Уильям с силой стиснул губы. Ухмыляющееся самодовольное лицо Салливана напрашивалось на встречу с его кулаком, но он лишь сильнее сжал пальцами измятые карты и уже открыл было рот, чтобы ответить ирландцу очередной колкостью, но осёкся, услышав своё имя, выкрикиваемое хриплым от приказов голосом одного из офицеров:

– Белл, на выход! К тебе пришли.

Уильям обернулся и заметил, как надзиратель вальяжной походкой направился к ним, угрожающе похлопывая тяжёлой деревянной дубинкой по ладони.

Первый визит за долгих пять месяцев.

Уилл не мог точно сказать, что чувствовал, в последний раз перетасовывая поредевший ряд карт. Облегчение? Вряд ли. С самого приезда сюда он ощущал лишь окружавшие его пустоту и одиночество – даже в толпе.В этих стенах не было места надеждам. Он никому не верил и не ждал, чтобы произошло чудо. Удивление? Возможно. Вслед за испарившимися ожиданиями пришёл здравый скептицизм: никто не будет поддерживать отношения с таким, как он.

Самообман приятен. Так было проще смириться.

Он с картонным хлопком опустил карты на стол, взъерошил отросшие короткие волосы и искренне – насколько могла быть искренней наигранная улыбка – усмехнулся Салливану.

– Увы. – Стул со скрежетом отодвинулся, и Уилл поднялся. – Вынужден отложить наш увлекательный разговор на другой раз.

Офицер нетерпеливо отбивал ногой ритм и все так же потрясывал дубинкой, толкнув его в спину, стоило тому поравняться с криво пришитыми погонами. Уилл оступился, неуклюже перевалившись на другую ногу, и замер. Перед глазами заплясали черные мелкие точки, и он затряс головой, пытаясь их отогнать.

– Не тормози, Белл.

Еще один уже менее сильный толчок в спину. С каждым шагом тяжёлая металлическая дверь, за которой находилось помещение для свиданий, становилась все ближе.

Всю дорогу по низким погруженным в полумрак коридорам Уильям безуспешно перебирал в голове, кто же вспомнил о его существовании спустя столько месяцев, во время которых единственными его посетителями были крысы, тараканы и сменяющие друг друга конвоиры. Вытянутая из колоды карта напоминала о себе противным писком комара, а молчание, сопровождавшее проходку под конвоем, отравляло каждую клеточку держащегося из последних сил разума. Уильям гадал, но это было скорее считалочкой, которая могла ответить, кто был его гостем – лишь два человека знали о его судьбе.

Старшая сестра Маргарет и Даниэль…

…которого он хотел видеть в последнюю очередь.

– Неважно выглядишь, дружище.

Куэрво улыбался, как делал каждый раз при виде Уилла. Эта улыбка была настоящей радостью от встречи, или же Даниэль просто привык к ней и использует по необходимости? Сейчас она казалась Уильяму фальшивой, вымученной и слишком живой на фоне сухих хмурых лиц, окружавших его каждую минуту. Она была чем-то чуждым, незнакомым и пугающим, напоминающим о том, что осталось далеко позади, чего, казалось, никогда и не было.

Несмотря на это уголки губ Уилла потянулись в стороны, словно кто-то заставлял его это делать, дёргая за невидимые ниточки.

Улыбка Уилла была защитой.

Улыбка Даниэля – жалостью.

Стул натужно скрипнул, когда Уилл опустился на него. Некогда ярко-жёлтая, а теперь проржавевшая решётка лишний раз напоминала кусками краски, где они находятся, а свежий и бодрый вид друга вызывал странное ощущение горечи на кончике языка.

– Уж получше тебя.

Даниэль закатил глаза и хмыкнул, покачав головой.

– В каком ты выйдешь? – Куэрво прищурился, словно пытался что-то вспомнить, и задумчиво постучал пальцем по подбородку. – В сорок шестом? Думаю, сухой закон к тому моменту точно отменят. – Его губы растянулись в широкой ухмылке, и он явно был горд своей шуткой. – Попрошу Анхеля специально для тебя припасти бутылочку мексиканского. Четырнадцать лет выдержки. Ох, должно быть будет восхитительное на вкус вино.

– Удивительно, – фыркнул себе под нос Уилл. – Я успел соскучиться по твоему ужасному чувству юмора.

– Неужели оно ужасней, чем местные условия жизни?

– Нет, – пожал плечами Уильям – но я только что понял, насколько мне плохо, раз я радуюсь твоей пропитой физиономии.

– Не пропитой, – Даниэль с многозначительным видом поднял указательный палец и придал своему лицу самое умное выражение, на которое только был способен, – а стерилизованной. Безопасность превыше всего!

Эта встреча должна была стать для Уильяма долгожданным облегчением, но вместо этого он почувствовал себя еще более напряженно. Приход Даниэля принёс с собой неловкость отдалившихся друг от друга людей и чувство вины, которое Уилл каждый день глушил партиями в карты и приконченными пачками сигарет.

Он предпочёл бы пережить все это в одиночку.

Даниэль закряхтел, пытаясь устроиться на кривом стуле, и едва не упал, вовремя ухватившись за край стола. Его взгляд изучающе скользнул по Уиллу – он чувствовал это, – и Куэрво что-то промычал себе под нос.

– Тебе, хм, идёт этот… грязно-синий цвет, —невпопад крякнул Даниэль. – Или это серый? В любом случае, ты выглядишь невероятно модным. Это ведь популярный в этом сезоне цвет.

Уильям замер. Пальцы судорожно сцепились в замок, челюсть с силой сжалась. Хотелось спрятаться, лишь бы не видеть больше этого полного плохо скрытой жалости взгляда. Но вместо этого Уилл распрямился и посмотрел на Даниэля, чувствуя, как по позвоночнику проходит отдающаяся в кончиках пальцев дрожь.

– Если ты не прекратишь, я уйду.

– Веселей, дружище, – воскликнув, развёл руками Куэрво, но его голос надломленно сорвался на хрип. – У тебя столько времени впереди!

– И я предпочту потратить его не на твои глупые шутки.

Уильям невольно погладил разбитые костяшки – они заныли с новой силой, напомнив о себе. Настенные часы мерно стучали, отзываясь внутри обратным отсчётом очередного дня, а медленное расхаживание охранника за спиной сводило с ума похлеще одиночной камеры, в которую Уилл порой хотел попасть больше, чем в душ или столовую.

Он любил быть наедине со своими мыслями.

Даниэль поджал губы и, бросив взгляд на настенные часы, сверился с наручными.

– Я приходил к тебе неделю назад, но мне сказали, что визиты к тебе запрещены.

– Да. Я был… немного не в том состоянии, – уклончиво ответил Уилл, почувствовав на себе пристальный взгляд офицера.

– Что с рукой? – коротко кивнул Даниэль в сторону покрытых маленькими багровыми точками и синеватыми разливами пальцев.

– О стену ударился.

Он нервно передёрнул плечами, сильнее выпрямляя спину. Ладонь накрыла разодранную кожу, пряча ее от взгляда Даниэля. Они оба прекрасно знали правду, и говорить ее вслух было столь же бессмысленно, как и объяснять про опухшую переносицу Уилла, напоминавшую по цвету его нынешнюю повседневную одежду.

Даниэль медлил. Он то и дело бегал взглядом по стенам, сжимал ладони в кулаки и тут же разжимал, нервно взъерошивал волосы и глупо улыбался. Иногда он нервно одёргивал пиджак, смахивал невидимые пылинки с плеч и молча поджимал губы, испытывая терпение Уилла.

– Грейс теперь встречается с Майком Джонсоном, – облизнув губы, наигранно безразлично бросил Даниэль, а затем добавил с неловким смешком, потерев заднюю сторону шеи ладонью: – Шустрая девка, однако.

– А Майк никогда не упускал случая, чтобы залезть к кому-нибудь под юбку. Я даже не удивлён. Впрочем, ожидать, что она дождётся моего возвращения, было бы еще большей глупостью.

– Представляю, как она отшивала бы каждого мужчину и ездила бы к тебе на выходных. Даже настроение сразу поднимается.

Даниэль снова крякнул – кажется, это должен был быть смешок, – и замолчал. Его плечи приподнялись, он заёрзал на стуле, и почему-то на этот раз от этого сердце Уилла бешено забилось о ребра. Дышать стало неожиданно трудно, словно кто-то схватил его за лёгкие и сжал их сильной рукой. Во рту желчным привкусом отозвался скудный обед, а слабая тошнота, преследовавшая Уильяма с самой первой секунды встречи с другом, становилась все сильнее. Даниэль молчал, и Уилл чувствовал, как каждая мысль в его голове медленно расползается расплавленным свинцом и не позволяет двигаться. Он хотел бы закричать, приказать Даниэлю уйти и больше не появляться, но он смог только сдавленно выдохнуть и посмотреть на друга.

– Я недавно видел Маргарет, – очень тихо начал Даниэль. – Она хотела приехать к тебе, но семья и родители…

– Что такое?

Он не хотел услышать ответ. Он чувствовал накатывающий на него жар, но вместо того, чтобы дышать медленней, задерживал дыхание, заставляя сердце биться чаще и рванее. Даниэль не мог приехать просто так – это было очевидно с самого начала. После стольких месяцев, одной безуспешной попытки встретиться и долгого знакомства с Уиллом, Куэрво не мог снова поехать, не убедившись в том, что тот не загремел снова в карцер. Нет. Это было не в его стиле.

Уильям знал, что ему лучше прямо сейчас встать и уйти в свой маленький мирок. И все же вместо этого он подался вперёд, с надеждой заглядывая в пустые глаза Даниэля, как будто это могло изменить то, почему его друг приехал к нему.

– Твой отец скончался две недели назад, – сорвавшимся на шёпот голосом ответил Даниэль. – Мне очень жаль, Уилл.

Струна, что непрерывно натягивалась все это время внутри Уильяма, оборвалась…

… Он почувствовал лишь пустоту и растерянность. Он должен был сокрушаться от разрушающей боли, корить себя за случившееся, как было положено сыну, но вместо этого глупо таращился на то, как его ладони сжимаются и разжимаются, словно они не принадлежали ему, как под кожей пульсируют вздувшиеся вены, как мелкая дрожь пробивает кончики пальцев, – и не мог ничего с этим сделать. Словно он был лишь молчаливым наблюдателем в этом театре абсурда и безысходности под названием «Жизнь». Уильям не чувствовал ничего, кроме тлеющего глубоко внутри чувства вины за свои отсутствующие эмоции и раздражения на себя за глупую растерянность и попытки укорять себя в неправильности.

Правильно было вгрызаться пальцами в своё сердце, сглатывать бегущие по лицу слезы и давиться оправданиями.

Но Уильям не был правильным.

– Я же просил… – он процедил сквозь плотно сжатые зубы.

– Мы не говорили ему, Уилл. Но он юрист. Сам знаешь. Мир очень тесен, и мимо него не могло пройти твоё дело. Да и к тому же… слухи среди юристов распространяются быстрее, чем среди медсестёр.

Сдавленный выдох вырвался из груди Уильяма, и онпотёр глаза.

– Ну, – сглотнул Уилл, – мы не разговаривали с ним нормально пять лет. С того момента, как он лишил меня наследства и на весь дом заявил, что я ему больше не сын. Рождество не считается. Наверно, это должно немного облегчить мою боль. Наверно.

Он поджал губы и опустил взгляд на сомкнутые перед лицом руки.

– Кто еще? – раздражённо выплюнул Уилл. – Мама?..

– Она не знает, – тут же замотал головой Даниэль. – Мы с Маргарет сказали ей, что тебе предложили хорошую должность в Англии.

– Ага. С трёхразовым питанием и здоровым сном.

– Зато твоя печень наконец сможет выдохнуть, – вскинув вверх указательный палец, заметил Даниэль. – В любом случае, твоя мать ничего не знает. Маргарет обещала держать ее в неведении как можно дольше. Отвлекает ее на внуков и братьев.

– Ты же понимаешь, что рано или поздно она захочет мне написать или позвонить? – бровь Уилла выгнулась, и он уставился на друга полным неприкрытого скептицизма взглядом.

– Марджи тоже возьмёт это на себя, – пробормотал Куэрво, бегая взглядом по обшарпанному столу перед собой. – Будешь писать письма, а она запечатывать и отдавать твоей матери. Все будет хорошо.

– Сомневаюсь, что она поверит в то, что в Англии нет столов и приходится писать на коленке. Надо было сразу все ей рассказать, – пробормотал себе под нос Уилл. – Сейчас бы совесть не мучила.

Даниэль фыркнул, с мученическим видом возводя глаза к потолку.

– Ну-ну. Представляю, насколько тебе стало бы легче, узнай твоя мама, что ее любимый старший сын, гордость семьи, просыпается со звонком, носит джинсу и ходит в колонне из-за подпольного аборта и смерти девушки.

– Если бы подпольного, Дэн, – полным опустошения голосом пробормотал Уилл и уронил голову на сцепленные перед собой руки.

Уильям уже давно приказал себе не проявлять жалости – худшего, что может случиться с человеком. Он был виноват в случившемся – в этом не было ни малейшего сомнения. И должен был нести ответственность за свои действия. Здесь не было места жалости, и не было места пустым страданиям о прошлом. Но все же иногда что-то внутри ломалось, врезавшиеся в подкорку образы вспыхивали с новой силой, и Уильям долгие часы пялился в стену напротив, прокручивая в своей голове случившееся.