Амариллис закружилась, превратившись в диковинный цветок; неуловимое движение рук – и юбка, шелестя и волнуясь, опускается к ее ногам… по залу прокатывается согласный, стонущий вздох. Она же, оставшись в расшитом лифе и короткой, украшенной такой же хрустальной бахромою набедренной повязке, замирает на несколько секунд, словно милостиво позволяя собою полюбоваться.

Хэлдар был совершенно ошеломлен. Он не ожидал, что танец произведет на него такое впечатление, и понимал, что ничем не отличается сейчас от мальчишки Хадора, сидящего вцепившись руками в подлокотники кресла, вытаращив глаза и с трудом переводя дыхание. Егo взгляд, с огромным трудом оторвавшись от нежно-белой груди девушки, скользнул вниз, по ее животу, бедрам, щиколоткам…

Случайно. Необъяснимо. Беспричинно. Но его глаза опустились почему-то еще ниже, и он посмотрел на стол, стоящий у края сцены – сначала мельком, бессознательно, затем с тревожным недоумением. Тонкая линия на ножке, почти под столешницей, невидимая для всех, не обладающих эльфийской зоркостью, «…стол не перепутал?..» Стол?!!

Он повернулся в сторону Ливайны – на ее красивом лице застыла гримаска нетерпеливого ожидания, сквозь которую пробивалась злорадная, противная улыбочка… За считанные мгновения, прежде чем нога Амариллис ступила на подлость, он все понял.

Застывшие в сладостном ожидании люди вздрогнули от грохота отброшенного Хэлдаром кресла. А он, перемахнув через стол, метнулся к краю сцены, и все-таки успел встать на колено и подставить свое плечо, взамен выбитой подпиленной ножки стола.

Нужно отдать должное артистам – они и бровью не повели, словно все произошедшее было давным-давно отрепетированным трюком. Песня плела свой прихотливый узор, танцовщица, без малейших колебаний пройдя по чуть накренившейся столешнице, продолжала искушать персонально Черного Лиса Гэлвина, а Хэлдар стоял, уставившись в пол, и не слыша ничего, кроме оглушительного стука собственного сердца.

Должно быть, странное это было зрелище: высокородный эльф, стоящий на колене, словно перед одним из четырех королей, и держащий на плече стол, на котором танцует полуобнаженная девушка… Наконец мелодия стала затихать.

 
…Кто бы ты ни был, не отвергай зова Любви,
Ибо только ради нее ты живешь на земле…
 

Хэлдар не увидел – почувствовал легкие шаги Амариллис. Он боялся поднять глаза, не знал, куда ему деваться от всего неминуемо последующего за его безумной выходкой; глубинная, хваленая эльфийская холодность, неизменно выручавшая в моменты сердечного волнения, покинула его, прихватив с собою эльфийское же невозмутимое достоинство. Он услышал, как Амариллис легко спрыгнула со сцены. Девушка наклонилась к нему, нежно провела пальцами по щеке, взяла склоненное лицо в ладони, приподняла его и, еле слышно прошептав: «Спасибо», поцеловала эльфа в крепко сжатые, пересохшие губы. После этого она скрылась за кулисами под восторженный рев гостей Черного Лиса.

Собрав воедино последние остатки воли, Хэлдар заставил себя подняться; стараясь не глядеть по сторонам, он прошел на свое место, сел и попытался изобразить спокойное величие. Получалось неважно. Рука, державшая резной хрустальный бокал, почти заметно дрожала, стиснутый в прямую линию рот наотрез отказывался улыбаться, а сердце… а сердце, словно вознаграждая себя за долгие годы молчания и уныния, рвалось на волю, расправляло крылья, готовилось взлететь, захлебываясь ликующей песнью.

– Лорд Лотломиэль, я от всего сердца благодарю вас и остаюсь вашим вечным должником. – Звучный голос барона Гэлвина, поднявшегося с места, заставил эльфа оторвать свой взгляд от скатерти. – вы спасли меня и мой дом от худшего из унижений – от осуществленной подлости. Друзья мои, воздадим же хвалу эльфийской зоркости и истинному благородству лорда Хэлдара!

С этими словами он поднял свой баронский кубок, приглашая гостей присоединиться к нему. Отпив глоток, Гэлвин добавил вполголоса, пристально глядя на эльфа:

– И мне кажется, что все мои словеса не идут ни в какое сравнение с благодарностью Амариллис… Не так ли? – и опустился на свое место.

Обычай требовал, чтобы Хэлдар произнес ответные благодарственные реплики, но сейчас он ограничился одним только поклоном. Гости, еще не пришедшие в себя после случившегося, переговаривались, бросая на страдающего от всеобщего внимания эльфа любопытно-завистливые взгляды. Артисты мудро выдерживали паузу, дабы почтенная публика могла переварить увиденное и не мешали ей ненужными сейчас новыми впечатлениями.

– Хэлдар, очнись, – судя по голосу, Геран был встревожен, – не стоит так переживать. Ты только что спас девушку… ее могло убить этим столом, во всех смыслах! И как ты только заметил, что ножка сломана…

– Не сломана. Подпилена, – все так же не поднимая глаз, проговорил Хэлдар.

– Что?! Не может быть, неужели Ливайна… Какая гадость! Тем более, ты не должен сожалеть о том, что сделал. Это не было унижением, друг мой. Или, по-твоему, более благородно сидеть и смотреть, как по воле завистливой дамочки калечится бедная девушка?

Хэлдар бросил быстрый взгляд на собеседника: похоже, что Геран (да и многие другие) посчитали причиной его смущения якобы пострадавшее достоинство, не допускающее преклонения колен перед особой некоролевской крови. Это соображение успокоило его и позволило дотянуть остаток вечера в относительном равновесии.

Хэлдар открывал дверь своей комнаты, не веря, что наконец-то останется в желанном одиночестве. Это застолье казалось нескончаемым, не раз ему хотелось просто встать и уйти, презрев все мыслимые приличия. Ключ тихо щелкнул, повернувшись в замке, и эльф со вздохом облегчения вошел в полутемную комнату. Закрыл за собою дверь, повернулся к окну и… замер, не веря своим глазам. В кресле, оставленном им у распахнутого окна, кто-то сидел, подобрав под себя ноги и сжавшись в комочек. И Хэлдар знал, кто этот кто-то.

– Как ты попала сюда? – ничего более достойного такого случая как-то не пришло ему в голову.

– Через окно. Все просто: узнала у мажордома, где твоя комната; дверь была заперта, а отмычку я так быстро сделать не могу. Пришлось карабкаться по стене, благо плющ тут крепкий, что твоя лестница… а окно ты сам оставил открытым.

– Понятно, – эльф, неслышно ступая, прошел через комнату и уселся на широкий подоконник. Какое-то время они молчали, не в силах произнести ни одного разумного и связного слова. Первой решилась Амариллис.

– Я… я хотела поблагодарить тебя. Если бы не ты, я бы сегодня накрылась ногами при всем честном народе, а потом меня этим столом как муху бы прихлопнуло. И меня, и мою репутацию… позор и поношение! Это ведь выдра Ливайна все подстроила, верно?

– Да, – машинально ответил эльф, – это она. Послушай, не стоит благодарностей, я ведь не дракона сразил.

– Еще как стоит. Для вас легче дракона сразить, чем перед орчатской кровью на колено стать.

– Прости, это не мое дело.

– Да и не мое. Это дело моей прабабки: понесла ее нелегкая в лес по весне, сок успокой-дерева собирать. Вот и нарвалась она на костоломку… а та только проснулась, и была сильно не в духе спросонья. Ну и решила прабабкой закусить, чтобы настроение поднять. И если бы не проходил мимо орк, не было бы у Лимпэнг-Танга такой великолепной танцовщицы. Как любая нормальная девица, прабабка моя хлопнулась в обморок, при виде одновременно и костоломки, и орка. Хотя прадед был очень даже ничего, я его смутно, но помню – высокий, плечищи как коромысло, глаза золотые, на скулах – знаки клана… клыки, правда, не прятал. В общем, договорились они с костоломкой на нескольких треснувших ребрах и одной свернутой шее – костоломкиной, разумеется; а засим стал он девицу в чувство приводить. Уж не знаю, какими способами… но пробабке, судя по всему, понравилось. Настолько, что она вскорости ушла к нему насовсем, получив в приданое крепкое родительское проклятие. Мужнина родня оказалась более благосклонной, не стала ее в котле варить, а наоборот, очень даже полюбила. Вот такая история. Ты не уснул?

– Нет, – усмехнулся в темноте эльф, – не уснул. Занятные у тебя предки.

– Да уж… Дедуля, так тот вообще к пиратам подался, командовал головным кораблем у Фрагга-Освободителя.

– Охотника за рабскими галерами?

– Ага. А на одном из муспельских кораблей он нашел мою бабулю, ее везли на торги в Пойолу. Видно, мужчинам в нашем семействе на роду написано обретать своих будущих жен в самый неподходящий момент. Так вот, выковырял он бабулю из вонючего трюма… слушай, что-то я увлеклась. Вряд ли высокородного лорда Цветущих Сумерек интересует моя родня. Да и моя скромная персона – тоже. Пожалуй, мне пора. И вообще я тут ни при чем, это все мамочкино воспитание, это она приучила меня всегда говорить «спасибо»…

– Ты приходила только для этого?

– Ну конечно. Лезла по плющу в окно, коленку ободрала… и все ради того, чтобы еще раз поблагодарить остроухого за проявленную доблесть! Она встала из кресла и выпрямилась во весь рост.

– Уже поздно. Пожалуйста, пропусти меня, я, пожалуй, удалюсь тем же путем, что и пришла. А не то, неровен час, кто-нибудь увидит меня, выходящей из твоей комнаты… Ты и без того уже в Вольных Стражах ходишь, куда ж после этого – за Край Света, что ли, подашься?.. – и она решительно шагнула к оконному проему.

– Не спеши, – Хэлдар встал и шагнул к Амариллис. – Я принимаю твою благодарность, но что мне делать с твоей невежливостью?..

Почти полная луна безмятежно покоилась па темно-синем бархате небес, подобно слитку молодого серебра; ветер, пролетая над землей, старался не тревожить уснувшие деревья и лишь слегка поглаживал их пышные кроны. Замок Черного Лиса наконец-то затих, улеглись спать даже самые несносные гости; тишина затопила все вокруг, наполнила теплый воздух шорохами, вздохами, шелестами – вкрадчивая тишина летней ночи.

Хэлдар протянул руку и тихо тронул кончиками пальцев волосы Амариллис – короткие, непослушные и неожиданно мягкие. Его ладонь скользнула вглубь этого шелковистого беспорядка и плотно легла на затылок девушки, другой рукой он обнял ее, сильно и ласково привлекая к себе в объятия.

– Амариллис…

Он шептал слова нежности, все больше и больше ужасаясь их пронзительной правде; Хэлдар со страхом и восторгом осознавал, что их рождает его сердце – надменное, гордое сердце эльфа; и после первого же прикосновения ее губ к его щеке он почти услышал, как треснула корка льда на этом сердце, и стала осыпаться мелкими осколками, безвозвратно тая, оставляя его беззащитным и счастливым.

– Ведь уже ничего не изменишь, правда? Это случилось, и я не знаю, что мне с ним делать. Как я буду теперь просто ходить, когда я могу летать?

Они стояли, крепко обнимая друг друга, словно ища поддержки и защиты. Остановилось время, пропали, истаяли каменные стены, притихли даже вечные звезды – они остались совсем одни, и их объятие стало на миг самым главным во всем мироздании.

…Амариллис лежала на животе, подпирая подбородок кулачком, накручивая на палец длинную серебристо-пепельную прядь эльфийских волос.

– Хэлдар, сделай милость, не откажи мне в одной маленькой просьбе.

– Сделать так, чтобы карета Ливайны опрокинулась в грязь?

– Вообще-то я имела в виду совсем не это, но идея неплохая. А что, ты на такое способен?

– И не только на такое… Иди сюда, – и он притянул ее к себе.

– Постой… да где же твоя хваленая эльфийская холодность?

– А я ее смыл, в воде Быстрицы. Не брыкайся, девочка, вот так. И что же это за просьба?

– Да так, мелочь… Но ты все-таки отпусти мне одну руку, ну пожалуйста… Я хотела попросить разрешения потрогать твои уши, они такие забавные и милые.

– Ах вот что. Разрешаю, – и Хэлдар, улыбаясь, наклонил голову. Но как только пальцы Амариллис приблизились к его уху, он сделал резкое движение, словно намереваясь куснуть дерзких пришельцев. Амариллис ойкнула и поспешно отдернула руку, и они оба засмеялись.

– Эй, не советую, – все еще смеясь, пригрозила девушка, – не буди во мне кровь предков!

После таких слов они какое-то время всерьез пытались выяснить, кто же из них сильнее и изворотливее: возились как дети, счастливо и бездумно пыхтя. В итоге Амариллис все же пришлось признать себя побежденной и сдаться на милость победителя. Она перевернулась на спину и потянулась, выгибаясь как ивовая веточка, навстречу его объятиям. Хэлдар смотрел на нее, залитую серебряным светом ночи, чувствовал, как впиваются ему в спину ее пальцы, слушал ее неровное, прерывистое дыхание… Девушка, всего только смертная девушка – Амариллис дарила ему неведомое прежде наслаждение. Она представлялась ему то хрупким, белоснежным цветком, чьи лепестки он раскрывал ласковыми, осторожными прикосновениями; то вдруг ее тишина взрывалась яростным пламенем, в котором, как бабочка, горела его нежность…

Уже на исходе ночи она уснула, свернувшись клубочком в его объятиях, а он все медлил, гнал сон прочь, чтобы еще раз погладить нежное прохладное плечо, поцеловать теплый, взъерошенный затылок.

Проснулся он как от резкого толчка в грудь, вздрогнув, рывком приподнялся – кроме него, в комнате никого не было. В распахнутое окно бесцеремонно врывался холодный предутренний ветерок, комнату заполнял невнятный, неверный предрассветный час. Хэлдар сел на постели, с силой провел ладонями по лицу, прогоняя остатки дремы. Это было? – спрашивал он сам себя, и не знал, что ответить. Удивительное чувство, когда двое становятся одним прекрасным целым, счастье взаимного обладания, еще вчера представлявшееся ему невозможным, – уж не приснилось ли все это ему? Чудесный сон, навеянный танцем Амариллис… Эльф со вздохом опустился навзничь, повернул голову и увидел на соседней подушке короткий, светло-золотистый волос. Это… было?!

Хэлдар торопливо оделся в походную одежду Вольного Лесного Стража, не обращая ни малейшего внимания на валяющийся на полу роскошный камзол, который он немилосердно топтал. Бурого цвета штаны, легкие сапоги, зеленая рубаха и серебристо-зеленая куртка, серый плащ; резную фибулу в форме кленового листа он застегивал, уже спускаясь по лестнице. По-прежнему не понимая – и не принимая – своего порыва, но и не в силах противиться ему, он выбежал из замка и в растерянности остановился; постояв немного, но так и не собравшись с мыслями, направился в сад.

Сад уже начинал просыпаться, поеживаясь в ледяной росяной ванне; пробовали голоса птицы, настраиваясь на долгий безоблачный день. Хэлдар, остановившийся возле той самой липы, недолго оставался в одиночестве. Его слух уловил шелест шагов, и через минуту рядом с ним появился Черный Лис Гэлвин.

– Доброго вам утра, господин эльф. Раненько же изволите вставать.

– Доброго утра и вам, господин барон.

– Вижу, вы тоже оценили мою красавицу липу. Я, знаете ли, частенько обременяю ее своим обществом, мне здесь как-то по-особенному думается. Делать выбор всегда трудно, тем более, когда столь многое ставится на кон, и вся прежняя жизнь встает на дыбы…

– О чем вы, барон?

– Да так, ни о чем, не обращайте внимания на мою старческую болтовню. И все-таки, согласитесь, что последовать за поманившей мечтой – крайне неразумно и как-то несолидно, однако только этот выбор и будет истинным, господин эльф… сердце не лжет. Конечно, всегда можно уйти в сторону с незнакомого пути, предпочесть традицию и правило – это разумно и достойно, но сделает ли это счастливым хоть кого-то?

Барон тяжело вздохнул, словно припомнил что-то грустное и невообразимо далекое, и, по-прежнему не обращаясь к собеседнику, сказал:

– Они уехали еще до света, им нужно торопиться; и так задержались ради старинной дружбы с Черным Лисом. Храмовую труппу Лимпэнг-Танга ждут в Эригоне, на празднике Пятого Лета. Я велел оседлать вам коня. Прощайте, Хэлдар, и не просите пощады у Любви…

Эльф молча поклонился хозяину замка, повернулся – и уже через полчаса белогривый Искрень уносил его на восток, по старой дороге, в Эригон Баснословный.

Амариллис лежала, укутавшись в свое любимое пушистое одеяло, прислушиваясь к перестуку копыт лошадей, везущих их «девчоночий домик», из последних сил борясь с желанием сказать какую-нибудь грубость Рецине и Криолле, старательно притворявшихся спящими. В тот момент, когда она почти уже была готова поинтересоваться у Рецины, с каких это пор она перестала храпеть, как гнусавый мастодонт, в их повозку на ходу взобрался еще кто-то.

– Ами? – это был низкий голос Веноны.

– Да здесь я… А ты чего заявилась? – раздраженно прошипела Амариллис.

– Возьми, – пропустив мимо ушей ее слова, сказала Венона, усаживаясь рядом и протягивая ей небольшой флакончик, – и сейчас же выпей. Это настойка горчухи.

Не возражая, Амариллис протянула руку, ощупью нашла в темноте флакон, поднесла к дрожащим губам и, запрокинув голову, выпила. Горькая, ароматная жидкость обожгла ее горло, растеклась вяжущим теплом внизу живота… Амариллис резко выдохнула, едва не закашлявшись, повернулась на живот и, словно развязав внутри себя какой-то узел, заплакала. Слезы, обжигающие не хуже горчухи, запутывались в ресницах, жгли щеки. На вздрагивающие плечи Амариллис легла рука Веноны.

– Плачь, моя девочка, плачь, слезы смывают печаль с сердца.

– Ничего подобного, – это был голос Рецины, – ничего они не смывают, только размазывают. Так что не реви, дружок, и ни у кого не проси пощады, даже у Любви.

А Криолла молча протянула руку, отыскала в теплой темноте возка голову подруги и погладила ее взъерошенные, не желающие расти волосы.