– По-моему, он стал меньше? – демонстрировала она свой живот и массировала-терла шрам, стимулируя исцеление. – Девчонки, как вам кажется?

– Ну… Вроде, да… – пожимали плечами девчонки.

Воодушевленная их поддержкой, Геля, форсируя события, весь день терла свой шрам. То ли от этого усиленного массажа, то ли она занесла какую-то инфекцию в воде, но шрам побагровел и вздулся. Со временем он, конечно, побледнел, но больше уже не уменьшился.

Ангелина первая произнесла роковые слова:

– Я стала одной из жертв Кашпировского, – сказала она с горечью. – Может, даже всего одной. Никто же не жаловался! И статистика не велась. Но на мне он обломался!

В тот миг она навсегда утратила веру в целительские чудеса. Впрочем, кошмар ее юности – безобразный рубец на животе – не помешал активной Гельке, лидеру по жизни, захомутать самого красивого парня в классе, Аркашку Сафонцева. Не просто захомутать, а и довести до ЗАГСа. Казалось, особого труда ей это не стоило: красавец Аркаша был парнем инертным и ведомым, что в дальнейшем имело для Гели печальные последствия.

Эта ее мечта осуществилась, шрам не стал помехой личному счастью. Но, осуществив свою вторую большую мечту, Геля на всю оставшуюся жизнь стала Аркашиной жертвой. Была ли она с ним счастлива? Ольга до сих пор ломала над этим голову. Полусонный увалень Аркадий оказался, по характеристике Гели, «гульливым кобелем». Как только на его пути возникала более-менее активная бабенка, Аркаша Сафонцев был не в силах устоять. Может, гены, а может, они просто рано поженились, парень не нагулялся? Кто знает, как складывалась бы семейная жизнь самой Ольги и Антона, если бы муж не погиб. Тоже ведь была большая любовь, и поженились рано.

Поначалу Геля со скандалами вытаскивала Аркашу из чужих постелей, а случалось это периодически. Привыкнув, перестала, и он уже возвращался сам, как гулящая корова, набродившись по окрестностям в поисках лакомого кустика, возвращается в родное стойло.

Самая первая Аркашкина измена была для Ангелины и Ольги и самой памятной, и не только потому, что, как позже перефразировала популярную песенку Гелька:

 
Если вам изменят раз,
Вы, конечно, вскрикнете,
Эх, раз, еще раз,
А потом привыкнете.
 

Оля тогда принимала в действе непосредственное и активное участие. Геля в то время трудилась медсестрой в детском комбинате, и как-то одна из нянечек сердобольно ей подшепнула, что к ее соседке по бараку периодически ныряет Гелин дражайший супруг.

Оправившись от первоначального шока и преисполнившись жаждой мести, Ангелина все же с непривычки робела идти в чужой дом и отстаивать там свое законное право на Аркадия. Кто же, как не самая близкая подруга – Ольга – должен был оказать ей моральную поддержку? Вдвоем они отправились по указанному адресу.

Старенький деревянный двухэтажный барак, в котором на первом этаже проживала змея-разлучница, располагался почти на окраине. Дверь двум мстительницам открыл мальчик лет десяти-двенадцати, невысокий, щупленький.

– Вы к маме? Проходите, пожалуйста, раздевайтесь, она скоро придет, – сказал мальчик и, не дожидаясь ответа, ушел в задернутую шторкой боковушку.

Подобное гостеприимство выглядело несколько странным – все же ребенок дома один, впустил незнакомых людей в дом и оставил одних… В этом доме так заведено или мальчик привык к визитам незнакомых людей? Раздеваться подруги не стали – не чаи распивать пришли – и прошли в комнату.

– Фу, какой свинарник! – сказала высокомерно Геля.

Это было спорное утверждение. На взгляд Оли – просто легкий беспорядок, какой бывает у всех. Однако, понимая, в каком раздражении пребывает подруга, затевать дискуссию ради утверждения истины она не стала. Но неслышно вошедшая в комнату вслед за ними хозяйка обиженно заметила:

– А я вас сюда не звала и к вашему приходу не готовилась!

Следом за ней в комнату втянулся Аркадий. Он еще в коридоре узнал, конечно, голос жены. Ему бы сбежать в этот момент по-тихому, доказывай потом, что он вообще когда-нибудь посещал этот дом. Но он, как полковая лошадь на зов походной трубы, повлекся на звуки родного голоса чисто автоматически. Своим появлением, а точнее, проявлением в комнате, он прокололся сам и подставил даму сердца.

Втянувшись и убедившись, что голос любимой жены – не слуховые галлюцинации, Аркаша застыл истуканом.

– Ах! – увидев мужа, слабым голосом сказала Геля и, словно юная барышня в душной бальной зале, стала заваливаться на Ольгу. Позже Гелькина мама объяснила, что Геля, видно, по части беременности пошла в нее.

– Как только я начинаю падать в обморок в бане, значит, во мне кто-то завелся!

Бани не наблюдалось, обморок можно было объяснить нервным потрясением, но позже выяснилось, что Геля-таки беременна. Это обстоятельство тогда спасло брак Сафонцевых. А потом Геля к существующему порядку вещей привыкла, хотя Ольга никогда этого не могла понять.

– Воды! – крикнула в пространство Оля, подпирая подругу.

Змеюка не поверила в обморок и даже не подумала хоть пальцем пошевелить ради незваной гостьи. Она стояла посреди комнаты, задорно уперев руки в боки, и ехидно улыбалась. Аркашкино каменное изваяние не подавало признаков жизни. Оля поняла, что помощи ждать неоткуда. При входе у двери она заметила бачок с водой на табуретке, и на крышке бачка – перевернутый вверх дном ковшик. Но не класть же подругу на пол, чтобы сбегать за водой! Тут в комнате материализовался встречавший их мальчик, с полным ковшом воды в руках.

– Возьмите, тетя! – вежливо сказал он. Интересно, он был хорошо воспитан или подобные сцены на его памяти уже случались раньше?

– Спасибо, – так же вежливо сказала Оля, перехватила Ангелину покрепче одной рукой, другую сунула в ковш, вместительный, литра на полтора, и, зачерпнув воды, брызнула Гельке в лицо.

Геля ожила, то есть капризно отодвинула Ольгину руку и поморщилась. Мальчик, все такой же невозмутимый, сунул в эту руку ковш и вышел. Ольга, уяснив, что Геля не желает больше принимать водные процедуры, поискала глазами какую-нибудь плоскую поверхность, на которую ковш можно было бы поставить. Единственной подходящей поверхностью был стол, но его закрывала монументальная спина не желавшего отмирать Аркадия.

Взгляд Ольги наткнулся на фигуру хозяйки дома. Ее нахальная улыбка начинала действовать Оле на нервы. Помешкав в секундном раздумье, она вылила остаток воды на голову хозяйке, а потом пристроила там же и пустой ковш.

– Пойдем, Геля! – озабоченно сказала Оля окончательно пришедшей в себя подруге, – Автобусы в этой дыре, наверно, плохо ходят!

Этой своей находчивостью Ольга, можно сказать, возродила Ангелину к жизни. Пока они возвращались домой, Гелька не истеричными слезами обливалась, а заходилась в не менее истерическом хохоте.

В целом, она легче перенесла первую Аркашкину измену, чем можно было бы ожидать. Каждый раз, когда на нее нападало желание пострадать, она усилием воли вызывала в памяти эту сцену: как ее подружка-тихоня Оля одной левой (правой при этом поддерживая Гелю) расправляется со змеюкой. А там вскоре и факт беременности подтвердился, и через девять месяцев родился Ромка, первенец Сафонцевых.

– Умирать буду, и последняя моя мысль будет о тебе, моя дорогая! – поднимая бокал в застольях, с пафосом произносила Ангелина.

Им не надо было прокалывать пальцы булавкой и скреплять кровью клятву в вечной дружбе. Потому, когда всплыла нынешняя история с адюльтером Ольгиного мужа, Геля не терзалась долгими раздумьями, открывать ли подруге глаза на происходящее или, ради благополучия дочери, закрыть свои.

– Ты как вообще? – спросила Гелька после всего, ею изложенного, и их общего непродолжительного молчания.

– Вообще? Пока никак! – ответила пребывающая в ошеломлении Ольга. – Все это надо переварить, ты же понимаешь… Может даже, как англичане, переспать с этой мыслью. Ты сейчас меня покинь, разговоры разговаривать нет желания. Я тебе потом позвоню. Когда возникнут дополнительные вопросы.

– Я надеюсь, ты… того… никаких глупостей? – потребовала гарантий Ангелина, восхищенная выдержкой подруги.

– В смысле – руки на себя наложить? Ты что, с ума сошла? У меня ребенок!

– Ребенок в Англии обучается, и, зуб даю, уже вовсю с английскими студентками хороводится! Недаром даже на каникулы домой не рвется. Лишний раз матери не позвонит.

– Не твое дело! – оскорбилась Ольга. – За своим ребенком лучше приглядывай!

– Ты права, – чувствуя резон в словах подруги, не стала возражать Геля. – А… в том смысле, что гонцу за плохие вести отрубают голову?

– То есть?

– Ну… змеюка-то – моя доченька! То есть я как бы причастна…

– Ее родив когда-то, что ли?

– Ну да. Конечно, когда это было, но я с себя ответственности не снимаю! Наш с ней разговор еще впереди.

Ольга промолчала.

– А ты когда со своим дражайшим разбираться станешь?

– Да не знаю я ничего, – прорвалось, наконец, у подруги раздражение, – иди уже ради бога!

– Ну, так я пошла? – стоя в дверях, все еще сомневалась черная вестница, не вполне доверяя Ольгиному спокойствию.

– Иди-иди!

– А … джигиту-то своему скажешь?

– Ты уйдешь, наконец?! Сказала же – позвоню!

Но первой, не выдержав, позвонила все-таки Геля.

– Ну, ты как? – спросила осторожно.

– Муки больной совести не дают тебе покоя? – хмыкнула Ольга.

– Ты что, пьяная?

– Вот пытаюсь напиться, но не получается.

После ухода Гели она достала из бара бутылку коньяка, спустилась в кухню, выудила из холодильника кое-какую закусь. Никак она не могла усвоить эту западную манеру – пить, не закусывая, даже в стрессе. Выпила рюмку, следом – вторую. Внутри не отмякло, в голове не прояснилось, рефлексы не тормозились. Впрочем, Ольга и по жизни была тормозом, куда уж больше тормозить. Из-за этого она даже от собственной машины долго отбояривалась, хотя муж настаивал.

– Я в первый же день в кого-нибудь впишусь! Или в меня кто-то впишется!

Все же машину он ей подарил на очередной день рождения, и даже права она получила, точнее, муж их купил. А езде обучал на глухих лесных и сельских дорогах.

– Так давай ко мне! Вместе напьемся!

– А Аркашка дома?

– Дома, отпуск у него, – вздохнула Геля.

– Не, не поеду.

– Может, на пару дней скроемся на базе отдыха?

– Ага, чтоб Володе сразу донесли!

– Так необязательно же на вашей!

– Ну какая база? Разве там скроешься? Лето, толпы молодежи. Не хочу никого видеть.

– Тогда вот что, – немного подумав, предложила подруга, – давай с тобой рванем к маме в деревню. Давно мне уже пора ее навестить. В озере будем купаться, загорать. И общение с природой тебе, и одиночество. А кухня! Ты не забыла еще мамину готовку?

– Разве такое забудешь! – повеселела Ольга. – Но ты-то ведь не в отпуске?

– Этот вопрос я решу.

– А когда решишь?

– Да прямо сейчас и начну решать.

– А Аркашке что скажешь?

– Скажу что-нибудь…

– А когда поедем? – загорелась Ольга.

– Машина где?

– Где ж ей быть? Стоит себе в гараже, как обычно.

– Жива-здорова?

– Что с ней сделается!

– А… с Вовкой когда объясняться будешь?

– Успею. Не готова пока. Встречаться с ним не хочу. Видеть не могу.

– Вот и я с Кларкой пока не могу. Надо дозреть. Аргументы сформулировать. А то без аргументов я ее просто побью!

– Или она тебя. Нет, ты пока погоди. Клара же ему пожалуется. Я должна первой. Использовать фактор неожиданности. Вот что, а давай сегодня вечерком и выедем?

– Ладно. Собирайся пока – и ко мне. А как же Вовка? Как объяснишь свое исчезновение?

– Записку напишу. Придумаю что-нибудь убедительное.

– Только не пей больше!

Геля с большой настороженностью относилась к водительским способностям подруги. Обычно она под разными предлогами отказывалась с ней ездить, а если изредка такое и случалось, то всю дорогу сидела зажмурившись и стараясь думать о чем-нибудь приятном, в ожидании страшного удара во встречную машину. Она не хотела нервничать, наблюдая в последние секунды своего земного существования, как на нее неумолимо надвигается встречный железный монстр. Или же – как их Ауди отрывается от асфальта и плавно летит к, волей судьбы выросшему именно в той точке, где им предстоит приземлиться, кряжистому дереву.

Но сегодня были особые обстоятельства. Не до бабских истерик.

– Что, боишься, гаишники права отберут?

– Кто их у тебя отберет, с твоей-то фамилией?

– Ты забыла, что у меня и мужа разные фамилии.

– Ой, будь ты хоть трижды Краснобояровой, какой же мент в нашем городе не знает, чья жена рассекает на красной Ауди с таким-то номером? Просто боюсь за свою молодую жизнь!

– Ладно, – поклялась Ольга, – ни больше, ни меньше! Ни грамма!

* * *

Тетя Настя доживала век в умирающей деревеньке Увары, почти затерявшейся в неумолимо наступающем лесу, почти на берегу потрясающей красоты озера. В деревне жителей осталось от силы десятка полтора-два, упертого старичья, не желающего покидать места, где вся жизнь прошла. Скоро и их не останется – перемрут, а кого-то дети все же уговорят переехать к ним, соблазнившись небольшими деньгами, которые обещают выплатить за старенькие домишки крутые деловые люди. И раскинется в этом благословленном уголке очередная база отдыха, а Гельке с Ольгой и приезжать уже будет некуда зализывать раны.

Раньше тетя Настя с мужем и семью детьми жила в Усть-Качинске. Одна из дочерей после педучилища была распределена в уваровскую школу, здесь и замуж вышла. Подросших детей нужно было учить дальше, а отец с матерью к тому времени уже вышли на пенсию, вот и разменялись: старики переехали в деревню, уже хиреющую, к природе и натуральному хозяйству, а дочь с семьей – в город, в их квартиру.

Мужа тетя Настя похоронила, поначалу ездила к детям в гости, к тем, кто поближе и кто приглашал. Но ездила без особой охоты, тяжела была на подъем, да и возраст… Потом, поглядевши-поглядевши на их житье, ездить перестала, мотивировав старостью, болячками и необходимостью присмотра за хозяйством. Живут себе дети более-менее ладно, кто более, кто менее, и хорошо. У всех семьи, дети, работа, заботы.

Взрослые, немолодые люди, и ее, тетю Настю, уже жизни учат. Что, в общем-то, и естественно – они в своем времени лучше ориентируются. А она в своем времени жизнь прожила, в нынешнее плохо вписывается, и многие вещи ей дикостью кажутся. Свою жизнь она прожила, как смогла, дети пусть свои проживут, как им нравится, а ей самое место в Уварах, среди своих немногих оставшихся сверстников. Там на нее никто не покрикивает и как с безнадежно больной не разговаривает, и не шипит по-змеиному «вы, мама»!

Тете Насте было хорошо за восемьдесят, но она, хоть и жаловалась на здоровье, не только себя вполне обихаживала, но и с хозяйством-огородом кое-как, но управлялась. Ангелина была ее последышем.

После ужина с распитой бутылочкой коньяка гостьи вырубились почти одномоментно. Хотя сначала они попытались немного поболтать. Окна были открыты, впуская влажную хвойную свежесть и запах озерной воды, ветерок шевелил штору, сверчки в саду словно ополоумели. Разговор протекал вяло, и вскоре совсем смолк, а потом опьяневшие от переживаний, коньяка и лесного благоухания гостьи начали в унисон похрапывать. Хозяйка уступила им спальню с двумя супружескими кроватями, а себе постелила в зале на диване. Кровать умершего мужа Пети она так и не выносила из дома, она стала гостевой.

Через какое-то время Оля проснулась. Разбудило ее бормотание. Сначала думала – телевизор бормочет: в щели под дверью мигали разноцветные сполохи. «Вот же двужильная, – подумала Оля, – целый день на ногах, натопталась, только бы до подушки, а она еще и телевизор смотрит! А может, она уснула под это бормотание? Надо бы выключить».

Сна не было ни в одном глазу. Уснешь тут! В горле – сушняк, в желудке – пожар. «Две старых дуры, – корила себя Ольга, – не запаслись на ночь минералочкой, после такого-то ужина»!

Она тихонечко, поэтапно, стараясь не заскрипеть – вдруг тетя Настя в самом деле задремала, а у стариков сон чуткий – сползла с кровати и стала красться к двери. Тетя Настя с кем-то разговаривала, надо думать, по телефону, а как еще? Как ни странно, в Уварах связь действовала. Оля чуть приоткрыла дверь.

– Сказала же, что приду! – сердито выговаривала кому-то тетя Настя. – «Вести» досмотрю и приду!

«Не завела ли себе тетя Настя воздыхателя? Какого-нибудь престарелого уваровского вьюноша? И бегает к нему по ночам на свидания! Или он ее навещает, а тут мы явились?»

Тетя Настя сидела на стуле перед телевизором, звук был приглушен, а телефона у нее в руке не было. Услышав скрип двери, тетя Настя обернулась.

– А-а-а, не спится? А чего? Комаров вроде нет. Или постель неудобная?

– Пить хочется!

– Ну, пойди попей, минералка в холодильнике.

– А с кем вы тут разговаривали?

– Да с подушкой! Хотела вести послушать, так она, сволочь, зудит: «Иди ко мне, чего ты там не видела, старая кочерыжка!»

За спиной Оли нарисовалась Геля.

– О, еще одной старой алкашке не спится, – резюмировала тетя Настя (а между тем, сама от коньячка не отказалась и хлопнула две рюмки!) – «Наше стадо шло на водопой»!

– А может, чайку? – спросила Гелька. – Все горит! Селедка была бесподобная. Все равно не уснем.

– Чайку, так чайку, – не стала возражать тетя Настя. – Иди, ставь.

Они чаевничали до трех ночи, Ольга делилась своим горем, а тетя Настя слушала внимательно, кивала с пониманием и подвела итог:

– Сволочь он (она произносила забавно – «цволичь»)! Все проходит, Олюшка, пройдет и это, поверь мне! Перемелется, образуется, устаканится… Но внученька-то моя какова стерва оказалась!

– Не ты первая, не ты последняя, – авторитетно поддержала мать Геля, имея на то полное моральное право.

– Ну а ты-то куда смотрела, мамаша?

– А я что могу?! Она большая девочка и живет отдельно.

– Эх, мало ты ей в детстве задницу порола!

– Да я и вообще ее ей не порола!

– А надо было!

– Да при чем тут Геля? – вступилась Ольга за подругу.

– Ладно, девчата! Спать пора. Все равно сейчас ничего не придумаешь. Это только кажется, что мы что-то решаем. Там, наверху, уже сами решили, чему быть. Тебя просто поставят в известность. Скоро и подскажут, что тебе дальше делать, вложат в голову. А ты подумаешь, что сама решение приняла. Так что не напрягайся, отдыхай себе.

Вот они и начали с утра отдыхать на озере. Озеро было не самое большое по уральским стандартам: восемь километров в длину, шесть в ширину, но с необычайной прозрачности водой, все камешки у берега можно было пересчитать.

– Ты смотри, – сказала Ольга, – вода под лучами солнца прямо светится, как бы серебрится! А откуда такое название – Чишкульское?

– Да вроде давным-давно оно называлось Чистым. Может, со временем «ст» превратилось в «ш». Ну и, ты же знаешь, в наших краях в названии почти всех озер в окончании – «куль». По-башкирски – озеро.

– Как-то не очень убедительно.

– Не капризничай. Не нравится – придумай другую версию. А вода не просто так себе серебрится. Есть легенда, что где-то поблизости был разбит лагерь пугачевцев. Местные богачи, чтоб откупиться, насобирали три мешка серебра и привезли им в презент. Их командир не принял взятку и велел бросить мешки в озеро. Вот вода и серебрится.

– Красиво! Были же люди, бессребреники! Не то, что нынешнее племя…

– Так это же легенда! А может, и жили-были когда-то такие… Я вот никогда не понимала, почему люди едут на отдых в зарубежье. Бассейны там, шезлонги, кадки с пальмами, все заасфальтировано…

– Любопытство, во-первых… Во-вторых, сервис прельщает… В-третьих, раз у Марьи Ивановны ковер три на четыре, нам тоже обязательно надо купить, чем мы хуже! – пробормотала разомлевшая Оля.

– А в-четвертых?

– Есть, наверно, и в-четвертых, и в-пятых… Отстань!