Вернувшись в Городище во главе отряда рядом с озабоченным своими мыслями отцом, девушка распрягла Гунна и отправила его на выпас. А сама примчалась домой и развила бурную деятельность.

Были открыты сундуки с нарядами. Тиргатао доставала платья, прикладывала к груди и любовалась своим отражением на дне начищенного песком медного таза.

Она даже и не думала, что у неё скопилось столько одежды. Наряды лёгкие, как облака, с длинным подолом, ниспадающими рукавами, цветными вышивками. Отец покупал их у приезжих купцов, надеясь, что когда-нибудь Тиргатао образумится и вспомнит о своей женской сути, которой потребно радоваться разноцветным тканям.

И вот такой день настал.

Меотиянка отбрасывала прочь наряд за нарядом, отмечая, что в любом из них будет выглядеть прелестно и любо мужскому сердцу. Но всё же не могла ни на чём становиться.

Вот вроде бы это платье, из светло-зелёного, словно народившаяся после долгих дождей трава, шёлка, с плотно украшенным вышивкой лифом… вроде и было оно неплохо, но…

Или вот это. Бледно-розовое, как разбавленное эллинское вино, вовсе без рукавов, кои заменяла столь же невесомая накидка…

Или же белое, как снег, который раз в несколько лет выпадал в степи, заставляя ребятишек, да подчас и взрослых, строить недолговечные укрепления и бросаться из-за возведенных стен комками снежного крошева, пока руки и носы не станут красными от холода…

Одно за другим отбрасывала прекрасные наряды Тиргатао, столкнувшись с извечной женской проблемой.

Надеть на встречу с будущим женихом было нечего…

Багос и Псатия наблюдали за нею из-за занавеси, довольные, обмениваясь снисходительными улыбками. Выросла их девочка. Выросла и стала женщиной.

Но сердце вождя не было спокойным. С куда большей радостью отдал бы он свою дочь за одного из воинов племени. Благо, лишь пусти он слух, что ищет Тире жениха, от них не стало бы отбоя.

Выбирай любого.

Но синд…

Синды забыли заветы предков, если и не полностью, то во многом. Переняли чуждую меотам эллинскую веру. Установили храмы эллинских богов, им же приносили жертвы.

Багосу случалось бывать в Синдской Гавани. Видел он и презрительные взгляды, бросаемые на него и его воинов, и указующие персты, и шепотки, называющие их варварами.

Сможет ли защитить Гекатей его дочь? Уберечь от насмешек своих подданных?

Ведь инаковость может стать как причиной для любви и восхищения, так и ненависти.

А Тира была слишком похожа на свою мать. Такая же прямая, порывистая, не признающая ограничений. И в своём племени, где её знали с рождения, девочка сблизилась только с молодым кузнецом Машло. Другие держались от неё наособицу.

Нет, сердце отцовское было неспокойно.

А дочь откинула занавеску и вышла в светлицу. Посмотрела на отца и Псатию, тяжело вздохнула, да и опустилась на скамейку.

– Мне нечего надеть, – с грустью произнесла она.

Багос подавил смешок, ибо для его девочки всё было всерьёз. Она любила и хотела быть красивой для своего жениха.

– Через седмицу в Синдскую Гавань пойдёт караван, прикупим тебе наряд, – постарался он успокоить Тиру.

– Через седмицу? – она вскочила со скамьи и заходила по светлице. – Седмица – это очень долго. А в чём я выйду встречать жениха?

Багос вздохнул. Всё же слишком Тира похожа на свою мать. Той тоже было тяжело усидеть на месте, всё спешила. И прожила такую же быструю, скоротечную жизнь…

Пришлось обнимать дочь за плечи, усаживать на деревянную, покрытую для мягкости шкурой, лавку и разъяснять обязанности правителя, которому не то что седмицы, и двух может не хватить, чтобы разобраться с делами и приехать в Городище.

А ведь сватовство займёт не один день. Тиргатао – дочь вождя и не может просто уехать из племени, должны быть соблюдены обычаи. А значит, Гекатею необходимо предусмотреть десять десятков и ещё столько же мелочей, требующих его внимания.

К тому же нельзя забывать и о предателе, из-за которого синдский царь оказался раненый в степи…

Горестный вздох дочери перебил его речь, но Багос был рад, что Тира поняла.

– Но через две седмицы он приедет? – спросила она с надеждой.

И старый вождь не мог её разочаровать:

– Приедет.

* * *

Тиргатао сделалась тиха и послушна.

Она знала, что прощалось дочери вождя небольшого племени, не позволено жене синдского царя. И поэтому костяной лук и острозаточенный акинак пылились в углу. Ни разу за прошедшие три седмицы не были они взяты в руки. Ни разу она не взобралась в седло и не помчалась в степь, поохотиться на жирную дрофу, куропатку или почти незаметного в своей летней одёжке зайца.

Арра и Гунн страдали вместе с нею.

Конь, проводивший свои дни с табуном на выпасе, только и мог, что смотреть издалека, да ржать звонко, зовя Тиргатао вырваться на волю, в степь, чтобы ветер трепал гриву, а солнце и долгая скачка лоснили бока.

Арра же чутко дремала в тени. А как только Багос и Псатия покидали дом, мчалась в светлицу, подходила к смотревшей в окно хозяйке и с тяжёлым вздохом опускала голову ей на колени.

– Ты тоже скучаешь, моя красавица? – спрашивала Тиргатао, рассеянно лаская рукой бархатистую холку. И тут же забывала о любимице, уносясь мыслями за белые стены Синдской Гавани. – Почему он не едет, Арра?

Нет, Тира понимала, что у правителя много важных дел, требующих его внимания. Что не может Гекатей бросить свой город и примчаться за ней в степь. Но всё же лишь воспоминания о его восхищённом взгляде, жадно вбирающим девичьи черты, не позволяли Тиргатао впасть в отчаяние и перестать верить, что её возлюбленный приедет.

Дни были наполнены непривычной пустотой. Коль уж Тира отказалась от привычных занятий, верная Псатия старалась заполнить её время исконными женскими делами. И только терпеливый нрав да любовь к воспитаннице, выпестованной ею с младых лет, не позволяли Псатии употребить крепкое словцо и отправить неумеху прочь.

Женская работа Тиргатао не давалась.

Вот вроде и была у неё сила, чтобы разминать на плоском камне особые травы. И пальцы её были ловки и чувствительны, чтобы разбирать вымоченные волокна. Но то, что у Псатии сплеталось, словно самой собой, давая ровную, аккуратную нить, у Тиргатао, путалось, собиралось колтунами и рвалось при малейшей попытке исправить содеянное.

Она старалась, смотрела за кормилицей, её точными скупыми движениями и пыталась их повторить.

Тщетно.

Псатия, словно в насмешку, затянула заунывную песню о молодице, прекрасной, как лик солнца, с кротким, ласковым нравом, умевшей ткать самые тонкие и прочные ткани, плести самые красивые узорные кружева, но не находилось для неё достойного жениха. Сватались к ней и гончар, и кузнец, и богатый купец, но ни один из них не был достоин её. Не дрогнуло сердце красавицы, осталось оно холодным, как покрывшийся льдом берег Понта Эвксинского…

Не желая слушать дальше, Тиргатао бросила распушённые стебли и выскочила из-под навеса.

Псатия хитро смотрела ей вслед. Вот и не пришлось гнать воспитанницу. Сама ушла.

Больше Тиргатао не бралась за женские дела. Чай, у царицы для этого будут служанки. Вряд ли Гекатей потребует, чтобы его жена сама сучила нити и ткала материю для будущих платьев.

Но, кроме женских дел, ни дома, ни в саду никаких занятий не было. Даже Багос целыми днями пропадал на улицах Городища или на выгонах, на дальних пастбищах… да где угодно находились важные дела, требующие его присутствия.

И только Тиргатао чувствовала себя неприкаянной.