Вражко вскинулся на дыбы, девчонка – лет шестнадцати, не более – вскрикнула, бросилась в сторону, упала, споткнувшись. И едва успела подняться, когда на дорогу высыпали из леса ее преследователи. Остановились, заметив гербы на плаще путника, окинув завистливо-злыми взглядами красавца коня и стройную фигуру мага.

Увидев их перекошенные дикой яростью лица, манус облегченно вздохнул и отпустил поводья вороного. Среди запыхавшихся деревенских не было ни единого колдуна, способного ему противостоять: золотники, словники и манусы брезговали жить с селянами, а в толпе не видно было ни посохов, ни книг. У некоторых в руках были топоры да порыжевшие вилы, но этого оружия черноволосый маг не боялся. Не даст он деревенским подойти так близко, чтобы проклятый металл подействовал на его магию.

Поняв, что от погони не уйти, девочка прижалась к теплому боку коня, видимо, решив, что толпа взбешенных деревенских опаснее приплясывавшего на месте вороного. Вражко фыркнул – позволил ей положить руку на свой блестящий черный бок, втянул ноздрями незнакомый запах. В глазах девочки плясал страх, но она вымученно улыбнулась вороному.

Взбешенные этой слабой улыбкой, крестьяне двинулись было на нее, но Иларий вскинул руку, не снимая перчатки, сплел средний и безымянный пальцы – и почувствовал в самом центре ладони знакомое покалывание. Тогда он еще выше поднял руку над головой и принялся медленно покачивать большим пальцем, пока все полсотни наполненных злобой глаз не уставились зачарованно в центр его ладони.

– И вы не отыскали себе, – прошипел Иларий, – другого дела, кроме как бегать по кустам?

Голос его постепенно креп и на последнем слове зазвучал уже грозно и властно.

– Я, манус Иларий, приказываю вам – идите по домам, и если хоть один из вас ослушается слова моего…

Иларий усмехнулся, позволив деревенским увальням самим придумать себе кару, и распрямил пальцы, сбрасывая заклятье в широко открытые глаза бестолковых преследователей. Науку общения с буйными селянами он знал хорошо – не раз, покинув через окно спальню, в дверях которой уже стоял очередной взбешенный рогоносец, Илажи приходилось, давясь от смеха, прятаться по курятникам и сеновалам.

Деревенским мертвякам были не так страшны пустые руки мануса, как громоздкий, испещренный рунами посох палочника или вопли местного колдуна, припавшего к большому камню или старой искореженной сосне. Отсутствие этих знаков мага, внушающих трепет немытым землепашцам, манус восполнял картинными жестами, гневным взглядом да замогильными завываниями, которые порой действовали настолько хорошо, что заклятья не требовалось вовсе или хватало сущей безделицы, на которую и силы-то почти не тратится. Вот и теперь Иларий даже не потрудился снять перчатку и обнажить руку – перепуганная толпа мгновенно скрылась в зарослях. Еще некоторое время со стороны доносились треск веток да приглушенная ругань.

Маг наклонился и, подхватив беглянку, втащил на лоснящуюся черную спину Вражко. Девчонка прижалась к своему спасителю, вцепилась пальцами в край плаща. Погоня еще горела в ее крови – и крепкое горячее девичье тело льнуло к широкой груди мага.

Молодой человек крепче прижал ее к себе, даже сквозь перчатку и тонкую рубашку чувствуя, как дышит жаром загорелая кожа. В светлых растрепанных волосах девушки запутались веточки, сухие листья и пожелтевшая хвоя.

Если раньше он не дал бы беглянке больше шестнадцати, то теперь, рассматривая вблизи, уверился в том, что она на пару лет старше. Сильные руки и сбитые стиркой костяшки говорили о том, что на ее долю выпало немало тяжелой работы, а желтоватые кончики пальцев выдавали в ней травницу. Видно, ее искусство не слишком помогало маленькой лекарке, раз ей самой приходилось так много стирать.

Маг осторожно положил на талию лесной ведьме ладонь, прислушался, едва заметно переплетая пальцы. Усмехнулся.

Теперь стали понятны состиранные пальцы лекарки и ее натруженные руки – в крови девчонки не чувствовалось ни капли магии, а много ли можно заработать по деревням приворотными зельями да настоями от женских недугов. Маленькая мертвячка не вызвала бы на деревню дождя, используй она для этого хоть все скалы Росского хребта. И попади она в руки последнего слабенького палочника или захудалого книжника – несдобровать девчонке. Хорошо, если попавшийся на ее пути маг прельстится круглой попкой да пухлыми губками, а не возможностью вдоволь покуражиться над безответной и бесправной падалью.

Сам он никогда не опускался до того, чтобы тренировать свое искусство на мертвяках – несмотря на то что двор отца всегда был полон челядью, от рождения не способной к магии, Илажи учился на деревьях, дворовых собаках. А когда настал черед оборонительной магии – соседи в один голос уговаривали отца не слишком чистоплюйничать да поднатаскать щенка-сына на живое мясо. Но Игнаций был не тот человек, чтобы, удержавшись в малом, согрешить в большом. Не позволил сыну истязать «существо мыслящее», хоть и обделенное колдовской силой, а, не поскупившись, пригласил маленькому Илажи учителя – палочника Тимека.

И многоученый Тимотеуш принялся за службу с рвением, с каким цепной пес кидается на щедрую господскую подачку. И резную свою палку использовал с неизменным усердием – только чаще не для колдовства, а для учения. Учил все больше по спине да по плечам, и потому юный манус возненавидел палочников. Знал Иларий, что злость на него срывает наставник на дворовых мертвяках. От учителя услышал он впервые это гадкое слово, да и много других. Как только не звал Тимек «мертворожденных» – «падалью», «мясом», «псовой костью»… И кость эта кланялась многоумному наставнику хозяйского сынка, потому как… ответить ей было нечем.

Пожалуй, если б мог Тимек использовать свою скудную магию против заносчивого мальчишки, едва ли щеголял бы сейчас его воспитанник своей гордой выправкой, не держал бы так высоко темноволосую голову.

А вот Илажи не утерпел – едва почувствовал, как складываются пальцы в силовое, огрел ненавистного наставника так, что старый ведьмачина покатился по двору, глотая пыль и пугая куриц. И почувствовал тогда Иларий впервые «отповедь» – ответ боевой магии.

«За ладонь – пальцем, – прошептал, ухмыляясь, вываленный в пыли и навозе Тимотеуш, склоняясь над скорчившимся от боли учеником, – а за жизнь – кровью».

Сам Тимотеуш, насколько помнил Иларий, ни разу не ударил заклинанием – только словом да палкой. Боялся старый проныра «отповеди». Только не спасало это дворовых – топились прачки в барском пруду, снимали в сараях и в овинах удавленников. И в голову не могло прийти поднять руку с вилами на истиннорожденного…

Попадись его учителю маленькая лесная травница, с тяжелым сердцем подумал Иларий, несдобровать бы девке. Сама бы на ветку пеньковую петельку закинула.

И молодой маг, отчего-то потеплев сердцем, покрепче прижал к себе девчонку.

Она дрожала – страх отпускал онемевшие мышцы. Непослушными пальцами нашла на шее узелок косынки и долго теребила, покуда справилась. Вытащила из волос кое-какой мусор, наскоро заплела косу, завязала перепачканной косынкой.

Иларий пустил Вражко шагом, но тот никак не желал успокоиться после встречи с деревенскими и притопывал тонкими ногами.

Девочка попробовала отстраниться, вырваться из железных объятий мануса, только Иларий усмехнулся и крепче стиснул ее загорелое тело.

«Эх, Каська, ломака чернобровая, задирала б поживей подол – глядишь, уже сидел бы княжий маг за столом Казимежа да пил из круговой, а не таскался по лесам с сомнительной своей поживой», – усмехнулся про себя Иларий, ласково поглаживая руку и плечо своей невольной спутницы, словно успокаивая разнервничавшуюся лошадку.

Но девочка только глянула на него серьезными серыми глазами и тихо попросила:

– Пусти наземь, добрый человек.

– Может, и пущу, – весело отозвался Иларий, – коли придет охота. Да только скажи мне, милая девонька, за что тебя по лесам добрые люди вилами гнали?

– За добро, – невесело улыбнулась лекарка.

– Гнали собаки лиску за добро да за рыжий хвост, – шепнул ей в ушко маг. Девчонка обиженно отстранилась и попробовала оттолкнуть затянутую в перчатку ладонь, бесцеремонно гладившую ее едва прикрытое разорванной рубашкой бедро.

– Уж не на рыжий ли хвост господин позарился – раз лисичку от собак спас? – дерзко ответила мертвячка, сверкнув гневным взглядом. – Только у этой лисички вперед хвоста коготки…

Иларий невольно рассмеялся – отчаянная смелость желтоволосой травницы была ему по душе. Не часто встречались на его пути мертвяки, способные перечить истиннорожденному магу.

– Да и язычок у тебя, лиска… – пробормотал он, примирительно улыбаясь. – Тебе-то, верно, до поворота да во все стороны, а мне дорога одна – в город, так пока по пути – примиримся добром, побеседуем. А там – вольному воля.

Девчонка кивнула и одернула короткую – едва за колено – оборванную рубашку.

Иларий тяжело вздохнул и отвел взгляд. Уж больно недружеские в голове бродили мысли.

Он остановил Вражко, спешился сам и помог спутнице. Повел вороного в поводу. Девчонка отступила на шаг в сторону, но шла вровень – не страшилась.

– А сама-то ты, девонька, чьего роду-племени, какой мамы доченька? – спросил маг.

– О племени не спрашивай – не родниться, о матушке – в земле матушка, – ответила лекарка. – А за то, что спас меня от участи страшней смерти – от сердца благодарю. И если будет тебе, княжий маг, нужда в моем искусстве – за услугу отплачу услугой.

«Могла б ты мне услужить, – подумал с усмешкой Иларий, – сам бы соломку подстелил…»

Сказал вслух:

– Имени не спрашиваешь, а обещанье даешь… А коли я сам Черный князь и попрошу тебя завтра дитя заживо варить – сваришь?

– Нет, – спокойно ответила лекарка, – не стану. И – будь ты Черный князь – в глазах моих об этом давно бы прочел. По гербам ты княжий маг, а потому сам знаешь, каково под хозяйской волей – сверх сил не попросишь. Спас меня и ничего не требуешь – значит, сердце у тебя доброе и гордое. Обещанье возьмешь, а от услуги откажешься, на свои силы понадеешься. А я тебе так скажу: увижу, что нужна, – сама приду.

Не вязались гордые слова с рваной перепачканной нижней рубашкой, спутанной косой да состиранными пальцами, только Иларий не на пальцы смотрел – в лицо. И думал: такая полюбит, так горло любому за тебя вырвет – без магии.

Не приведи Землица…

– Хорошо, – сказал он, стараясь казаться по-прежнему веселым, – я, Иларий, манус князя Казимежа, властителя Бялого мяста, принимаю твою помощь и беру в залог твое слово да волос с твоей головы.

Девушка удивилась странному залогу, но, не отводя ясного, доверчивого взгляда, рванула выбившуюся из-под косынки пару золотистых волосков и протянула магу. Он, ласково улыбаясь, намотал залог на безымянный палец:

– Только не позволишь ли узнать имя моей прекрасной должницы?

– Агнешка, – прошептала девчонка. – Мертворожденная.

Она замолчала, напряженно ожидая его ответа. Станет ли истиннородный маг возиться с «падалью», с «собачьей костью»…

– Принимаю твою помощь, мертворожденная травница Агнешка, – торжественно повторил Иларий, глядя ей в серые строгие глаза, и, внезапно широко улыбнувшись, добавил: – А не скрепить ли клятвы? Уж больно губки у тебя, моя радость, хороши.

И сгреб в охапку взвизгнувшую должницу. Она выскользнула из-под руки, но Иларий не лыком был шит – ухватил свою лисичку за подол рубашки, обнял крепко, поцеловал в розовые приоткрытые губы.

Вертелась девчонка, упиралась руками магу в грудь – сильная. Будь на месте Илария кто другой – отбилась бы, убежала. Только не зря получал Тимекову палку молодой маг – крепко держал, хоть и ласково. И беглянка, поддаваясь его настойчивым рукам, рвалась вполсилы, по-девичьи.

Иларий шептал ей, уговаривал – кровь горела так, что все вокруг затуманилось, покалывание в ладонях перешло в неумолимое жжение. По пальцам потекли белые искры – до самой сути достала лесная чаровница мага, захлестнуло волной колдовской силы.

Он до боли сжал руки в кулаки, надеясь унять расходившуюся в нем вьюгу – хуже нет, когда маг собственной силе не хозяин. Девчонку б не убить ненароком…

Иларий сбросил с пальцев белые искры в траву – и сухая осока вспыхнула мгновенно и ярко и тут же погасла, обратившись чередой колючих ледяных игл. Но руки не слушались – по пальцам белыми змейками струилась сила.

– Беги, лиска! – крикнул Иларий, стараясь отвести от нее онемевшие руки.

Агнешка сперва опешила, отступила, но, увидев, как заискрился разрядами воздух вокруг его ладоней, развернулась и со всех ног припустила в лес. Вскинулся Вражко, затанцевал в нерешительности, но, как заметались вокруг хозяина белые молнии, рванул в поле.

Иларий со всей силы ударил ладонями в землю, чувствуя, как вмиг похолодевшая почва тянет из него взбесившуюся магию – осторожно, по-матерински. Заскрипели, на глазах разрастаясь, ближние деревья, пополз мох по камням – откуда взялась в повесе-манусе такая силища…

Измученный борьбой с собственной магией, он не заметил, как позади него из темной придорожной листвы вышли несколько человек с крупными узловатыми посохами. В плащах без гербов.

Палочник, что шел впереди, взмахнул рукой – и остальные, пятеро или шестеро, направили на коленопреклоненного Илария посохи. Молодой маг почувствовал, как сковало ледяным дыханием руки, как побежал, заставляя неметь усталые мышцы, по телу холодок заклятья.

Не успел он обернуться, разглядеть нападавших, как непослушные ладони взметнулись от земли – сбросили назад белые змейки. Кто-то из невидимых его мучителей вскрикнул коротко – и Иларий почувствовал, как ударила по ребрам «отповедь». Убил.

Кто-то испуганно дернул посохом – хватка заклинания ослабла, черноволосый маг смог повернуться и глянуть в глаза нападавших. Злые глаза. Знакомые, только не припомнить, где видел.

Плащи без гербов. Иларий дернулся было к ним навстречу. Но один, знать, главный, шагнул к нему сам – стиснул челюсти, готовясь к боли, и ударил белой радугой в синие глаза Илария.

Глава 3

– Будешь знать, паскуда, как кусать руку, что тебя кормит! – Крепкий удар широкой ладони. Звон в ушах. – Будешь знать, потаскун, как пакостить там, где живешь! Вобью тебе, шленда, в глупую башку княжью милость!..

Еще удар.

Проходимец прижал уши и отчаянно завилял хвостом, надеясь разжалобить старого хозяина, но Казимеж был в ярости. Он снова ударил пса, и крупный перстень рассек Проходимцу щеку.

Пес взвизгнул, отскочил и с тоской уставился на хозяина.

Пожалуй, Проходимка ни в чем не обвинял князя – с ними, двуногими, всякое бывает. Попадет вожжа под княжий зад, так получать челяди шишки. И ему, Прохе, щедро пользующемуся хозяйской любовью, от гнева княжьего прятаться совсем негоже. Не дворняга – благородный, гончак чистых кровей. И хоть провинность его меньше жучьего уса, а по ушам съезжено знатно, да и рука у князя как поварская хлебная лопата, Прошка решил на хозяина зла не держать.

Проходимец заскулил, преданно заглядывая в глаза Казимежу, но князь больше не обращал на него внимания – смотрел вдаль, на темную кромку леса и белесую в сумерках дорогу. Ждал.

Злого человека ждал. Это Проха давно понял. В прошлый раз как злой человек приезжал – князь, сам не свой, едва не пришиб замешкавшегося стремянного да с хозяйкой целый вечер ругался. Вот и теперь хозяин рычал едва не с утра, бранился и раздавал почем зря затрещины.

Разве не таскал ничего раньше Проха с княжьего стола – таскал, и, бывалоче, с самой ложки хозяйской, но посмеется Казимеж, подхватит свою миску да всю Прошке в морду: ешь, Проходимец, дружок любезный.

А тут – за утиную ножку по ушам.

Не в духе был хозяин, как шавкой обреханный, понурый, страшный, злой и словно бы настороженный. Вышел во двор, оперся на коновязь, вглядывался в полутьму, вслушивался. Вздохнул глубоко, на лавку под дубом сел, ссутулился. И снова все глядел, все слушал.

Да, видно, не слышал, потому как, когда из-за плетня появился Юрек, князь не повернул головы. Проха взбрехнул было, но Юрек пригрозил ему кулаком за княжьей спиной, а вслух громким ласковым голосом окликнул:

– Что, Проша, своих уж не узнаешь? Старый пустобрех…

И тут Казимеж не повернул головы, и Юрек, ссутулившись и изобразив на широком лице покорность, подошел еще ближе, надеясь, что князь наконец обернется. Казимеж махнул рукой, приглашая его сесть рядом. Проха тоже перебрался поближе к хозяину. Не нравились ему Ежкины глаза – черные, нехорошие.

– Милостивый государь… – начал было Юрек.

– Давай уж, братец, без чинов. Все по Землице ходим – уж какие государи нынче… Топь тебя побери… Вали свою печаль на княжью голову! Одной больше, одной меньше… с отцом твоим, Юрек, от одного учителя батоги принимали, тебя на руках нянчил – так уж и осерчаю, да не убью, Черному князю не отправлю… Каська опять?

Юрек вздохнул, распрямляя широкие плечи, тряхнул головой.

– Кабы только Каська… Укороти, князь, твоего любимца. Ведь шепчутся мужички. У всех жены, не все в ладу. А на бабий подол замка не повесишь. Мужички пошепчутся и… беды б не было. Змею у сердца греешь…

– Так уж и змею, – усмехнулся Казимеж. – Не всяк змея, кто шустрей тебя. Обнимали бы баб погорячей, так и Илажке б не разгуляться…

Под насмешливым взором князя Юрек потемнел лицом, придвинулся ближе и заговорил торопливым шепотом. Прошка подкрался, завалился под скамьей и принялся с видимым усердием гонять блох. Не на шутку разволновавшийся Юрек только толкнул его ногой, но не прогнал – и Проходимец жадно вслушивался в его сбивчивый быстрый шепот.

Только ровным счетом ничего не понял.

Илажка, княжин черноголовый любимец, зарился, по словам путаника Юрека, на чужое, только взял какое-то «свое» у Юрековой Каськи да «урвал» у Немирки, покуда ее благоверный таскался в Дальнюю Гать на рынок за новым жеребцом.

Прошка помотал головой, недоумевая. Немирка вовсе не выглядела как-то иначе, наоборот, повеселела и даже к нему, Проходимке, стала приветливей – и ежели Илажка что и урвал, то из такого места, что сразу и не приметишь.

Проха тихо зарычал, думая, не ухватить ли клеветника Юрека за ногу. Не рвал Илажка никого – в это Проходимец никак не поверил бы. Иларий ему нравился. Хороший он, черноголовый, щедрый. Собак, хозяйских ли, вольных, никогда не обидит. А бывает, злится старый хозяин, у всей дворни чубы трещат. А войдет Илажка, сверкнет веселыми глазами – и от его шуток повеселеет Казимеж. Уж глядишь – треплет по голове верного Проху да раз – полную миску со стола… С потрошками, с косточкой…

Нет, не мог черноголовый от Немирки рвать – большого сердца человек.

А если и урвал чего, так уж не от этой тощей черпальной ложки. Если б ему, Прохе, выбирать, от кого, рванул бы он от Каськи чернобровой. У той мясца – как на княжьем столе. Напутал, видно, бестолковый Юрек: это у Каськи черноголовый урвал, а у Немирки «свое» взял.

Да только Казимеж, видно, Юрека понял – нахмурился, покачал головой, языком прицокнул.

– Виноват Иларий, – пробормотал князь, – только что ж я сделаю, Юрек? Ведь молодого да холостого не то что князь – Земля-создательница в штанах не удержит…

Казимеж, озлясь на беспутника-любимца, хлопнул ладонью по шершавому дереву скамьи, но запечалился, уронил руку. И Проходимка тут же сунулся под нее ласкаться. Да не к месту. Князь оттолкнул широкую лопоухую голову пса.

– Ладно, Юрек, – проговорил он медленно и строго. – С утра голова яснее. Я тебя услышал – себя послушаю… Подумаю, как с вами быть. А уж свою Каську сам крепче за подол держи… Теперь ступай, гостя встречать буду.

И Казимеж с мрачным и темным лицом пошел к дому – на светлой дороге, отделившись от черной кромки леса, показалась пара конных.

Опальный Прошка не рискнул вернуться в дом за хозяином, а остался во дворе – прилег под деревом и стал смотреть, как приближаются черные фигуры всадников.