«Не понимаю, о чём вы. Откуда вам известно про Олю?»

«Я твой брат г…дон ты конченый!!!»

«И Олю твою туда же»

«Вы издеваетесь? У меня нет брата. Это шантаж?»

«Бакланище»

«Мать мне ничего не говорила»

«Только маму не трогай!!! Ты и так из неё всё высосал обсос!!!»

«Вы бредите. Я уже десять лет живу отдельно»

«Ты уже десять лет как сдох сука!!!»

«Бред какой-то»

«Это ты бред. Мать кукухой поехала как ты сиганул. Батя с горя запил и ушёл. Свали на хрен из нашей жизни идиота кусок!!!»

«Идите в блок»

Абсурдная переписка оставила во рту кислую горечь.

Мать не перезванивала.

Работать не хотелось.

Никто из коллег не вернулся.

Евген, ссутулившись, смотрел на собственное отражение в выключенном мониторе.

«А что я вообще тут делаю?»

Он встал и пошёл домой.

* * *

Дома её ждали.

На кровати – неглаженое бельё.

В раковине – грязная посуда.

В лотке – кошачья кучка.

– Мам, привет!

Ирина сосредоточенно мыла лоток, хлоркой забивая вонь.

– Я сушилку снял.

– Молодец. – Сквозь сжатые зубы это прозвучало почти как «говно».

Женя всегда встречал около дверей, брал сумку, а этот – вылез из берлоги и опять туда же, в монитор.

– Мы оставили тебе ужин. – Муж маячил в дверях зала.

– Спасибо, я сыта.

«По горло вашими ужинами, завтраками и обедами, вашим свинарником и небритыми рожами!» – мысленное дополнение мелькнуло молнией.

– Куда ходила?

– Нам надо поговорить.

– Ну давай поговорим, Ир.

Странная усталость в голосе мужа заставила повернуть голову и увидеть впервые с того дня. Воспалённые розовые глаза, седая щетина, дрожащие руки – неужели он тоже переживает? Может, тогда согласится?

На кухню зашёл Олег. На него смотреть не хотелось – не Женечка.

– Прочтите – Она бережно достала папку. – Я хочу знать. И выйдите из кухни, пока убираюсь!

Выгнать было проще, чем смотреть, как читают.

Когда через сорок минут Ирина вошла в зал, муж и сын долго молчали.

– Что думаете?

– Ты сошла с ума, – тихо и внятно произнёс муж.

– Мам, это разводилово для лохов.

Сын протянул руку, но она увернулась:

– Так я и знала! Вы просто не хотите, чтоб он жил!

Истерика подкатила внезапно, прыгнула дикой кошкой на плечи, повалила, вцепилась в волосы, била головой об пол, визжала и царапала. Воняло валерианой и валосердином.

– Пап, давай скорую вызовем?

– Погоди, сейчас! – Пощёчина ожгла.

– Ты меня бьёшь? – От удивления истерика рассыпалась прахом, забрав все силы.

– Мам, выпей, пожалуйста!

Смотреть в испуганные глаза было тошно, захотелось выплеснуть воду за клетчатый ворот рубахи.

– Ира, это обман.

– Я повешусь.

– Ты знаешь, кто такой Соболев?

– На колготках.

– Бандит.

– На балконе.

– Олимпиец. Помнишь, там в девяностые полфизвоса^[1] крутилось, ещё с кафедры кого-то посадили? Ещё на тринадцатом корпусе писали: «Сегодня – спортсмен, завтра – олимпиец». Сейчас под ним – похоронный бизнес. Посмотри, Олег нашёл информацию.

– И выпрыгну, чтоб наверняка.

– Понимаешь, горе – деньги. Этой скотине без разницы, что сын умер, лишь бы бабла срубить!

– Буду болтаться, соседи увидят – вызовут полицию. Вы уж закопайте как-нибудь.

– Думаешь, он тебя пожалел? Выкупил с первого взгляда и развёл!

– К Женьку не положат, – Олег подал голос.

– Почему?

– Срок не прошёл. Через семь лет.

– Откуда знаешь?

– Меня в гугле не забанили.

Некоторое время мать и сын сверлили друг друга взглядом.

Не выдержал муж:

– Олег! И ты туда же?

– Пап, надо говорить с человеком на понятном ему языке.

– А вот это ты хорошо придумал, сынок! – Муж обрадовался. – Ира, дай номер. Я сам Соболю позвоню. И почему Бокса взорвали, а этого чёрта – нет?

– Не смей! – она взвизгнула.

– Знаешь, дорогая, у тебя всё равно денег нет. Если платить, то мне. Давай визитку или что там.

– Очень некрасиво. – Слёзы, на этот раз тихие, покатились из глаз.

Олег дёрнулся утешить, но замер.

«Женя бы обнял, сказал, что любит, а этот!..» – додумывать не хотелось.

Муж и сын вышли, она осталась.

С серванта улыбался Женечка: красная лента – выпускная, чёрная – траурная.

* * *

Евген шёл куда-то, эхо неслось за ним, перепрыгивало со стенки на стенку, кувыркалось и хохотало.

«Устрой дестрой!»

Невольно он подхватил чёткий ритм.

«Что значит “дестрой”? Даль молчит».

Так же, на ходу, он включил помощника.

– Вас приветствует программа «ВДАЛь», виртуальный диахронический аналоговый лингвист. Добрый день, Евгений! Чем могу помочь?

– Заколебал ты меня, и слова твои драные! Что за, на хрен, «дестрой», – неожиданно Евген заговорил как спамер.

«Владимир Иванович печатает», – зависло на несколько минут.

– Используемые идиомы с учётом коннотации соответствуют крайней степени нервного напряжения. Рекомендую перейти в режим набора и связаться с техническим специалистом, возможна программная ошибка.

Вдох. Выдох.

– Ненавижу тебя, Владимир ты Иванович.

– Ненависть – чувство активного психоэмоционального запаса. В нашей базе хранятся понятия, вышедшие из употребления. Чем могу помочь?

– Что такое «дестрой»?

– Запрос некорректен. Лингвистическая единица не коррелируется с событийным аппаратом.

– «Устрой дестрой».

– Песня рэп-рок-исполнителя Noize MC с «Последнего альбома» 2010 года.

– Включи.

Зазвучали три блатных аккорда, и козлиный голос заныл, что «порядок – это отстой».

– Выключи.

Музыка смолкла.

– «Дестрой».

– В переводе с английского – ломать, разрушать, уничтожать.

– Понятнее не стало.

– Чем могу помочь?

– Иди на хрен.

Оля любила «Сплин», подпевала им, правда, фальшиво, закрыв глаза. Воспоминание проявилось случайно, как мгновенный снимок.

Но Оли больше нет.

И мать не звонит.

Полный дестрой.

* * *

Когда муж решил уйти, Ирина обрадовалась.

Они ехали с кладбища: Жене исполнилось бы двадцать пять. Олег отказался, сказал, работает, но материнское сердце чуяло: просто завидовал. Какая может быть работа – день и ночь пялиться в монитор.

– Остановимся на минуту? – Муж выглядел довольным.

Он выбежал из кондитерской, двумя руками обнимая торт, постучал ногой:

– Открой!

– А что же ты не сказал? Взяли бы с собой! Женечка любил сладкое.

– Ир, – муж обернулся, – это Олегу. У него день рождения. Я от себя перевод скинул, от тебя торт заказал «Любимому сыночку – 25».

Молчание вязло в ушах.

– И много ты ему скинул?

– Какая разница?

– Пусть работать идёт!

– Он работает!

– Знаю, как он работает, штаны протирает. Привык сидеть на всём готовом. Вот Женечка…

– Он мёртв!

– Не ори на меня! Когда поедешь продлять договор?

– Никогда. Хватит!

– Жалко, да? Денег проклятых жалко на сына потратить? Ты и так на тарифе сэкономил, один звонок в день! Ни видео, ни фото, ни подарков!

– Сыну – не жалко. А Соболя с бандой я уже три года кормлю.

– Нашёлся кормилец!

Она смотрела на малиновые от гнева уши с белыми чешуйками отслоившейся кожи, виски, усыпанные бисеринками пота, и ненавидела мужа так, что внутри тоненько дрожала струна. Наверное, последний нерв натягивался, чтобы лопнуть.

Торту Олег обрадовался:

– Почти как в детстве! Помнишь медовик?

От поцелуя она не успела увернуться, но щёку вытерла, поймала осуждающий взгляд мужа и зло поджала губы.

– Мам, пап, спасибо за праздник! Я с друзьями посижу, буду поздно!

Хлопнула дверь.

Пока муж брился, она быстро схватила телефон, чтобы перевести деньги на продление.

Но гад поменял пароль.

Так её и застукали: плачущую, с телефоном в руках.

– Ира, что ты делаешь?

По щеке текла капелька крови – порезался, а вытереть не успел.

– Какой у тебя пароль?

– Что ты делаешь?

– Пароль сказал мне быстро!

Она перешла на крик.

– Я повторяю. – Чем больше росла злость, тем спокойнее становился голос. – Что. Ты. Делаешь.

– Мне нужны деньги!

– И ты хотела украсть?

– Почему ты не оплатил договор?

– Ира, я с тобой развожусь.

Стало очень легко.

Муж собирал сумку, а она улыбалась, подсчитывая: трёшку продать, купить однушку. Олег съедет, не придётся готовить. Тариф поменяет, будет звонить Женечке по видео.

– Олегу я скажу. Он поймёт.

– Проваливай!

Дверь снова хлопнула.

* * *

Евген проснулся в пять пятьдесят пять.

«Зачем так рано?» – никогда этот вопрос не приходил в голову.

Пока чистил зубы, смотрел на тюбик пасты: «Когда я её купил?» Понял: не помнит.

Кофе.

Яичница.

Яблоко.

Почему в корзине их всегда четыре?

Проверил сообщения: написал только Владимир Иванович. Евген смахнул оповещение, не просмотрев. Каждый день одно и то же!

Пора было идти на работу.

Эхо шагов гулко раздавалось в подъезде, решил спуститься пешком, хотя жил на четырнадцатом.

Никто не встретился в коридоре.

Ни звука за одинаково коричневыми дверями.

Бледное помятое небо ещё не проснулось, морщилось пухлыми облаками. Не кричали птицы, не шумели машины, не было прохожих.

Он сунул руки в карманы и свернул налево, а надо было направо.

Улица мигнула, Евген споткнулся и протёр глаза.

– Хрень какая-то.

Ещё один поворот.

Перекрёсток.

Здание офиса.

– Вот блин!

Он развернулся, пошёл прочь, потом побежал, пока не врезался в знакомые двери.

– Что за!..

Евген выставил руки, пошёл, пятясь, обратно, машинально считая:

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть – двери.

Чтобы не закричать, укусил руку – больно!

Закрыл глаза, побрёл вперёд – лбом стукнулся в гладкое стекло: двери.

– Это. Блин. Грёбаный. Сон.

Оля читала про осознанные сновидения. Главное – увидеть руки и зафиксировать образ.

Он сел прямо на асфальте и уставился на ладони.

Пальцы дрожали.

Вот заусенец.

Вот след от укуса.

Зазвонил телефон.

– Мама! Привет! Наконец-то ты позвонила!

Евген обрадовался, как маленький.

– Здравствуй, сыночек! Как дела?

– Да что-то с головой не то.

– Что случилось? – Испуг просочился сквозь трубку, и Евген испугался тоже, а поэтому словно протрезвел и вспомнил: Оля Пялкина умерла.

– Не знаю, мам, кружится как будто. А ты про Олю узнала?

– Отдохни, Женечка! Может, на работу не пойдёшь?

– Хорошо, – послушно повторил, – не пойду. Узнала?

Мать вздохнула, как будто набираясь храбрости:

– Оля разбилась. Неудачный прыжок с парашютом.

– Значит, всё же прыгнула. – Почему-то стало обидно. – Не знаешь, она одна была?

– Что?

– Ничего. Жалко.

– Жалко. Может, врача вызвать?

– Я зайду в кафе, выпью воды. Пройдёт. Спасибо, мам.

– Я люблю тебя, сынок!

– Я тебя тоже. А ты как?

Мать удивилась, забормотала что-то невнятное, и Евген понял, что раньше никогда ни о чём не спрашивал.

Почему?

После отбоя долго смотрел на список входящих: ему звонила только мама. Он не звонил никому.

В кафе не было ни единого посетителя.

– Ваш столик свободен, – дежурно улыбнулся администратор.

– Вам как всегда? – Официантка возникла словно из-под земли.

– Бутылку воды.

Через минуту принесли поднос. Приборы, тарелки, хлеб – всё, кроме заказанного.

Евген крикнул несколько раз, никто не отозвался.

От злости он перевернул столик, еда разлетелась, зазвенели осколки.

– Я вам устрою дестрой, блин!

Оля Пялкина умерла.

– До свидания! Приходите ещё! – попрощался администратор, словно не заметивший беспорядка.

Евген сплюнул и показал фак.

* * *

Олимпийская аллея манила зелёной тенью листьев и тишиной. Раньше они катались на велосипедах вчетвером – теперь гуляли вдвоём.

Отец приехал раньше и что-то покупал в ларьке, стилизованном под деревенскую избушку. Олег усмехнулся: мороженое, конечно. Себе – ванильное, ему – шоколадное.

Клубничное и крем-брюле теперь покупать некому.

– Держи, пока не растаяло!

– Привет, пап!

Они обнялись.

– Ешь в бумажке, а то накапает!

– Хорошо. – Улыбка устроилась на губах и никуда не собиралась уходить.

Пока папа рядом.

– Как дела?

– Плохо выглядишь, сынок. – Отец нахмурился. – Тебе бы проверить сердце: бледный, под глазами мешки.

– Давай посидим?

– А я и говорю: одышка!

– Просто лавочка удобная, со спинкой. Мы в универе тут физру прогуливали.

– И мы, – отец понимающе кивнул. – Если срезать – выйдешь к «Лопуху». Раньше пиво только там продавали. Весь пед^[2] после пар бегал. Ты застал?

– Конечно! Только почему «Лопух»? Кафе «Ландыш» же.

– Кто знает?

– Вкусное мороженое! Спасибо!

Олег хотел вытереть руки о джинсы, отец увидел – сунул платок:

– О себя не вытирают!

– Я помню.

Рябая птичка возилась в ветках клёна, деловито чирикала. Вниз летели мелкие ветки и листья.

– Пап, у меня получилось.

Олег почувствовал, как кровь застучала в висках и вспотели ладони.

Отец развернулся, посмотрел внимательно, а в глазах заплясал вопрос. Под седой щёточкой волос выступили капельки. «А он ведь постарел!» – как будто впервые Олег заметил глубокие морщины, крупные поры-кратеры, раздавшийся нос.

– Что получилось? – Голос дал петуха.

– Я ему написал.

– Как? Там ведь защита?

– Есть способы. – Олег прищурился. – Я четыре года долбаные игры тестил, пока лазейку нашёл.

– И?

– М…дак он. Что живой, что мёртвый.

– Не поверил?

– Заблокировал. Нет, говорит, у меня брата, мать сказала бы.

– Про меня ни слова? – Отец горько усмехнулся.

Олег развёл руками, охнул, согнулся, потирая грудь.

– Что с тобой, сынок? Скорую?

Он вскочил и замахал руками, как наседка – крыльями.

– Да мышцу свело, сижу много. – Олег разогнулся. – Нормально, пап.

– Значит, не верит Женька. А если фото показать?

– Я не пробовал. Может, сработает, а может, скажет, фотошоп.

Они не спеша шли по аллее. Навстречу катилась розовая коляска с большими, как у трактора, колёсами, которую гордо толкал малыш лет четырёх.

Олег улыбнулся и помахал, мальчик помахал в ответ.

– Слушай, сынок, а выключить их можно?

– Ты про сервер? Чисто технически любую железку можно сломать, но данные зашифрованы в облаках, восстановят. Представляешь, какие там деньги крутятся?

– Представляю… – Отец нахмурился. – А где они сидят?

– Юридически – в Москве. – Физически – это несколько фирм, работающих параллельно: разработчики игр, программщики, похоронщики, рестораторы, суетологи.

– Кто?

Олег рассмеялся:

– Суетологи. Ребята, которые обрабатывают клиентов, как маму.

– Ясно. Но ведь должна же быть голова?

– Главное железо у них в посёлке под Саратовом. Не знаю почему. Там дата-центр с серверами, все дела.

– Скинешь адрес?

– Пап, ты что задумал?

– Хочу поглядеть. Может, какие провода перерезать, и всё!

От смеха на глаза выступили слёзы.

– Какие провода, пап? Там оптоволокно и охрана на каждом шагу.

– Ну, всякое бывает. Нам на органической химии рассказывали: чуть ли не на кухне умельцы бомбы делали.

– Так то умельцы.

– А я?

– Береги себя.

– И ты.

Они дошли до остановки, обнялись и разъехались.

* * *

«Вас ожидает 3 сообщения».

Евген смотрел на экран. Владимир Иванович беспощадно требовал внимания.

– Не хочу. Не буду.

Телефон ожил:

– Пошёл на хер.

– Разочарование – чувство активного психоэмоционального запаса. Ваше состояние нестабильно, рекомендую обратиться к оператору.

– Засунь его себе в задницу.

– Инвективный устойчивый оборот, разновидность апплицируемого фразеологизма с целостным мотивированным значением.

– Ни хрена не понял. Давай, до свидания!

Евген вышел из программы.

– Снести его к чертям, и всё!

Но приложение оказалось неудаляемым.

– Где тут у вас поддержка? Блин, сейчас бы Олег всё нашёл!

Бро, брат, братишка, Лег – воспоминания хлынули в голову, будто кто-то открыл кран. Щёлкнуло!

«Это я, Лег!»

Вот кто ему писал!

В горле пересохло. Евген сглотнул и открыл переписку, разблокировал, набрал, не попадая в клавиши: «Ты живой, бро? Я вспомнил!»

Крутились песочные часы: что-то загружалось.

Два файла.

Фото.

На первом – мужчина. Залысины, седеющий ёршик волос, щербатая улыбка без одного зуба. Глаза.

«Какой ужас! – Евген отшатнулся. – Отвратительно выглядит! Но глаза…» Такие же серые в крапинку он видел в зеркале каждое утро.

Второе фото пришлось приблизить: могила, крест, фото. Его имя. Дату не рассмотреть.

«Фотошоп!»

– Я не верю! – Крик вернул остатки реальности.

Но Оля Пялкина умерла.

И Лега он вспомнил.

* * *

Раздражение – привычный фон утра.

– Опять всю ночь просидел?

Ирина прошаркала на кухню, едва не задев клетчатое плечо.

– Выброшу игрушки твои, лучше бы работать пошёл! Вставай давай, Олег! Утро! – Она неласково толкнула сына в бок, а он медленно, неестественно медленно начал сползать.

Только сейчас до неё дошло: плечо было холодным.

Женщина закричала и осела на пол. Сил хватило, чтобы позвонить.

Муж примчался через полчаса, закрыл сыну глаза, поднял её с пола, вызвал скорую.

– Инсульт. – Фельдшер с лёту оценил симптомы.

– Там жена в комнате. – Слова приходилось цедить, чтобы горе сидело внутри, не вырвалось наружу истерикой.

– Психиатрическую надо. Вызвать? – Сочувствие слышалось в голосе.

– Вызывайте. И перевозку.

Похороны прошли тихо.

Проводить Ирину не отпустили. Горе лилось в подушку строчками Цветаевой:

– Два ангела, два белых брата, – начинала и захлёбывалась. – Старшего у тьмы выхватывая, младшего не берегла.

Мысли путались от седативного, стихотворения сплетались в голове корнями столетних деревьев. Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху – серая пелена колыхалась, затягивала, хороня под саваном из паутины слов и снов.

Медсёстры стоически слушали и сочувствовали: дома ждали живые дети.

* * *

Евген проснулся в пять пятьдесят пять и не пошёл чистить зубы.

«Зачем?» – вопрос частенько кружился в голове.

Зачем ходить на работу – и не ходил.

Зачем обедать – и не ел.

Зато «ВДАЛь» работал исправно, выдавая новые и новые понятия. Врага надо знать в лицо.

– Откуда что берётся?

– База пополняется из внешних источников ежедневно, – объяснял Владимир Иванович.

– Какой принцип выборки?

– Ассоциативная пара «личность – эмоция», подключаемая последовательно после дозагрузки параметров.

– Ни хрена не понятно, но очень интересно. Олега бы сюда.

Брат давно молчал, отправил фотожабу, и всё.

«Обиделся», – решил Евген и не извинился.

Мать перестала звонить.

Экран горел зелёным, подсвечивая тьму: пять пятьдесят пять.

– Часы сломались!

Евген встал, цифры дёрнулись: пять пятьдесят шесть.

Ванная.

Кухня.

Кофе.

Яичница.

Яблоки.

Можно сидеть дома, терзая вопросами Владимира Ивановича.

Можно пойти шататься по пустым улицам.

Можно завалиться спать.

Можно посмотреть в окно.

Вид с четырнадцатого этажа завораживал: крошечные крыши, серые вены дорог, зелёные кудряшки деревьев.

Рама стонала и отказывалась открываться, а потом поддалась, ветер с воем залетел в комнату, швырнул в лицо запах утра и горькой пыли.

– Пойду гулять, проветрю мозги!

Ощущение, что вот-вот должно что-то случиться, бурлило внутри, заставляя перепрыгивать через ступеньку.

Дверь подъезда хлопнула, каркнула ворона.

Она стояла около мощного чёрно-лакового зверя, притворившегося мотоциклом. Волосы паутиной оплели лицо, в руках – шлем.

– Оля?

Ошибки быть не могло, знакомые глаза близоруко щурились.

– Евген! Привет! Как дела?

– Ты жива?

Она смешно покрутила головой, пожала плечами:

– Вполне. Хорошо выглядишь.

– Ты тоже, – соврал он.

Оля выглядела потёртой: капризные складки у губ, второй подбородок, раздавшаяся талия.

Неестественное ледяное спокойствие сковало душу.

– Привет! – Парень в распахнутой косухе улыбнулся, вручил Оле кофе, забрал шлем.

– Герман. Мой муж. А это (она запнулась или показалось?) старый знакомый.

– Не такой уж и старый! – Рукопожатие было крепким до боли.

– Пока. – Он выдавил улыбку, махнул рукой.

– Передавай привет Олегу!

Слова летели в спину как снежки.

Кивнуть хватило силы, обернуться – нет.

Оля Пялкина жива и не Пялкина, а замужем.

Ему врали: мать, брат, Владимир Иванович.

Зачем?

Евгену казалось, что он должен был что-то чувствовать, но не чувствовал ничего. Внутри будто бы взорвался ядовито-синий атомный гриб, душу замела ядерная зима. Живое, если оно и было, мгновенно оледенело и застыло.

Можно было бы обидеться на мать.

Разозлиться на брата.

Но зачем?

Оля жива. Ему врали.