– А может, кто-то неудачно пошутил?

– Пошутил? – закипел мистер Рэнсом.

– Я только делаю предположения, – успокоил его сержант. – Но если это настоящий взломщик, скажу так: он вернется – они всегда возвращаются.

Констебль глубокомысленно кивнул: даже в “Лезерхэде” согласились бы с этим.

– Вернется? – переспросил мистер Рэнсом, обводя взглядом голые стены. – Вернется? За каким чертом?

Мистер Рэнсом очень редко употреблял крепкие выражения, и пребывавшая в соседней комнате миссис Рэнсом притворилась, что не слышала вырвавшегося у него. Дверь за полицейскими захлопнулась.

– Пустое дело, – сказал мистер Рэнсом. – Совершенно пустое. Как тут удержаться и не вспомнить черта?

– Что ж, – сказала миссис Рэнсом несколько часов спустя, – придется стать тут лагерем. В конце концов, – прибавила она не без удовольствия, – это может оказаться занятно.

– Занятно? Занятно? – спросил небритый, немытый, разодравший себе зад, позавтракавший водой из-под крана мистер Рэнсом. Однако никакие уговоры миссис Рэнсом (инстинктивно ощущавшей, что в сложившихся обстоятельствах ее задача – подчеркивать мужнину несгибаемость и жертвенность) не могли удержать его от героического похода на работу.

Тем не менее, когда он ушел и окружающая пустота навалилась на миссис Рэнсом всей своей тяжестью, она ощутила, расхаживая по гулким комнатам и не понимая, с чего начать, что немного жалеет о его отсутствии. Пожалуй, надо составить список – на миг она забыла, что писать ей нечем и не на чем. Значит, нужно пойти купить блокнот и карандаш в газетном киоске. По соседству с киоском обнаружилось кафе, которого она прежде никогда не замечала. Там кормили горячими завтраками, и, хотя среди таксистов и курьеров-велосипедистов ей было в вечернем туалете не по себе, никто не обращал на нее особого внимания, а официантка даже назвала деткой и сунула “Миррор”, чтобы она почитала, пока дожидается своего бекона с яйцом, консервированных бобов и тоста. “Миррор” миссис Рэнсом обычно не читала, как никогда не завтракала беконом с яйцом, консервированными бобами и тостом; но газетные пересуды о похождениях августейших особ так ее заинтересовали, что она не перестала читать и за едой, для чего прислонила газету к бутылочке с соусом и совершенно забыла, что в кафе она вообще-то зашла потому, что ей нужно было составить список.

Без списка покупки ее оказались довольно хаотичными. Сначала она пошла в “Бутс” и накупила туалетной бумаги, одноразовых тарелок и чашек, но забыла про мыло. Вспомнила, вернулась, но на этот раз забыла чай в пакетиках; возвратившись за чаем, забыла бумажные полотенца, и так до тех пор, пока не почувствовала, что совершенно вымотана: почти доплетясь до дому, она каждый раз с полдороги возвращалась назад. Во время третьей из этих все более раздражающих ходок – на этот раз она забыла купить пластмассовые вилки и ложки – миссис Рэнсом набралась духу и зашла в “Мистер Энвер”. Она проходила мимо десятки раз – да и могло ли быть иначе? Ведь он находился на полпути между ее домом и главной улицей, Сент-Джонс-Вуд^[10]; помнила она, конечно, и как его открывали – на месте магазина тканей и детского трикотажа, куда она часто и охотно захаживала прежде. Его держала некая мисс Дорси, у которой она время от времени покупала приглянувшуюся салфетку для подноса, рулончик пластыря “Силко”, а чаще всего – то, что тогда называлось гигиеническими поясами и продавалось в упаковках из простой оберточной бумаги. Когда в конце 60-х магазин закрылся, миссис Рэнсом ощутила тревогу и растерянность, но как-то раз, робко переступив порог “Тимоти Уайте”, испытала истинное потрясение, обнаружив, какой громадный рывок за последнее время совершило производство товаров интимного назначения – что никак не отражалось на допотопном ассортименте магазинчика мисс Дорси, среди редеющей клиентуры которой миссис Рэнсом была чуть ли не единственной покупательницей данного товара. Она и сама знала, что старомодна, но дело не обходилось и без толики снобизма: ей казалось, что есть какой-то шик в том, чтобы получить требуемое без слов, из рук терпеливо, страдальчески улыбающейся мисс Дорси (ее улыбка означала: “Наше общее женское проклятие”), чем просто снимать его с одной из разномастных полок в “Тимоти Уайте”. Впрочем, “Тимоти Уайте” вскоре повторил судьбу мисс Дорси: его с потрохами съел “Бутс”. Однако “Бутс”, это она понимала, все же был на голову выше соседней аптеки “Сьюпердраг”, где уж точно не было ничего шикарного.

После закрытия магазинчика мисс Дорси (которую однажды днем нашли лежащей ничком на прилавке: с ней случился удар) там ненадолго воцарилась пустота; но как-то раз по дороге к Хай-стрит миссис Рэнсом увидела, что заведение перешло к какому-то азиату, продавцу фруктов и овощей, и перед окном на тротуаре, где никогда ничего не стояло, кроме детских колясок и тележек редких покупательниц, теперь были выставлены ящики неведомых плодов земли: батата, папайи, манго и прочего, а вокруг громоздились мешки, мешки, у которых, подумала миссис Рэнсом, охотно будут задирать ножку собаки.

Поэтому отчасти из верности мисс Дорси, а отчасти потому что место это, по правде говоря, было не в ее вкусе, миссис Рэнсом до нынешнего дня никогда сюда не заглядывала, но, чтобы не тащиться в сотый раз на Хай-стрит, решилась зайти и спросить, нет ли обувного крема (признаться – и она призналась бы в этом первая – сейчас у Рэнсомов имелись куда более неотложные нужды, но мистер Рэнсом был особенно щепетилен по части обуви). Хотя миновало больше двадцати лет, магазинчик явственно сохранил былой облик, помнившийся ей со времен мисс Дорси: конечно, появился рефрижератор и охлаждающий стеллаж, но в остальном мистер Энвер использовал прежнее оборудование, приспособив его к новым целям. Ящики, где прежде хранились благородные предметы досуга: образцы и узоры вязания, вязальные крючки, шторы и драпировочные ткани, – теперь служили вместилищем для лепешек наана и питы; пряности и специи вытеснили детские чепчики и башмачки, а полки и вместительные выдвижные ящики, где прежде прятали чулки, женское трикотажное белье, грации и бюстгальтеры, теперь были до верху засыпаны рисом и нутом.

Миссис Рэнсом не верилось, что в магазине есть средства для обуви (кто тут носит нормальную обувь?), но она так устала, что решила зайти спросить. Правда, ей (вернее, мистеру Рэнсому) требовался буро-красный крем цвета свернувшейся крови, что, смутно подумалось ей, может быть, нарушает религиозные запреты, но кругленький, жизнерадостный мистер Энвер протянул ей – будьте любезны – несколько коробочек на выбор, а когда она стала платить, то приметила щеточку для ногтей, необходимую в ванной, да и помидоры выглядели соблазнительно, и еще стоило купить лимон; тем временем обнаружилось, что в магазине продается кухонная утварь, и она раскошелилась на дуршлаг. Обычно неразговорчивая миссис Рэнсом поймала себя на том, что, расхаживая по магазину, выкладывает этому толстенькому и доброжелательному бакалейщику свои секреты: объясняет, почему делает такие странные, не сочетающиеся между собой покупки. А он в ответ улыбается и сочувственно кивает, в то же время подсовывая ей другие товары, которые ей непременно понадобятся взамен исчезнувших и которые он с удовольствием предоставит ей. “Они вас лишили и дома, и крова, эти мерзавцы. Вы не знаете, куда и откуда идете. Вам нужна жидкость для мытья посуды и одно из этих средств, чтобы туалет стал местом покомфортней”.

Дело кончилось тем, что она сделала с дюжину покупок – столько ей было не унести, но и это оказалось легко преодолимо, потому что мистер Энвер привел своего сынка из квартиры над магазином (“Надеюсь, я не от Корана оторвала его”, – подумалось ей), и он сопроводил миссис Рэнсом до дома – шел рядом в своей крохотной беленькой шапочке с картонной коробкой в руках.

– Наверное, бракованный, – заявил потом мистер Рэнсом. – На этом они и делают прибыль.

Миссис Рэнсом не вполне понимала, какой такой брак бывает в обувном креме, но ничего не сказала.

– Глядишь, – обронила она позже, – будет доставка.

– Ты хочешь сказать, – посуровел мистер Рэнсом (то был давнишний камень преткновения), – что, как ты надеешься, магазин будет доставлять заказы на дом. “Глядишь, будет доставка” означает, что заказы – дело рискованное: захотят – доставят, не захотят – не доставят (что, впрочем, тоже было верно).

– Как бы то ни было, – парировала миссис Рэнсом, – он открыт до десяти вечера.

– Он может себе это позволить, – сказал мистер Рэнсом. – Наверное, никому не платит. Я предпочитаю “Маркс и Спенсер”.

Вообще-то говоря, она тоже. Но однажды она заглянула к Энверу, потому что ей захотелось к обеду манго, в другой раз купила себе папайю; конечно, не бог весть какое геройство, но все-таки отступление от правил – робкие шаги в сторону неведомого, о чем она, слишком хорошо знавшая своего мужа, благоразумно не распространялась.

Друзей у Рэнсомов было мало, гостей они звали редко – мистер Рэнсом твердил, что людей ему хватает на работе. Но в тех редких случаях, когда миссис Рэнсом, встретив кого-нибудь из знакомых, отваживалась признаться, что они пережили настоящий ужас, к ее великому удивлению, неизменно выяснялось, что все знают, что такое кража, по собственному опыту. И хотя ни одна такая история, как понимала миссис Рэнсом, не была столь необъяснимой и чудовищной, как их, с которой, по чести говоря, все эти совершенно заурядные кражи не шли ни в какое сравнение, никто из знакомых решительно не замечал разницы и лишь пережидал, пока она доскажет свое, считая, что это неизбежная прелюдия к их собственному рассказу. Она поинтересовалась у мистера Рэнсома, обращал ли он на это внимание.

– Да, – коротко бросил он в ответ, – считается, что в кражах нет ничего особенного.

Разумеется, так оно и есть, однако, в этом он уверен, – не в столь невероятных, всеобъемлющих и грандиозных, как эта.

– Украли всё, – посетовал он Гейл, своей многолетней секретарше, – всё до нитки.

С Гейл, высокой, унылой особой, у которой не было, по его выражению, “всех этих глупостей” – иначе говоря, женственности, чего мистер Рэнсом терпеть не мог, – он обычно находил общий язык. Будь Гейл попроще, она бы посочувствовала мистеру Рэнсому, и дело с концом, но, подобно всем остальным, она пустилась вспоминать историю собственного ограбления, приговаривая: “Удивительно, что это случилось только сейчас”; почти всех ее знакомых уже давно обокрали хотя бы раз, а ее свояка, мозольного оператора из Илфорда, так того обчистили дважды, причем один раз грабители вломились в дом, когда все сидели перед телевизором.

– Почти неизбежное следствие подобного происшествия – эмоциональный шок. Проявляется он по-разному. Часто после грабежа выпадают волосы – да-да, а вот у моей сестры началась жуткая экзема. И заметьте, – не унималась Гейл, – одни мужчины.

– Что одни мужчины? – не понял мистер Рэнсом.

– Воры – одни мужчины.

– А женщины пробавляются магазинными кражами, – попытался отбиться мистер Рэнсом.

– Да, но не до такой же степени! Они же не крадут все подчистую.

Не уверенный в своей победе, поскольку представлял более слабую сторону в споре, а потому взвинченный и раздосадованный, мистер Рэнсом решил попытать счастья у мистера Пардоу из соседней фирмы, но – с тем же результатом.

– Полностью обчистили? Скажите спасибо, что вас дома не было. Моего стоматолога и его жену семь часов держали связанными; они не нарадуются, что дело не дошло до изнасилования. Маски-шоу, уоки-токи. Это теперь бизнес такой. Я б их всех кастрировал.

Вечером мистер Рэнсом достал словарь из своего дипломата – и то, и другое было только что из магазина. Словарь составлял любимое чтение мистера Рэнсома.

– Что ты ищешь?

– Проверяю, что такое держать. “Держать камень за пазухой”. Но ведь это то же самое, что “держать зуб на кого-то”. Причем тут держать?

За последующую неделю с небольшим миссис Рэнсом собрала самое необходимое: купила две раскладушки и постельные принадлежности; карточный столик и два стула – все складное. Еще она купила пару кресел-подушек – она попросила у продавца бин-бэгов, хотя официальное название было какое-то другое^[11]: судя по всему, они пользовались успехом и у необворованных, но желавших разнообразия ради посидеть иногда на полу. Появился также и сидиплеер (стараниями мистера Рэнсома), и запись “Волшебной флейты”.

Миссис Рэнсом всегда любила делать покупки и вынужденным оснащением дома занималась не без удовольствия – правда, было не до выбора: вещи требовались срочно, все они были предметами первой необходимости. До сих пор любые электроприборы мистер Рэнсом либо приобретал лично, либо санкционировал покупку – без его персонального одобрения нельзя было купить даже такие, никак не связанные с его персоной, вещи, как пылесос (с которым его персона обращаться не умела) или посудомоечная машина, которую он загружал несколько раз в жизни. Однако в особых обстоятельствах, сложившихся после ограбления, миссис Рэнсом было дозволено покупать все, что она сочтет нужным, будь то электроприборы или что другое; и она обзавелась не только электрочайником, но и микроволновкой – новинкой, против которой мистер Рэнсом издавна категорически возражал: не видел в ней смысла.

Что многие из всех этих предметов (бин-бэги, например), скорее всего, проследуют на свалку, как только супругам выплатят страховку и они приобретут нечто более основательное, ничуть не уменьшало неутолимого приобретательского пыла миссис Рэнсом. К тому же до этой эры было еще довольно далеко, ведь страховой полис украли вместе со всеми остальными документами, поэтому, хотя в компенсации ущерба можно было не сомневаться, денег, скорее всего, придется подождать. А пока они жили, так сказать, налегке, что вовсе не тяготило миссис Рэнсом.

– Нищенское существование, – сказал мистер Рэнсом.

– Да, как на чемоданах, – посочувствовал Краучер, страховой агент супругов.

– У нас нет ни одного чемодана, – напомнил мистер Рэнсом.

– А вам не приходило в голову, – спросил Краучер, – что это могла быть чья-то шутка?

– Я часто это слышу. Шутки, видимо, сильно изменились со времен моей молодости. Я полагал, что шутки должны смешить.

– А какое у вас было стереооборудование?

– О, по последнему слову техники, – вздохнул мистер Рэнсом. – Все самое новое и самое современное. У меня где-то остались чеки… Ах, нет, конечно. Запамятовал.

Хотя он и в самом деле забыл о пропаже чеков, то обстоятельство, что они исчезли вместе со стереосистемой, в придачу к которой были выданы, оказалось, пожалуй, к лучшему, ибо мистер Рэнсом несколько приукрашивал картину. Его аппаратура вовсе не была “самой современной”, да и существует ли подобная? Техника звукозаписи не стоит на месте – она совершенствуется непрерывно. Не проходит и недели, чтобы не появилось какое-нибудь изобретение. Как страстный читатель журналов по музыкальной аппаратуре мистер Рэнсом постоянно встречал рекламу технических новинок, которые был бы счастлив ввести в свой слушательский обиход. И кража, при всей ее опустошительности, дарила ему такую возможность. Лишь начав осознавать скрытые преимущества потери, этот самый окостенелый человек на свете стал – правда, не без внутреннего сопротивления – слегка оттаивать.

Миссис Рэнсом тоже видела радужную сторону событий – впрочем, как и всегда. Когда они с мистером Рэнсомом поженились, они обзавелись всем, что полагается иметь в налаженном хозяйстве: столовым и чайным сервизами с подобранными к ним льняными скатертями и салфетками; десертными блюдами, стеклянными вазочками и розетками, тортовницами на ножках, водившимися у них в изобилии. Салфетками – для туалетного столика, подносами – для кофейного, столовыми дорожками – для обеденного; махровыми полотенцами для гостей и в пандан – салфетками для умывальника; комплектом ковриков для унитаза и для ванной из того же комплекта. У них были особые ножи для выпечки, особые – для рыбы и для много чего еще; изящные серебряные лопаточки, инкрустированные слоновой костью, назначения которых миссис Рэнсом так и не смогла постичь. Кроме того, в доме имелся массивный многоярусный ящик для столовых приборов с плотно уложенными там ножами, вилками и ложками на двенадцать персон. Но Рэнсомы не давали обедов на двенадцать персон. Они вообще не давали обедов. Они почти никогда не пользовались полотенцами для гостей, потому что у них не бывало гостей. Они проволокли весь этот скарб через тридать два года брака с непонятной для миссис Рэнсом целью и одним махом избавились от него. Сейчас, ополаскивая две чашки в кухонной раковине, миссис Рэнсом вдруг, сама не зная почему, запела.

– Наверное, лучше будет, – сказал Краучер, – исходить из предположения, что вещи пропали и назад не вернутся. Может быть, кто-то мечтал обзавестись респектабельным домом и выбрал самый короткий путь к цели?

Он задержался в дверях:

– Я пришлю вам чек при первой возможности. И вы приступите к восстановлению нормальной жизни. Кажется, ваша милая супруга хорошо переносит случившееся?

– Просто все держит в себе, – ответил мистер Рэнсом.

– Никаких особенных драгоценностей или чего-нибудь в этом роде?

– Нет. Она никогда не гналась ни за чем подобным. К счастью, ее жемчуг был на ней в тот вечер.

– Как и сегодня, – заметил мистер Краучер. – Поразительно, вы не находите?

– На ней? – Мистер Рэнсом не обратил на это внимания. Когда они ужинали за карточным столом, он спросил: – Я раньше видел у тебя эти бусы?

– Нет, они новые. Тебе нравятся? Я купила их в бакалейной лавке.

– В бакалейной лавке?

– Индийской. За 75 пенсов. Не могу же я все время носить жемчужное ожерелье.

– Они словно из рождественской хлопушки.

– А по-моему, мне к лицу. Я купила две нитки. Вторую – зеленую.

– Что это я ем такое? Брюкву? – забеспокоился мистер Рэнсом.

– Батат. Вкусно?

– Где ты его взяла?

– В “Марксе и Спенсере”.

– Превосходный.

Через недели две-три после кражи (которая стала теперь точкой отсчета для всего) миссис Рэнсом сидела в бин-беге, вытянув ноги и разглядывая свои теперь уже довольно поношенные лодочки, и раздумывала, что делать. Это как смерть, размышляла она, суетишься, суетишься, а в результате – пустота.