Базовое образование 2

I

ЖУРНАЛИСТ: Что значила для вас литература в подростковом возрасте?

МАРТИН БЕРГ: Помимо того, что я тоже начинал с «Почтамта», как Чарльз Буковски? Кстати, это способствовало развитию языка. Ведь умение формулировать чрезвычайно важно, согласны? Тот, кто не способен выразить себя, оказывается в подчинении, и наоборот. Сейчас мне порой становится очень страшно, когда я вижу, как общаются молодые люди. Они не пользуются языком. Считают невежливым писать без смайлов и трёх восклицательных знаков. А подчас и вообще отказываются от слов и шлют друг другу непонятные картинки. Происходит нечто вроде инфантилизации письменного шведского, и на самом деле виноваты в этом не только подростки, поскольку… я думаю… что бы мы ни говорили… О чём вы спрашивали?

* * *

Мартин проснулся от бьющего в лицо солнца. Футболка была мокрой от пота, щеку стягивала высохшая слюна. Он вскочил на ноги. Скрипнула скамейка, газета, лежавшая у него на животе, слетела на землю. Он поплёлся в дом выпить на кухне воды. Часы показывали четыре. Что он сделал за сегодняшний день – он взял свежий номер газеты и проверил дату – пятнадцатое июля 1981-го? Зевнув, выпил ещё воды.

Несколько дней назад родители и сестра ушли в море на яхте. Какое счастье избавиться от Кикки, которая слушает Duran Duran до одурения и часами болтает по телефону, унося его в самый дальний угол своей комнаты, куда еле достаёт просунутый под дверь телефонный шнур. С другой стороны, приходится самому себе готовить (спагетти с сосисками он ел уже три дня подряд). Но всё лучше, чем тихое присутствие мамы, которое всегда напрягало, а ещё нельзя было до обеда валяться в кровати. Как бы там ни было, именно этого он ждал несколько месяцев: лето, дома никого, можно бесконечно долго читать книги и писать. Конечно, он не рассчитывал, что Густав уедет во Францию, как, впрочем, и сам Густав.

– На два месяца, – сообщил он с поникшей головой. – Приговорён к наказанию в виде семейного отпуска.

– За что? У тебя же хорошие оценки.

На протяжении трёх лет Густав сразу менял тему, если речь заходила об оценках, и прятал проверочные работы сразу после их получения, однако в последнем семестре его вдруг охватила лёгкая паника:

– Не то чтобы меня это интересует, – объяснил он, – но бабушка волнуется.

Общим усилием воли они держались подальше от «Юллене Праг» и «Спрэнгкуллена». Мартин зубрил алгебру и взял шефство над растерянным Густавом, который теперь выступал в роли ученика. Мартин разыгрывал сцены из Французской революции, где превращался то в Марата, то в компанию разгневанных санкюлотов, то в Марию-Антуанетту, Луи XVI или Робеспьера, размахивая при этом бокалом и изрядно расплёскивая грог. Читал написанное Густавом вполне толковое эссе о Пере Лагерквисте, вплетая, где нужно, фразы, вроде «поэзия, посвящённая глубинам человеческой души». Целый вечер они обсуждали обстоятельства двух мировых войн (и только когда Мартин упомянул о выставке Entartete kunst ^[22] и пристрастии Гитлера к китчу, Густав проснулся). Объясняя Гомера, Мартин нарисовал весь ход Троянской войны в виде человечков на листе из самого большого альбома для эскизов («…это, значит, Прекрасная Елена, возможно, она не очень удачно получилась, но она реально была офигенной красоткой…»), они продирались сквозь бесконечные списки французских неправильных глаголов, считали размер александрийского стиха, определяли порядок рифм в сонетах и вовремя ложились спать накануне контрольных. Учитывая, что это длилось лишь последний месяц, средний балл Густава получился вполне приличным. Конечно, не сплошные пятёрки, как у Мартина, но тоже неплохо.

– Они же не могут заставить тебя поехать, – сказал Мартин.

– Нет, но… понимаешь…

– Я могу помочь тебе устроиться на почту. Это будет оправданием.

– Ты же ненавидишь почту.

– Да, но как-то надо зарабатывать.

– Ну…

Что бы Мартин ни предложил, у Густава находилось возражение, и спустя два дня он уехал. Мартин вернулся в сад, отодвинул в тень скамейку и начал наобум листать последний роман Уоллеса «Время и часы, наручные и настенные». Его не перевели, и, возможно, на то была причина – Мартин уснул на пятнадцатой странице. Понять что к чему ему так и не удалось, аннотация тоже ничего не прояснила. Из всех книг Уоллеса «Время» он оставил напоследок. Мама заказала её в другой библиотеке, и, судя по штампу в формуляре, её не брали читать с 1973 года.

Звонить и спрашивать, кто хочет увидеться и выпить пива, слишком рано. И кому звонить? На днях он столкнулся с бывшим одноклассником, и когда тот предложил зайти куда-нибудь выпить, Мартин услышал собственный голос, отвечающий, что он не может, потому что много дел. После чего он пошёл домой и написал длинное письмо Густаву. Поразительно, как много можно написать, когда событий так мало. Густав обычно отвечал открыткой: Всё très bien, очень солнечно, настроение Ван Гога минус сифилис & тот несчастный случай с ухом, нарисовал хорошую вещь, надеюсь привезти домой, привет gbg!!! Иногда приходили рисунки и эскизы, настолько изящные, что было сложно представить, что их и каракули слов создала одна и та же рука.

Но в основном он молчал.

Мартин снова лёг на скамейку, запустив её скрипящее раскачивание. Пыльное жаркое лето – вялое и ленивое. Всего месяц прошёл после спешных доучиваний к итоговым контрольным, ранних подъёмов и поздних отходов ко сну, крепкого кофе и рецептов канапе к выпускному, которые мама с задумчивым видом искала в кулинарных книгах. А потом выпускной бал, куда они не собирались, но всё-таки пошли, – шарики, серпантин, липкие коктейли в пластиковых стаканчиках – воспоминания Мартина обрывались на моменте, когда он, исполняя зажигательный танец под «Lust for Life» Игги Попа, упал под стол, утащив за собой скатерть, а кто-то заорал фальцетом. Но параллельно этому он делал всё, что требовалось для поступления в университет, получив в награду зависть сестры и подарок от тётушки Мод: новенькую портативную пишущую машинку «Фацит», голубую, как яйцо дрозда.

– Скоро они будут считаться несовременными, но ты же такую хотел, – вздохнула она, критически рассматривая содержимое бокала.

А потом оказалось, что лето, которое должно было стать началом всего, превратилось по большей части в ожидание. Мартин ждал писем из Франции. Ждал, пока накопятся силы, чтобы приготовить еду. Ждал решения о зачислении в университет. Ждал старта почтового рабства. Зарплаты. Нового номера «БЛМ». Он ждал осени, хотя признаваться в этом самому себе было грустно. Ждал вдохновения. Почтальона. Ждал, отказываясь в это верить, повестки на военные сборы. Ждал, что кто-то позвонит, но не знал кто.

И, наверное, он бы просто взорвался, если бы не взялся за роман.

В гимназии всегда возникали какие-то помехи. После того как поступлю, думал он. Тогда и придёт время. Роман будет слегка автобиографичным и острым. Он сотрясёт старые устои, сметёт всю дрянь и паутину. Мартин видел перед собой комнату, до потолка забитую книгами, и письменный стол у огромного окна. На столе пишущая машинка и горы бумаги, за столом, откинувшись на спинку вращающегося стула, в чёрном свитере, с длинными волосами и сигаретой, тлеющей между указательным и средним пальцем, сидит МАРТИН БЕРГ.

Он начал с описания мужчины и женщины в одном из отелей Памплоны, это была слабая отсылка к Уоллесу. В номере царила атмосфера страха – этим он остался более или менее доволен, но в диалогах увяз, наверное, потому что не вполне понимал, что герои хотят сказать друг другу. Кроме того, в Памплоне Мартин никогда не был; он вообще дальше Дании никуда не уезжал. Город он выбрал потому, что в его названии слышались отзвуки залитых солнцем улиц, ленной сиесты, корриды, трепещущих закатов в бархатных тёмно-синих небесах, и он даже не задумывался, как на его текст отреагирует человек, который действительно бывал в Памплоне.

А вот рассказом «В два часа у крепости» он остался более чем доволен. На этот автобиографичный текст его вдохновил случай: однажды вечером Мартин чуть не завёл отношения с одной девушкой ровно в тот момент, когда её бывшего бойфренда избили эргрютские ^[23] парни в белых джинсах. Девушке пришлось заботиться о пострадавшем, тот был на удивление счастлив, несмотря на хлещущую носом кровь, а закончилось всё тем, что Мартин и Густав выпили бутылку омерзительного шерри, наблюдая восход солнца с крепостного холма. В этом рассказе ему удалось передать ощущение хаоса, и к тому же его напечатали в школьной газете.

Но это был рассказ, а что есть рассказ, если не проба пера перед неизбежным романом?

Собственно, сюжета он не придумал, полагая, что в процессе всё решится само собой. Да и сюжет – это, кстати, не самое важное. Самое важное – это… Да, а что, собственно, самое важное? О чём, по сути, писал Уильям Уоллес? Всё, что происходит в его рассказах, похоже, особого значения не имеет. Смысл как бы не в этом.

И, веря, что сюжет определится позднее, Мартин писал, что приходило на ум, а приходило в основном всё то, чем они с Густавом развлекались осенью и весной. Себя Мартин назвал Юханом, но имени для Густава подобрать не мог, поэтому пока он обозначил его как Г. Юхан и Г. слонялись по городу, посещали музеи, и вместо того, чтобы пойти на студенческую вечеринку, забирались на какой-нибудь холм и сидели там на траве, наблюдая закат, и вели философские беседы о смысле жизни, растягивавшиеся на несколько страниц. Звонил телефон, но Мартину надо было дописать, как Г. стащил в магазине упаковку жевательного табака и им пришлось удирать оттуда со всех ног, и как потом они снова расположились у склона возле школы Кунгсладугорда, и как Юхан впервые в жизни попробовал жевательный табак, и первые пять минут это было круто, но в итоге всё закончилось грандиозным плевком, из-за которого на них крайне предосудительно посмотрели какие-то тётки.

Когда Мартин не понимал, как продолжить, он листал какой-нибудь из романов Уоллеса, чтобы посмотреть, как поступал тот. В «Днях в Патагонии» был фрагмент, от которого у Мартина начинала кружиться голова.