Введение

Женщин-писательниц XVIII и XIX веков принято называть «профессионалами» в их литературной жизни – будь то Афра Бен, зарабатывавшая на жизнь исключительно пером; Фанни Берни, связанная скорее с кружком Стрэтем-Парка, чем с более любительским «Обществом синих чулок»^a; Джейн Остин, которая вела переговоры об издании романов с Джоном Мюрреем; или Шарлотта Бронте, перед публикацией сборника «Стихотворения Каррера, Эллиса и Эктона Беллов» (1846)¹, ^b купившая справочник «Помощник автора по печати и издательскому делу»^c в стремлении разобраться в вопросах выбора бумаги, шрифта и макета. Эти женщины были профессионалами в современном смысле: они зарабатывали письмом, вели деловые переговоры с издателями, активно строили литературную карьеру и добивались как прибыли, так и популярности на литературном рынке. Тем не менее, можно ли считать писательство профессией, равной профессии юриста или врача, военного или священника, в XIX веке все еще было очень спорным вопросом. В первые десятилетия литература – как для мужчин, так и для женщин – не рассматривалась как профессия. Оглядываясь из 1888 года на прошедшие пятьдесят лет, Уолтер Безант отметил, возможно имея в виду прогресс профессии писателя: «Класс профессионалов сделал большой шаг вперед»^d, но его взгляд был ретроспективным.

Во-первых, в начале XIX века финансовое вознаграждение за литературный труд не обязательно было существенным или стабильным, и это не позволяет утверждать, что писательство являлось профессией. Ли Эриксон пишет в «Экономике литературной формы», что только с появлением периодических изданий в 1820–1830‑х авторы смогли рассчитывать на значительные гонорары за свою литературную работу: двадцать, тридцать и даже сорок гиней за лист; известные авторы могли получить сто и более фунтов за статью, а редакторы – пятьсот-шестьсот фунтов в год. С такими гонорарами «молодые люди в поисках удачи в Лондоне и Эдинбурге вскоре могли позволить себе стать профессиональными журналистами и зарабатывать достаточно денег, чтобы жить как джентльмены»² – и эта финансовая база способствовала развитию писательства как профессии. Тем не менее возможность «жить как джентльмены» (или леди) не гарантировала статус профессионала среднего класса: лингвистические, социальные и интеллектуальные различия выходят за рамки экономики.

В XIX веке словоупотребление различало профессию и ремесло, первое – «призвание, подразумевающее владение какой-либо областью знаний или науки», применяемой «к делам других», второе – бизнес, который производит или продает какой-либо предмет или товар^a. Многие писатели XIX века, как мужчины, так и женщины, боялись запятнать себя торговлей, ведь они продавали рукописи издателям и, таким образом, как бы торговали: книгами, памфлетами, статьями. Большинство справлялись с этой деликатной проблемой, называя писательство профессией, а издание и продажу книг – ремеслом^b. По словам Кэтрин Сэвилл, во время кампании за изменение закона об авторском праве в 1830–1840‑х авторы инициировали разделение понятий «работа» и «книга»: сама работа была предметом авторского права, а книга – «товаром», который производила типография и продавал издатель³. Но такая неоднозначность статуса литературного труда – независимо от того, предлагали ли писатели знания своим читателям или продавали услуги издателям – часто заставляла авторов задуматься. Их настойчивое отделение «профессии» от «торговли» было в основном связано не с деньгами как таковыми (ведь издатели часто были сказочно богаты, а авторы зарабатывали лишь чуть больше, чем скромные представители среднего класса)⁴, как сказал Вордсворт. Между собой писатели проводили дальнейшие различия, отделяя «авторов» от «рабочих лошадок»^c: первые входили в профессию за счет превосходных знаний, врожденного гения или благоприобретенного литературного таланта, а вторые просто писали на заказ для прессы. В лекции «Герой как писатель» Карлайл пошел еще дальше, когда, цитируя Фихте, назвал лжелитератора «неумехой, халтурщиком» (Bungler, Stümper)⁵. Как более сдержанно отмечает Оксфордский словарь английского языка, профессионал обозначает кого-то, «занятого в области, требующей специального образования и подготовки и призвания, или в профессии, считающейся социально более высокой, чем торговля или ремесло»⁶.

В основе таких различий лежала неуверенность в том, могут ли авторы законно претендовать на принадлежность к «профессии литератора» (profession of letters). Выражение «профессия писателя» или «профессия литератора» использовалось все чаще по мере того, как авторы обретали уверенность в выбранном пути и обнаруживали, что могут зарабатывать достаточно для того, чтобы вести образ жизни среднего класса, обычно оцениваемый в триста фунтов стерлингов в год. К тому же оно подразумевало социальное достижение, спорное даже в середине XIX века. Авторы-мужчины, которых мы сегодня назвали бы «профессионалами», не задумываясь об этом ярлыке, оказывались по обе стороны: Джордж Генри Льюис в 1847 году писал во Fraser’s Magazine, что «литература стала профессией», предлагающей «источник дохода почти такой же надежный, как бар или церковь», а Уильям Джердан, бывший много лет редактором в Literary Gazette и в целом зарабатывавший больше упомянутых Льюисом трехсот фунтов стерлингов в год, в автобиографии (1852–1853) опровергал эту идею⁷. По мнению Джердана, литературе не хватало системы наград, премий и общественного признания, присущих профессиям, – мнение, предвосхищающее критерии, которые современные социологи используют для отличия профессий от других рабочих групп: наличие вступительных требований, организация, представляющая интересы членов и устанавливающая стандарты для их работы, иерархия или механизм профессионального развития, включающий в себя награды и призы за высокие достижения, экономическая монополия в представленной области и способность членов сообщества устанавливать собственные цены⁸.

Рассуждая на эти темы, литераторы задавались вопросом, следует ли заниматься писательством в свободное время после выполнения обязательств по основной традиционной профессии (или, в случае женщин, домашних обязанностей) или же ему должно уделять полный рабочий день. Выражение man of letters восходит к более ранней эпохе, когда джентльмену в свободное время было прилично заниматься исследованиями, чтением и писательством. В XVIII – начале XIX века писатель был просто исследователем, ученым человеком – так Вальтер Скотт назвал лорда Минто: «…писатель, поэт и уроженец Тевиотдейла»⁹. Тогда для Скотта обозначение man of letters отличалось от «профессионального автора». Сам Скотт в действительности решил зарабатывать юридической практикой и колко отметил, что литература должна быть посохом, а не костылем¹⁰. Только к концу XIX века, во многом благодаря запущенной в 1878 году серии Джона Морли English Men of Letters^a, выражение man of letters стало практически синонимом понятия профессионального автора (того, что мы теперь называем интеллектуалом) и широко использовалось в качестве почетного обозначения писателя, достигшего определенных литературных и финансовых высот. Даже Морли в своих «Воспоминаниях» (1917) задавался вопросом, не лучше ли заниматься литературой «через пару часов после напряженного дня», чем отдавать писательству все время¹¹.

Профессиональные писательницы появились как группа в XIX веке – одновременно со своими коллегами-мужчинами. Норма Кларк в книге «Взлет и падение писательницы» утверждала, что писательница – это феномен XVIII века, ставший возможным благодаря стабильному положению патрицианской культуры и формированию элитных сообществ наподобие «Синих чулок», но на самом деле такое прочтение уравнивает профессиональных писательниц со старым значением фразы woman of letters как вежливого обозначения общей начитанности и учености^a. «Падение» в названии книги Кларк отражает мнение автора о том, что в XIX веке с появлением «новых учебных заведений, значительным ростом коммерческой печати, а также читающей и покупающей публики, которая ее поддерживала» более ранняя элитарная литературная культура пришла в упадок и статус женщин-авторов упал вместе с ней¹². Моя книга оспаривает идею исторического «взлета и падения». Я считаю, что именно «значительный рост коммерческой печати» сделал возможным появление современных профессиональных писательниц, и прослеживаю непрекращающееся, хоть и не всегда гладкое, развитие женского профессионализма в литературе в XIX веке. Я исследую статус профессии литератора не только с точки зрения женщин как группы, но и как постоянную проблему, с которой сталкивались все литераторы викторианской эпохи вне зависимости от пола, и писательницы справлялись с ней индивидуально – иногда успешно, иногда нет. Освещая разные пути литературных карьер, я расширяю исследование Бетти А. Шелленберг «Профессионализация писательниц в Британии XVIII века», в котором показано, что женщины выстраивали свою авторскую идентичность сознательно и разнообразно: от Сары Скотт, настойчиво отказывавшейся признавать литературную карьеру, до модели авторства republic of letters Сары Филдинг и абсолютно профессионального подхода Шарлотты Леннокс – «более прозорливого относительно будущего авторства»¹³. Это «будущее авторства» – расцвет литературного профессионализма – наступило в XIX веке, когда печатная культура стремительно развивалась, а писательницы открывали новые жанры: эссе, литературный обзор, периодическая колонка, биографический портрет и исторический очерк, травелог и серии рассказов^b. Женщины-литераторы больше не ограничивались художественной литературой и драмой, они стали больше, чем авторами (и субъектами) «ничьей истории» (nobody’s story), как назвала Кэтрин Галлахер свое исследование о женщинах на литературном рынке XVIII века^c. С появлением жанров периодической печати появилась современная женщина-писательница и ее новая идентичность.

Выражение woman of letters, что характерно, – викторианское изобретение. Оно впервые появляется на титульном листе книги Джулии Кавана «Английские писательницы: биографические очерки» (1863) – работы, конструирующей генеалогию викторианских писательниц через наследие их предшественниц XVIII века: Афры Бен, Сары Филдинг, Фанни Берни, Шарлотты Смит, Энн Рэдклифф, Джейн Остин, Амелии Опи и леди Морган – авторов, которых сегодня мы выделяем в истории женского профессионального письма^a. Но сама фраза woman of letters начинает регулярно появляться в книгах и периодических изданиях лишь с 1880‑х, когда Джеймс Пейн, журналист, эссеист и редактор Fortnightly Review и Cornhill Magazine, небрежно использует ее в юмористическом скетче под названием «Мошенники в гостях» (Fraudulent Guests) (1883). Пейн пишет, как, будучи «очень молодым человеком», искал «знакомства с известной лондонской писательницей», но общий друг сказал ему, что «она не хочет иметь с ним дела. Она говорит, что у нее и так слишком много знакомых»¹⁴. Отсылка к молодости Пейна датирует этот инцидент 1850‑ми годами (он родился в 1830 году, а к 1850‑м уже сотрудничал с Household Words и к 1859 году был редактором Chamber’s Journal), поэтому мы можем предположить, что к 1850‑м фраза woman of letters уже вошла в употребление. Однако регулярно она появляется только после того, как Морли запустил в конце 1870‑х годов серию Men of Letters. Несомненно, концепция почетного звания писательницы уже существовала, когда Морли в начале 1880‑х годов поручил Маргарет Олифант написать том о Ричарде Шеридане (по принципу «рыбак рыбака видит издалека» – то есть профессиональная писательница должна была, по его логике, лучше понять судьбу профессионального писателя)^b. Полностью же концепция укрепилась, когда Джордж Мередит в статье для National Review 1896 года назвал Элис Мейнелл «исключительной английской писательницей» (English woman of letter)¹⁵ и когда в начале нового века в серии Men of letters вышли тома о Джордж Элиот, Фанни Берни и Марии Эджворт. Однако в этой книге я утверждаю, что писательницы, как бы их ни называли, процветали на протяжении всего XIX столетия, поскольку женщины все чаще задумывались о литературном поприще и конструировали свой образ в общественном пространстве с точки зрения профессиональной карьеры^c.

Споры авторов XIX века о положении литератора в обществе раскрывают особенности, испытания и (иногда) триумфы профессии писателя. Женщины играли заметную роль в этих спорах – иногда (увы, слишком предсказуемо) в качестве коллег-любителей, на фоне которых мужчины-авторы определяли свою профессиональную карьеру, чаще в качестве участниц публичных обсуждений, способствующих профессионализации литературы, и в обоих случаях в качестве соавторов при создании новой области художественной и культурной деятельности. После книги «Литератор как герой: Дэвид Копперфилд и профессиональный писатель» Мэри Пуви распространилось мнение, что женщины выполняли «стабилизирующую и мобилизующую» функцию в домашней среде, обеспечивая признание профессионального автора-мужчины¹⁶. Это описание, конечно, довольно точно характеризует стратегию Диккенса, но представляет лишь одну перспективу, один момент в процессе развития профессионального писательства, происходившего в течение долгого XIX века. Полная история авторства в викторианской Англии, которая бы учитывала женщин-литераторов и их работу, еще не написана¹⁷. В качестве вклада в эту столь необходимую историю в первой главе я рассматриваю споры о профессиональном писательстве – было оно профессией или нет, какие аспекты литературной работы сделали его профессией, чего не хватало и какие недостатки авторы должны были исправить – в течение трех ключевых периодов: на заре появления авторства как профессии в 1830‑х годах (в десятилетие, связанное с ростом периодических изданий и появлением адекватной оплаты труда писателей); в середине XIX века, когда претензии на профессиональный статус литераторов ярко выразились в движении за признание авторских прав и писатели – мужчины и женщины – стремились к признанию своего вклада в культуру; а также в 1880–1890‑х годах, когда Уолтер Безант повторил в Author (журнале, который он редактировал для недавно созданного «Общества авторов») и в своем руководстве для начинающих писателей «Перо и книга» (The Pen and the Book) утверждение, сделанное Льюисом за пятьдесят лет до него: «…респектабельный писатель может рассчитывать на доход и должность, равные доходу и положению среднего юриста или врача»¹⁸. В этом историческом обзоре я сконцентрировала внимание на периодических изданиях, поскольку именно там велись споры о писательстве, развивались идеи, а авторы добивались признания своих литературных трудов. Именно в периодических изданиях возникла современная концепция профессионального литератора – писателя, чьи критические размышления о культуре и обществе смогли подняться над обыденностью и предложить то, что Ковентри Патмор (в рецензии на эссе Элис Мейнелл) назвал «классическим» достижением, текст, воплотивший «новую мысль общего и непреходящего значения, совершенный по стилю и несущий в каждом предложении отличительную черту гения»¹⁹.

Многогранный вопрос о том, как викторианские женщины входили в литературную профессию – как они артикулировали авторскую роль, как вели переговоры о гонорарах и конструировали свои публичные образы (часто вопреки реалиям), – рассмотрен в следующих шести тематических главах этой книги. Я останавливаюсь на вопросах, которые писательницы рассматривали в частном порядке и обсуждали публично со своими современницами: следовало ли им принять мужские модели работы или сформулировать собственные женские (или феминистские) модели материнского, семейного или совместного литературного труда; следовало ли им участвовать в спорах об авторских правах, гонорарах и других материальных аспектах писательства или ограничить свои публичные заявления интеллектуальными и творческими проблемами, отражающими более возвышенный, идеалистический взгляд на литературу; и как они могли добиваться экономического успеха, не жертвуя столь же важной потребностью в уважении критиков и прочном литературном статусе. В литературе XIX века этот последний аспект – экономический успех, признание критиков и прочная репутация – определял, могла ли женщина-автор считаться профессиональной писательницей. Мифы об авторстве, которые писательница представляла общественности, и ее умелые переговоры на литературном рынке были необходимы для завоевания этого почетного звания.