаем внимательно вместе, – начал неторопливо он. – Для начала определимся: а какого размера была Муму? Слово Тургеневу… – Юрий открыл нужную страницу и процитировал: «…превратилась в очень ладную собачку испанской породы, с длинными ушами, пушистым хвостом в виде трубы и большими выразительными глазами». А теперь, – насмешливо прищурив глаз, сказал Юрий, – я спрошу: так какой породы-то была Муму? Испанской? А сейчас как эта порода называется? Как по-английски «испанский»? Spanish. А по-немецки? Spanisch. Сами вспомните современное название породы или мне сказать, что это спаниель? А что мы знаем про спаниелей? Высотой в холке сорок – сорок пять сантиметров, весом пятнадцать – двадцать килограммов и, самое главное, они хорошо плавают. Читаем дальше. Герасим, по словам свидетеля Брошки, уйдя со двора, «вошёл в трактир вместе с собакой». Там он «спросил себе щей с мясом». «Принесли Герасиму щей. Он накрошил туда хлеба, мелко изрубил мясо и поставил тарелку на пол». О роли углеводов, которые в избытке присутствуют в хлебе, Герасим, скорей всего, не знал, но природная смекалка подсказала ему оптимальный в предстоящей ситуации баланс питательных веществ в корме Муму. Кстати, там же Тургенев отмечает общую ухоженность собаки: «Шерсть на ней так и лоснилась…» Вы видели когда-нибудь впроголодь живущую собаку с лоснящейся шерстью? Я – нет. Продолжаем внимательно читать: «Муму съела полтарелки и отошла, облизываясь». Я думаю, – продолжал Юрий, – надо было написать: «Муму наелась до отвала». То есть собака была сыта и больше не хотела есть. Для лучшего усвоения пищи глухонемой дворник, опять-таки ведомый врождённой сметливостью, выгулял собаку: «Герасим шёл не торопясь и не спускал Муму с верёвочки». Во время прогулки «на дороге он зашёл на двор дома, к которому пристраивался флигель, и вынес оттуда два кирпича под мышкой». А что мы знаем про кирпич середины XIX века?

Вокруг Юры собралась толпа, все слушали его открыв рот и, как по команде, чуть ли не хором ответили:

– Что?

– А то, что кирпич формовали вручную, сушить кирпичи можно было только летом, обжиг проводился в небольших переносных печах. А это говорит о том, что кирпич был меньше современного. И если современный кирпич весит, грубо говоря, четыре с половиной килограмма, то кирпич в середине XIX весил три. Значит, два кирпича весили шесть кэгэ. Продолжим чтение: «Герасим выпрямился, поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал верёвкой взятые им кирпичи, приделал петлю…» Желающие на практике убедиться, что под действием силы тяжести окутанные, не обвязанные, а именно окутанные верёвкой кирпичи упадут на землю, – берегите ноги. А ещё лучше – эту книгу, обмотайте их верёвкой и возьмите верёвку за свободный конец. Силу земного притяжения ещё никто не отменял: груз, не будучи прикреплён к верёвке, упадёт, а верёвка просто останется у вас в руке. Тургенев же, в свою очередь, нигде не отмечает, что Муму или Герасим могли управлять гравитацией. Я вас всё ещё не убедил?