Плиски

Это большое село с большой средней школой. Главный корпус построен в 1913 году. В нашу школу поступали ученики из окрестных сёл, в которых были только семилетки. Поэтому в восьмых – десятых классах было много учеников, по два класса в параллели.

Субботник по очистке ставка. На противоположном берегу два корпуса школы и дом, в котором жили мы в последние годы в Плисках (белый)

На окраине села в сосновом парке находился санаторий для больных костным туберкулёзом. Черниговская область в отношении туберкулёза была неблагополучным местом. Заведовал санаторием толстый доктор по фамилии Кисель. Его дочка на год младше меня выросла в первую красавицу школы.

В селе был парк, его называли сад Конецького. Видимо, до революции селом владел польский пан. Сохранился панский дом. Теперь в нём располагалась больница. В саду Конецького был ещё один большой дом. В нём располагался колхозный Дом культуры. Папа получил в нём должность заведующего. Пользовалась я этим от души: бесплатно смотрела все кинофильмы. Тогда демонстрировали много трофейных европейских и американских фильмов.

По воскресеньям в саду были гулянья. По длинной главной аллее сада над прудом молодёжь ходила «в проходки». Выстраивались в колонну, как на демонстрации, и шли так из конца в конец с песнями. Украинский народ очень музыкальный и певучий. Пели украинские песни и новые советские. Они лились над селом прекрасными мелодиями. Советских песен в ту пору было очень много, и все они были прекрасны. Как и в Кислянке, новые песни выучивали по радио.

Колонна была праздничной. Все наряженные, иногда в украинских костюмах. Прямо выставка невест и женихов. Мы, малышня, пристраивались сбоку и наблюдали: кто с кем, кто в чём. Позднее подросли и сами влились в нарядную колонну.

После проходок с песнями начинались танцы. Гармонисты растягивали гармошки, играли вальсы, краковяк, кадриль, тустеп (называли его карапет) и другие. Это было не только зрелищное, но и волнующее празднество. Соединялись пары, возникала любовь, а по осени играли свадьбы.

Мы с Аллочкой на эстраде Конецького сада

Часто были концерты. Мы с Аллочкой всегда принимали участие. Нашими коронными номерами были две песни, которые мы пели на два голоса, как принято на Украине, «На опушке леса» и «Пшеница золотая»:

 
На опушке леса старый дуб стоит,
А под тем под дубом партизан лежит!
Он лежит не дышит и как будто спит,
Золотые кудри ветер шевелит.
 
 
Перед ним старушка-мать его сидит,
Слёзы проливает, сыну говорит:
«Я тебя растила, я ль не берегла,
А теперь могила стала мать твоя».
 

Когда мы стали матерями, воспроизвести эту песню не могли от слёз.

Вторая песня Матвея Блантера о сияющей послевоенной жизни на стихи Михаила Исаковского. И звучала она очень красиво:

 
Мне хорошо, колосья раздвигая,
Сюда ходить вечернею порой.
Стеной стоит пшеница золотая
По сторонам дорожки полевой.
 

Село делилось на две части речушкой, через которую возведён мост. Речку запрудили и получился ставок – небольшой пруд. Он весь зарастал травой и водорослями. Уткам было раздолье, а для купания ставок не годился, но на лодках по нему плавали.

В селе было несколько больших улиц: Власовка, Бойкивка, Пидгаи, Большая и Малая Гаценковка. Большая Гаценковка вела к станции. Ещё был Оверкиев хутор. Он находился за железнодорожной станцией. На каждой улице был свой колхоз. Всего в Плисках было пять колхозов. Позднее их объединили и стало два колхоза. Колхозы выращивали сахарную свёклу, пшеницу, рожь, в меньшей степени – другие культуры. Школьники летом ходили на прополку сахарной свёклы, осенью помогали собирать картошку, свёклу, кукурузу. И я, конечно, во всём принимала участие.

Прогулка по ставку с одноклассниками. Сзади правит веслом Григорий Иванович – любимый учитель физкультуры

Станция у нас была примечательная. Она знавала художника Николая Ге, Льва Толстого, Илью Репина. Недалеко от нашего села Николай Ге купил усадьбу на хуторе. Этот хутор так и назывался – хутор Ге. К нему приезжали в гости Толстой и Репин. Они выходили на станции, а до хутора их вёз кучер Клим. Клим был ещё и портным. У него Толстой заказывал кафтан.

Когда мы приехали в Плиски, Клим был совершенно седым, но ещё крепким стариком. В нём угадывалось некое благородство, что отличало его от других крестьян. Папа дружил с ним и много беседовал. Он подарил папе фотографию Толстого с автографом. Дед Клим получил её от самого писателя за ловко сшитый кафтан. Эта фотография теперь хранится в музее Нежинского пединститута.

Военные воспоминания папы

Длинные зимние вечера освещались светом керосиновой лампы. Только в 1952 году в селе появился электрический свет. Но керосиновая лампа создавала особый уют. Мамуся с папой обычно составляли поурочные планы на следующий учебный день, а дальше начинались вечерние посиделки. Папа был выдумщик на разные игры. Он также любил почитать нам стихи. Особенно часто читал Маяковского и нам привил любовь к этому поэту. А теперь, с высоты своего опыта, я ещё больше ценю поэзию Маяковского. В студенческие годы мне пришлось соприкоснуться с его личностью ближе через человека, который знал его лично. Но об этом речь позднее. А сейчас – о папиных военных рассказах.

Папу призвали в армию в 1939 году. Служил он в артиллерии на западной границе Украины. Он участвовал в присоединении Бессарабии и Буковины. Противно слушать теперешнее верещание об оккупации Советским Союзом этих областей. Не было боёв, чтобы называть это оккупацией. Население встречало Советскую армию с радостью. Никто ни на кого не нападал. Просто те части России, которые по Брестскому миру отошли другим государствам, вернулись домой.

Первый день войны был большой неожиданностью для частей Красной амии, которые располагались рядом с границей. Начался артиллерийский обстрел. Папу поразила картина, когда разорвался снаряд и одному бойцу оторвало голову. Мы теперь знаем, как силён был напавший враг. Нашим войскам пришлось отступать с боями. Сопротивление наших солдат не могло остановить фашистов. Так враги дошли до Киева. На этой территории воинские части, где служил и наш папа, попали в окружение. Окружение заняло огромную территорию, которую потом назвали Киевским котлом. Вот в этом котле оказался и папа.

Он рассказывал, что они залегли с оружием, готовые к обстрелу, ожидая фрицев. И вдруг сзади себя услышали «Хенде хох!» Оказывается, они уже находились в окружении. Папа вспоминал это мгновение как одно из самых тяжёлых: сдаваться – хуже смерти, застрелиться – рука не поднимается. И до конца жизни он колебался: правильно ли он поступил, сдавшись в плен. Но дальнейшие события показали, что он был прав. Пока жив – можешь действовать, можешь найти выход.

Колонну пленных красноармейцев фашисты погнали, видимо, вглубь занятой территории. Нельзя было споткнуться и упасть, сделать лишнего движения, высунуться из колонны – стреляют наповал. Есть не давали, отдыхать не давали. На ночь загнали в бывший свинарник. На полу лежали доски, видимо, свиней держали культурно, а между досками – упавшие зёрна кукурузы. Эти зёрна бойцы доставали и ели, чтобы хоть бы как-то утолить голод. Когда я это слышала, сердце сжималось не только от жалости, но и от уязвлённой гордости: в каком униженном положении оказались папа и другие бойцы.

Папа всегда был наблюдательным. И тогда тоже это качество ему помогло. Однажды на привале он заметил, что часть красноармейцев лежат отдельно, и их охраняют меньше. Оказалось, что немцы отделили больных. Инфекций они сильно боялись.

Среди поляны стоит котёл с водой. С одной стороны поляны – здоровые пленные, а с другой больные. Между этими группами ходит часовой. Папа увидел, в какой момент часовой поворачивается к ним спиной. Он улучил момент, шмыгнул от одной группы к другой и лёг рядом с больными лицом вниз. С папой побежал ещё один пленный – молодой чувашский поэт Иванов, но он задержался на старте. Его заметил часовой, когда он бежал мимо котла, и застрелил.

Так папа оказался в менее охраняемой группе. Колонну пригнали в Кременчуг и поместили в лагерь, огороженный высоким забором. Здоровых поместили в большое здание, а больных – во флигель. Папа и вправду заболел дизентерией. Во флигель немцы не заглядывали, боясь заразиться. Вместе с пленными там находилась старушка-еврейка. Она в консервной банке кипятила воду и давала папе в качестве лекарства.

Каким-то образом папа установил контакт с местной женщиной. Она приходила, видимо, на работу к немцам. Папа переговорил с ней, узнал, где она живёт. У него зрел план, как вырваться из плена.

Шёл ноябрь – самые тёмные ночи. Он сговорился с двумя пленными бежать. Разузнали, как постовые охраняют флигель: они ходили от главного корпуса к флигелю и обратно. И однажды отчаянные парни решились на побег. Когда часовой отошёл от флигеля и пошёл к главному корпусу, они выскочили и побежали к забору. Двое были ростом выше и физически крепче папы, поэтому они подсадили папу, он оказался на заборе. И тут часовой, судя по шагам, повернул в их сторону. Они притихли, а папа повис животом на заборе и застыл, притаился. Когда часовой повернул от флигеля, папа соскочил на другую сторону забора. Он не знает, последовали ли за ним те двое.

Папа пошёл в темноту. Нигде ни огонька, никто и ничто не шевелится – комендантский час. Сколько шёл – он не помнит. В такой темноте и время кажется бесконечным и опасным: если его обнаружат в солдатской форме, будет лихо. Вдруг в глубине двора мелькнул огонёк. Папа пошёл на него. Подошёл к небольшому домику. Свет просачивался сквозь щели в ставнях. Тут открылась дверь, и на крыльцо по нужде вышла старушка. После повернулась было обратно к двери. Тут папа с ней заговорил и вошёл в дом.

На столе горела керосиновая лампа, за столом сидела женщина. И каково же было удивление, когда он увидел ту самую женщину, с которой договаривался. Та вскрикнула: «Как ты меня нашёл?» Женщины приютили молодого бойца, переодели, и он через некоторое время отправился в путь на восток, к линии фронта.

Путь был неблизкий. Шёл по Украине, заходил в хаты, его кормили, укрывали. Со своей дизентерией он совсем разболелся. После голода нельзя было наедаться, но щедрые украинцы от души делились миской борща в первом же доме, в который папа заходил. В последний дом деревни он снова просился, и его снова кормили. Наконец дальше идти не мог. В одном доме старик со старухой просили его остаться у них, пока наши не вернутся. Но папа рвался вперёд.

Наконец он перешёл линию фронта и, конечно, попал на проверку в Смерш – орган борьбы со шпионами. Не знаю, как его проверяли, он рассказывал об этом только мамусе. Наконец, повели к тому месту, где подозреваемых в шпионаже расстреливали. Папа затылком чувствовал пулю, которую в него выпустят, и норовил повернуться виском. Он сам не знал, почему не хотел получить пулю в затылок. Когда дошли до места, особист сказал: «Всё, Кузнецов, проверку ты прошёл, свободен».

Дальше он опять попал на фронт. Теперь его определили в разведку. Он всегда производил впечатление на людей: умный, сдержанный, трезвомыслящий, интеллигентный, прекрасно владевший русским языком. Видимо, поэтому попал в разведку. Ему дали подразделение, которым он и командовал.

Наши всё отступали. Переправились через Хортицу, Медведицу, Дон. И остановились под Сталинградом. Их части подошли к уже окружённому городу, то есть замыкали кольцо.

Подробностей папа как-то не рассказывал, кроме одной. Немцы то ли сами сдавались в плен, то ли их ловко захватывали. Пришлось и папе конвоировать одного. Враги уже давно испытывали всяческие тяготы окружения: холод, голод, лишения. Вызывали уже не ненависть, а жалость. Папа, видимо, зная, что такое плен, посочувствовал конвоируемому, отдал свою пайку хлеба. Тот жадно съел. Потом сел на обочину дороги, снял сапог и вынул карманные часы. Отдал папе в знак благодарности. Они у нас долго хранились, хотя уже и не шли.

Дальнейший путь воина – знаменитая Прохоровка на Курской дуге. Под Прохоровкой были самые страшные танковые бои. Но и тут папу Бог хранил. Танковыми частями руководил знаменитый гитлеровский генерал Гудериан. Он получил отличное военное образование… у нас, в СССР: окончил Казанское танковое училище. Так что сопротивление было мощное. Но, как известно, и здесь наша армия одержала победу.

Через некоторое время части, где служил папа, попали в Псковскую область – исконную русскую землю, которой через много десятилетий руководил мой сын Михаил Кузнецов, внук моего отца Кузнецова Михаила. По одному эпизоду сужу, что военные пути солдата шли через Невель.

Закончил войну папа в Прибалтике. Здесь она шла и после объявленной победы. После плена самых высоких наград он не получал, хотя солдаты его подразделения награждались больше. Папа же получил Орден Красной Звезды и ряд медалей.

На берегу Балтийского моря он нашёл том Пушкина в коленкоровом переплёте. Книга долго хранилась у нас. Я её любила читать, начиная с третьего класса. Как и фотография Толстого, эта книга также хранится в Нежинском пединституте.