Маша с Игорем все обратились в слух. Иван Степаныч тяжело сгорбился, подпёр ладонью голову, словно не осталось сил держать, и говорил негромко, хрипловато, обращаясь главным образом к зелёному сукну стола, потемневшему от разлитого чая.

– Я ж его давным-давно знаю, Витю… С восемнадцатого года, когда в одном эскадроне оказались… беляков вместе крошили… Лихо он воевал, ничего не боялся – ни пули, ни снаряда, ни заклятья… Хоть и крутенёк был, ох, крутенёк! Сабелькой любил помахать, после боя-то… По тем-то временам, пока Лев Давидович, главком тогдашний, в силах оставался, с рук не только что сходило, а и хвалили, и в пример ставили, и ордена вешали… Это сейчас по головке б не погладили, а если по правде – так и к стенке могли поставить… за эксцессы, как говорится, хе-хе…

Только вот не шибко задержался у нас Виктор Арнольдыч-то, приятель мой… Заметили его дар, в Москву с фронта отозвали. Институт окончил, потом Академию и в гору пошёл. Он – в гору, а я… в госпиталь, там ногу отрезали, и хорошо ещё, что только по колено. Ну, а потом уж сюда. Опять же другу Вите спасибо – хоть и молод был, а уже его отличали. Замолвил словечко… Что ж, говорю себе, товарищ коммунист Скворцов, будешь бороться за счастье трудового народа теперь тут, в родном Карманове. Кто ж мог подумать, что до нового нэпа доживём, мы, старые революционеры?! Впрочем, не про то я… про сорок первый речь…

Так вот, вернулся тогда Виктор сам не свой, снега белее, словно мальчик-кадет, впервые мёртвого увидевший. Трясло его всего, лицо до кости, почитай, сожжено, вместо бедра – кровавая каша, осколки костей торчат. Уж не знаю, как выдержал, как добрался – крепка, видать, его магия, не зря и генералом сделался, и профессором, и деканом… Вернулся и говорит, мол, Иван, немцев мы остановили, но ценой такой, что лучше бы про неё никому и не знать. Вот тут я прежнего Витю и вспомнил, красного кавалериста… Что-то знакомое проглянуло, хотя с другой стороны, конечно. Сделал он там что-то такое… за пределом, за чертой, словно двадцать лет назад, в Гражданскую, когда белую сволочь к Новороссийску гнали… Только тогда он лишь ухмылялся да саблю вытирал, а теперь словно ума лишился. «Ты, Иван, только не говори никому. А то и мне несдобровать, и тебе». Я ему: «А меня-то ты чего приплетаешь?» А он мне: «Твой городок, тебе ещё небось и орден повесят за героическую оборону, а мне теперь с таким жить, что лучше тебе, простой душе, о том и не задумываться». А у самого на глазах слёзы стоят.

Игорю и Маше казалось – весь мир сейчас исчез, остался только этот стол под зелёным сукном, дурацкий казённый графин с треснувшей пробкой да пятно от пролитого чая, – а над ними хрипло выкашливает, выворачивает наизнанку душу человек, молчавший целый десяток лет. И о чём молчавший!

– Короче, сказал Виктор, товарищ-полковник Потёмкин, – генерала-то ему уж много после дали, – что полегли в наших болотах самые лучшие маги, те, на кого столько надежд было, на кого впору молиться. Нас защищали. Защитить не смогли, только задержали зло. Запечатали, и для того, чтобы это зло остановить, пришлось такую магию в ход пустить, что, узнай о ней в Москве, Колыма курортом покажется. Осталась смертоносная колдовская дрянь там, на болоте: ни убрать, ни убить, ни усыпить. Мол, у немцев сильные маги там оказались. В общем, запечатал болото Витя, а мне сказал: ежели что случится – дать знать. Я ему: «О чём ты, какое «дам знать», война же!» А он усмехнулся только – помирать буду, ту усмешку вспомню, трупы ходячие веселее да живее усмехались – и говорит: ничего, мол, ты мне только напиши, вот номер полевой почты, а дальше письмо меня быстро найдёт. И сам приглядывать буду, говорит. За то, что я отныне погибшим должен, мне век не расплатиться.

Долго так оно всё и было. Немцев от Карманова отбросили, потом фронт встал, потом фрицы на Сталинград попёрли… Но то уже далеко от нас было. Жизнь своим чередом пошла, хоть и военным. Ну да нам не привыкать. Сперва-то я болота того боялся как огня, а потом смотрю – ничего там такого не делается, тишь да гладь, ну и стал забывать о нём. Других забот хватало. Шутка ли, вся война прошла – а ничего этакого у нас не приключилось. Я уж подумывать стал, не ошибся ли друг Виктор Арнольдыч, ведь столько лет минуло… Ан нет, не ошибся, чертяка, всё верно сказал. Слухи поползли… нехорошие. Но до поры до времени одни только слухи. Люди не пропадали, зла никакого не творилось, а в лесах у нас каких только чудес после войны не водилось. Даже некрофаги. Мелочи всё, ерунда сущая. Грибники, охотники жаловались, что даже самым бывалым мужикам внезапно так страшно становится на том болоте, что хоть беги. Потом ребята по весне в овине лешачка поймали, и кумушки раскудахтались, что не к добру, что-то из лесу нечисть мелкую гонит.

В общем, когда слухи стали уже и до меня добираться, позвонил я. Было у нас условлено, как весть подавать, ежели что… Он пообещал «человечков послать». Вот и послал. – Скворцов с горечью кивнул на окно, где давно воцарилась ночная тишь; спецмашина с двумя трупами давно уехала. – Они ушли и не вернулись. Сам я, старый дурак, беду привёл. Горе-то – лешие в деревне, грибники напуганные, что сунулся?! Два колдуна погибших – это уже беда. Оказалось, один из магов этих… МГБ его смертью заинтересовалось: приезжали сюда, спрашивали. Только следов никаких не осталось. Приехали они рано, на глаза никому не попались, сразу в лес отправились, там и пропали. Известно: взяли билет на поезд, что через Карманов идёт. А вещи их я тогда сам в Москву отвёз. Кремируют их – и уж никакой некромант ничего не выпытает у мёртвых. А вот у живых… Если узнают, где вы магов нашли, будут всё вокруг Карманова с лупой, с микроскопом разглядывать. Кто знает, что выйти может, если наткнутся на ту памятку с сорок первого года. Так я Вите и сказал, а он вот как ответил – вас прислал. – Председатель хрипло прокашлялся, залпом опрокинул в рот остывший чай. – Не знаю, почему. Видно, доверяет крепко. Знает, что разберётесь и не побежите докладывать… куда следует. На вас одна надежда. Я ведь не о себе. Родной дом, семьи свои защитить прошу. Ведь не чужие вы здесь. И Витя в вас не на пустом месте так верит…

В голосе председателя слышалась такая мольба, такая горечь и отчаяние, что Игорь покраснел и опустил глаза. Стыдно стало за старого фронтовика.

Маша зябко повела плечами. Чем-то жутким повеяло от рассказа председателя, жутким и замогильным – нет, не денекротизированными трупами, чем-то иным, ещё страшнее.

– И-иван Степанович… – Игорь тоже откашлялся, собираясь с мыслями. – Дело, конечно, непростое, но мы…

– «Козлик» мой внизу стоит, он вас и отвезёт по домам, – Скворцов тяжело поднялся, приволакивая протез. Скррр… скрррр… не слыхать больше бодрого постукивания. – Думайте. Я тут бессилен. Всё, что знал, выложил. Может, не зря верит в вас Потёмкин.

– Мы сперва в морг заедем. Мало одной кремации, чтобы мага упокоить, надо и другие оболочки разрушить и тонкое тело освободить. А завтра с утра пораньше грибников пойдём искать. Там, на болоте, и подумаем. В лесу всегда лучше думается, – тщательно выбирая слова, ответила Маша.

– Запретить не могу, – уныло сказал председатель. – И посылать тоже не могу. Сами решайте. Может, сумеете без шума управиться: у вас сила и знания, Арнольдыч хорошо натаскивает, а у меня – запасы кое-какие есть. В случае чего – могу и за ниточки нужные потянуть…

– Мы пойдём, – повторила Маша. – Только Виктору Арнольдовичу сообщить надо. Раз уж знаем теперь, что к чему, может, и он с нами по душам поговорит. Да хоть бы объяснил, почему сам до сих пор с этим не разобрался. У него же силища не в пример больше нашей.

– Сравнила, матушка, – пробормотал председатель. – За таким магом, как Виктор, – пригляд особый. А тут, сама видишь, дело непростое… Даже мимо города будет проезжать – тотчас два и два в МГБ сложат, тут же вспомнят магов, что уехали на кармановском поезде и сгинули. А тут издали, видно, не рассчитаешь. Я ему и замеры делал – есть кое-что из оборудования, что уж скрывать, скопидом я по этой части. Что с войны осталось, всё сберёг. Оказалось, в лаборатории такого не воспроизведёшь. Нужно на месте…

– И Отец нас, значит, прислал… – пробормотал Игорь, глядя в пол. – Теоретиков.

– Прислал, – кивнул председатель. – Значит, справитесь. Не ошибается он.

Вернувшись из морга, где они тщательно проверили кремированные останки на магический фон и совершили необходимые обряды упокоения, остаток ночи Игорь с Машей провели дома, заставляя себя если не уснуть, то хотя бы расслабиться – как на фронте перед боем. Пришлось повозиться, но процедура прошла на удивление штатно – от и до, как по прописям.

Придя домой, успокоили, как могли, родных. Мол, ничего страшного, пропавшие живы, просто добраться до них не так легко, в самые дебри забились, грибники неистовые. Осторожно поспрашивали, не слыхал ли кто чего про те места, – матери пожимали плечами: да, болтали бабы на базаре, что нечисть шалит, охотникам девушки полуодетые мерещатся, ну так они про это всегда болтали, образованному человеку во всё такое верить даже и неприлично. После войны много чего жуткого и странного по дебрям случалось, лешие и прочие обитатели во время боёв чуть с ума не сошли – чего ж теперь удивляться-то? И хотя случались после войны в заречных лесах трагедии, но случались они по причинам понятным, хоть и горьким, главным образом от не разорвавшихся вовремя мин или снарядов. Чтобы кто-то погиб, нечистью задранный, – нет, давно уже не бывало.

Скворцов встретил их возле горисполкома – подтянут, выбрит, освежён одеколоном. Собран. Вместо костюма с галстуком – полувоенный френч с портупеей, на ней – пистолетная кобура.

Не пустая.

Рядом вместе со своей командой вышагивал и лейтенант Морозов, и выглядел он – краше в гроб кладут. Ночью точно глаз не сомкнул, и это самое меньшее.

– Ну, удачи вам, ребята, – сердечно простился председатель. – Маша, Игорь, на два слова…

Вы не серчайте на меня, товарищи маги. Так уж вышло, – развёл он руками. – Помните, что я вам вчера говорил. Про товарищей наших, десять лет назад смерть геройскую принявших. За Родину, за народ трудовой… Думал я о том, что вы сказали, Машенька. Если и остался кто… Может, от фрицев гостинец, но если… из наших кто там, в болоте, не мёртвый… Не надо их имена полоскать. Что они за черту шагнули – так не нам их судить. Что немцы такого в ход не пустили – то их фашистское дело. А наши вот пустили. И победили! Хотя и сами полегли!

– А вы-то, Иван Степаныч, были знакомы с ними?

– Нет, Маша, не был, – вздохнул председатель.

– Хоть приблизительно узнать, что там было. Виктора Арнольдовича скоро никак не расспросить, а людей спасать надо. Не вспомнили вы ещё чего-нибудь, что нам бы помогло?

– Не говорили мы с Витей о таком. Может, не хотел лишний груз на меня валить, а может, думал, не пойму. Сказал лишь, что такое даже фашисты в ход пускать боялись, хотя и была у них в то время похожая разработка. Знаете, как с газами? В империалистическую-то, в первую германскую, травили друг друга без устали, а в Отечественную – уже нет. Больно газы страшными сделались. Глазом моргнуть не успеешь, а полстраны в кладбище обратится, твою собственную армию не исключая. Таскали мы всю войну противогазы, таскали, да, к счастью, обошлось всё. Так что… счастливо сходить, невредимыми вернуться. И пропавших найти!

– Найдём, товарищ председатель, – хмуро и решительно сказал Игорь, не глядя на Скворцова.

– Вот и славно. Это по-нашему, по-большевистски… Морозов! Готовы?

– Так точно, – хмуро бросил лейтенант. – Товарищ председатель! А может, всё-таки…

– Не может! – оборвал его Скворцов. – Всё, хватит время терять! В добрый путь. И возвращайтесь. Пожалуйста.

По знакомой тропе идти было проще. Прозрачный воздух звенел, что-то на тысячу тоненьких голосов пело и стрекотало в траве. Утро выдалось ясное, чудесное. Почти такое же, как второго мая, когда почти окончательно стихли выстрелы в Берлине и младший лейтенант Игорь Матюшин, расписавшись на рейхстаге, глазел на почерневшие от копоти Бранденбургские ворота.

Засечки, оставленные Машей, никуда не делись, так что нужное место отыскали без труда.

– Лешаки смотрят, – вполголоса проговорила Маша, вглядываясь в окружавшую их чащу.

Игорь молча кивнул. Лесная нечисть (или, вернее, нелюдь – особого вреда от леших не было, а порой удавалось и существенной помощи добиться) напряжённо ждала. Из-под еловых лап выглядывали самые мелкие и шустрые. Игорь шикнул на них, и лохматая мелочь бесшумно кинулась прочь. Кто-то с перепугу поднял зайца, и длинноухий стриганул по краю болота.

– Боятся топи, шантрапа.

– Правильно боятся, – кивнула Маша. – И нам туда соваться нужды никакой. Потерявшихся там нет, это точно. Едва ли они ночью бродили. Скорее пытались на одном месте отсидеться.

– Давай ещё разок по Курчатову пройдёмся. Только уже с поправками на эту тварь.

Обогнув по широкой дуге роковое болото, вышли на старое место. Чёрное кострище, оставшиеся мелкие окопчики. Лейтенант Морозов мрачно велел своим занимать позиции, отрезал, мол, у меня приказ.

Тщательно, не торопясь, ставили защиту. Четыре уровня, всё по учебнику, как положено. Прежде всего надлежало прикрыть милиционеров – как Игорь с Машей и предсказывали, проку от тех не было пока никакого. Магам творить заклятие, а значит – раскрываться. Тут излишняя защита может даже помешать – как тяжёлые доспехи рыцарям на льду Чудского озера.

Второй раз Курчатов шёл уже легче, хотя почти бессонная ночь и проведённый обряд над прахом погибших чародеев не могли не сказываться. Вновь забеспокоилась, забилась болотная тварь, но теперь уже Маша знала, как с ней справляться. «Ничего у тебя не получится, прости. Если ты от фашистов осталась, то радуйся, пока мы с тобой не покончили. Если ты наша, от того самого «заступления за черту», то… то прости, но покончить с тобой нам тоже придётся. Потом, как потерявшихся разыщем».

Спираль разматывалась; Игорь, как и прошлой ночью, умело скидывал норовившие захлестнуть Машину шею незримые петли. Болотная тварь притихла, сидела, прижавшись к самому дну, словно поняв, что дело пахнет керосином.

Обнаружились и лешаки – попрятавшиеся, затаившиеся за кочками и кустами, напряжённо ждущие исхода. Раскручивающееся заклятие словно высветляло весь лес, делая его цвета сепии, точно на старой-престарой фотографии. Отыскивалось всякое. Немецкая авиабомба, глубоко ушедшая в болотное дно, до сих пор сочащаяся чужой холодной магией; какой-то идол, додревнее городище, поглощённое жадной топью, – поиск по Курчатову не должен был бы являть ничего подобного, но привычные пределы и ограничения опрокидывались сегодня одно за другим.

Страха не было, его вытеснил азарт. Машу захлёстывал пьянящий, кружащий голову восторг – от собственного могущества, почти всесилия. Сейчас, вот сейчас, вот ещё чуть-чуточку – и пропавшие, наконец, проявятся, заклятие сработает, как ему и положено, они выберутся из леса… и всё станет хорошо. Совсем хорошо.

Захват спирали всё ширился. Маша словно парила над болотами и чащей, поднималась выше, выше, к самому солнцу. Ей казалось, что исходящая от неё сила пронзает всё вокруг лучами нестерпимого света, и перед этим сиянием не устоит никакое зло. Сейчас, сейчас, ещё немного, ещё совсем чуть-чуть…

В золотое солнечное сияние словно ворвалось иссиня-чёрное пушечное ядро. Плавно раскручивающаяся спираль соскочила, внутри Маши это отозвалось жутким режущим скрипом – железо по стеклу, патефонная иголка, с хрипом и визгом проехавшаяся поперёк грампластинки.

Чернота не допускала до себя её магию. Отталкивала, отпихивала, не давала хода. Там, внизу, за краем болота, за лесной завесой. И нечто, сопротивлявшееся ей так уверенно, было не одно.

Сознания Маша не потеряла, но ощущения были – словно от сильнейшего удара под дых. Согнувшись в три погибели, она повалилась на влажный мох.

– Маша! Что… – Игорь кинулся к ней. – Петля?! Петля, да?

Это была не петля, но у Маши получалось только хрипеть. Её собственная воля продолжала бороться, удерживая грозившее вот-вот пойти вразнос заклятье поиска.

Яркий день стремительно темнел – словно мраком наливался сам воздух; так бывает, если в стеклянный графин с водой опрокинуть целый пузырёк чернил.

Что-то хрипло крикнул Морозов; один из его людей полоснул очередью по вдруг зашевелившимся кустам, потом ещё и ещё. Вмиг расстрелял магазин, с бранью отбросил, лихорадочно пытаясь вставить новый.

Стали стрелять и остальные, без команды, кто куда. Лица белы от ужаса, рты раззявлены в беззвучном крике, – но ни Игорь, ни Маша никакого врага не видели.

– Вставай, Рыжая, вставай! Гляди, что творится-то!

По болоту, прямо к ним, струились тёмные ручейки невесть откуда взявшейся жижи, над ними поднимался белый парок. Над болотом пронёсся многоголосый стон. Маша вдруг услыхала беззвучное «Бегите!» и тотчас ощутила, как бросились наутёк наблюдавшие за ними лешаки; краем глаза успела заметить метнувшуюся чёрную кошку.

Наступал мрак, наступало ничто, и по сравнению с ним смерть действительно показалась бы просто мирным сном после трудного дня.

Первобытный ужас поднимался с самого дна сознания, память о временах, когда вот такими вот жуткими заклятиями первомаги расчищали место своим племенам. Расчищали, сами не понимая, чему открывают дорогу.

– Маха! Вместе!

– Ага! Давай, держи, петли все на тебе!

Трещала, ломаясь, их тщательно возведённая защита. Кто-то из морозовских милиционеров упал лицом вниз, обхватив голову руками, отбросив оружие; чернота наступала, всё ближе и ближе. Игорь сжал кулаки, лихорадочно выкрикивая слова формулы.

Маша ударила как на фронте, по-русски, наотмашь, раскрываясь и не щадя себя.

Удар словно в вату канул; ничего, ни отзвука, ни отголоска.

За деревьями мрак стягивался в тугие комки, словно коконы. Один, два, три… семь… восемь.

И каждый из них таил в себе такую силу, что даже и присниться не могла.

– Стой! Стой, дура! – вдруг вскрикнул Морозов. Игорь не успел его перехватить, не мог бросить на полуслове начатую инкантацию.

Лейтенант – не иначе разума лишился от страха – выскочил из своего укрытия и припустил в мокрый лес, прямо через топь, ловко перепрыгивая через чёрные ручейки; белый пар лизнул край формы, ткань немедленно задымилась.

Проклятье!

Игорь упустил очередную петлю заклятия. Машка хрипло вскрикнула и упала, по локоть погрузив руки в сырой болотный мох. Игорь, проклиная себя и лейтенанта, бросился к ней. Поднял. Глаза Машки, всё ещё затянутые бельмами, были широко открыты. И тут из её груди вырвался вой. Страшный, нечеловеческий. И от воспоминания о той ночи, когда Игорь слышал такой вой впервые, мурашки рванули по коже. Похолодели руки.

Однако мрак остановился. Ручейки темноты, более похожие на подбирющихся к добыче удавов, замерли, разливаясь иссиня-чёрными лужами среди болотного мха.

– Приведи её, и мы отпустим всех, – глубокий голос, низкий, сорвавшийся на хрип, не мог принадлежать Машке. Игорь тряхнул подругу. Она закашлялась, невидяще захлопала глазами.

– Игорь, что? Остановили их, да? А ты что же, петлю упустил, двоечник?

Игорь прижал подругу к груди.

– Лейтенант сбежал. На болото.