Глава XII

– Маленькому барину фриштык^[7]принес! – произнес с широкой улыбкой на лице гимназический сторож Онуфрий, которого «старшие» прозвали Президентом за его внушительный вид и умное лицо.

И Президент окинул Киру ласковым взглядом, ставя на стул у дверей объемистую корзину с завтраком, привезенную из дому Счастливчиком и monsieur Диро.

После арифметики следовал урок Закона Божия, во время которого батюшка не спрашивал никого, а рассказывал то, что надлежало выучить к следующему разу.

Потом было пение. Для пения мальчиков повели в зал. Преподаватель пения, ударяя пальцем по клавишам рояля, приказывал гимназистикам тянуть голосом за каждой нотой, издаваемой инструментом. Еще пели по нотам: «До, ре, ми, фа, соль, ля, си» и обратно. Этот урок понравился Счастливчику: было весело и нетрудно тянуть голосом вместе с другими.

Теперь наступила большая перемена. Мальчики завтракали: кто – у себя на скамейке, кто – у окна. Завтраки у них были простые и несложные: у кого – булка с ветчиной, у кого – кусок колбасы, у кого – бутерброд с холодной котлетой или просто кусок вчерашнего пирога. Был и десерт: яблоки, леденцы, сухое пирожное. Некоторые ушли пить чай вниз, в раздевальную. Скромные завтраки эти приносились в уголке ранца или в кармане, тщательно завернутые в бумажку заботливыми родными, матерями, воспитательницами, прислугою. Немудрено поэтом у, что появление громадной корзины с «фриштыком» произвело суматоху среди закусывающих мальчиков. Все мгновенно позабыли о собственной еде и сгруппировались вокруг стула, на котором стояла злополучная корзина с «фриштыком».

Впереди всех очутился Подгурин.

– Братцы! Да никак здесь на всю артель прислано! – крикнул он весело и, потирая руки, схватился за бечев-к у, которой была перевязана корзина. – Славное, значит, выйдет угощение!

– Не надо трогать! Это не тебе! Это новенькому принадлежит! – прозвучал довольно смело обычно тихий и кроткий, а теперь взволнованный голосок Голубина.

– Ну, ты, шиш, потише! Так залимоню, что от тебя только мокро останется! – сердито крикнул Верста, как называли в гимназии за чрезвычайно высокий рост Подгурина.

– Не суйся, Голубчик, не в свое дело! – насмешливо остановил его, поблескивая своими калмыцкими глазами, Бурьянов.

– Но нельзя же, нельзя брать чужое! – сильнее волновался Голубин.

– А тебе жаль, что ли? Да ты не бойся, малыш, мы не возьмем, мы только попробуем! – расхохотался Верста.

– Янко! Янко! Курнышов! Курнышов! – громко позвал Голубин обоих своих приятелей, самых благородных и рыцарски честных мальчиков из всего класса.

Но ни Хохла, ни Помидора Ивановича сейчас не ока-за лось в комнате. Вокруг корзины толпились по большей части приятели Подгурина и Бурьянова и были сами, очевидно, очень и очень не прочь узнать, что за обильный «фриштык» привез новенький из дому.

– Постой, я побегу искать Янко и Курнышова. Они заступятся, они не позволят им распоряжаться чужими вещами! – горячо воскликнул маленький Голубин и, отбежав от Киры, с которым не разлучался во все перемены между уроками, бросился в коридор отыскивать обоих мальчиков.

Счастливчик остался стоять, спокойный по своему обыкновению, и невозмутимыми черными глазами следил за тем, что будет дальше с его корзиной.

Глава XIII

Следил, впрочем, не один Кира. Следило до десяти пар любопытных детских глазенок за тем, как под быстрыми руками исчезали веревка и бумага, обвязывающие и обматывающие огромный пакет.

Подгурин сорвал последнюю обертку.

– Вот те раз! Целое царское угощение! – произнес он восторженно и живо поднял крышку судка, в котором были тщательно уложены две куриные котлетки с гарниром.

Еще минута – и грязноватая, замазанная в чернилах рука Версты потянулась к котлетам. Он вытащил их из судка, немилосердно пачкая себе в соусе руки, и отправил в рот.

– За ваше здоровье, ваше королевское величество! – комически раскланялся он перед Счастливчиком.

Начало было сделано. Вслед за одним угощением от-ведалось и другое. Теперь уже не один Подгурин хозяйничал в корзине. Бурьянов тоже запустил в нее рук у, открыл другую крышку и, вытащив порядочный кусок рыбы из второго судка, принялся уничтожать ее с завидным аппетитом.

Их примеру последовали и другие мальчики. Один схватил бутылку с какао, уложенную самым тщательнейшим образом заботливыми руками няни, точно птица в гнездышко из ваты, и, отвернув пробку, вылил все содержимое бутылки себе в рот. Другой схватил грушу из корзины, третий – плитку шоколада, четвертый – компот в стакане… И в какие-нибудь пять минут от всех съестных запасов, привезенных Счастливчиком из дому, осталась всего-навсего одна пустая корзина.

– У вас дома всегда так здорово едят? – осведомляется Подгурин, облизывая губы.

– Что? – недоумевая, расширяет свои и без того огромные глаза Счастливчик.

– Вкусные, говорю, блюда такие у вас всегда готовят?

– Всегда!

– Ах ты, хвастунишка! Дай ему щелчок по носу, кто стоит поближе! – хохочет Бурьянов.

– Нет-нет, подожди, Бурьяша, – смеется Подгурин, – мы его поисповедуем раньше. Пускай поврет.

И он делает такую лукаво-смешную физиономию, что все окружающие десять-двенадцать мальчиков фыркают со смеха.

– Я никогда не лгу, – серьезно говорит Счастливчик. – Уж будто? – щурится Бурьянов. – Ей-богу, не врешь? А ну-ка, побожись, Лилипут-девчонка! Побожись, что не врешь!

– Божиться грешно, – спокойно возражает Кира, – очень дурно божиться, особенно по пустякам.

– Ах ты, святоша! Божиться грешно, видите ли, а хвастаться не грешно, скажешь? – не унимается Подгурин.

– Я не хвастаюсь!

– Врешь! А ну-ка повтори, что у вас каждый день едят за завтраком такую рыбу, компот, котлеты.

– Да, у нас всегда такие завтраки! – спокойным тоном отвечает Кира, нимало не понимающий, почему к нему так пристает этот долговязый мальчик.

– И одет ты всегда так хорошо тоже?

– Как хорошо? – изумился Счастливчик.

– Ну, вот как на экзамене одет был: в бархате и кружевах, точно его величество принц китайский! – со смехом бросает Подгурин.

– Я не видел, как одевается принц китайский, – тем же спокойным тоном говорит Счастливчик, – но бабушка любит, когда на мне бархатный костюмчик с кружевным воротником. Теперь я гимназист и носить его не буду больше. У меня форма, – заключает он не без доли самодовольства.

– Не форсись гимназистом! Не гимназист ты, а девчонка, или просто лохматая собачонка, или овца! – сердито крикнул Бурьянов и неожиданно дернул Счастливчика за его белокурые волосы.

– Ай! – вскрикнул Счастливчик. – Мне больно!

– Коли больно, не держи себя вольно, – захохотал Бурьянов.

Другие мальчики вторили Калмык у, как они уже успели прозвать этого мальчика за его маленькие глаза и монгольские скулы.

– Эка неженка! Крикун! Волосок тронуть нельзя!

Подумаешь тоже!

– Оставьте его, братцы! Я его живо от хвастовства отучу, – повысил голос Подгурин. – Эй ты, левретка, овца, кукла нечесаная, – резко обратился он к Кире, – небось тебе бабушка на заказ костюм шила?

– Да, на заказ, – отвечал изумленный таким неожиданным вопросом Счастливчик.

– Ишь ты как! Фу-ты ну-ты, ножки гнуты. А сапоги, поди, из кожи шевро^[8]?

– Право, не знаю.

– А белье? Тонкое, поди, дорогое, батистовое?

– Да, тонкое, – спокойно отвечал Счастливчик, – а что?

Он поднял свои большие серьезные глаза на Версту с молчаливым вопросом. «Что, мол, тебе за дело до моего белья и платья?» – казалось, спрашивали его глаза.

– Ага! Ты так-то! Хвастаться вздумал! Пыль нам пускать в нос с первого же дня своим богатством! Так постой же ты у нас! Мы тебя проучим! – неожиданно громким голосом закричал Подгурин и, нагнувшись к уху Бурьянова, шепнул ему что-то.

– Ха-ха-ха-ха! – так и покатился со смеху Калмык. – Здорово придумал! Ай да Подгурчик! Молодец!

– Эй ты, Лилипут, снимай, брат, твою амуницию! – решительно проговорил Верста и крепко схватил одной рукой Счастливчика за плечи, а другой изо всей силы рванул его за борт куртки. Две пуговки на вороте отскочили от этого грубого движения. Тонкое сукно затрещало по швам.

Мальчики захохотали, Подгурин и Калмык громче всех.

– Что вы хотите делать со мною? – потеряв обычное свое спокойствие, испуганно вскричал Счастливчик, всеми сила ми стараясь за пахнуть расстегнутую курточку на груди.

– Ничего особенного, миленький, – паясничая и корча обезьянью гримасу, пищал умышленно тоненьким голоском длинный Подгурин. – Раздеть тебя хотим. Ничего особенного, прелесть моя! Только костюмчик твой снимем, чтобы ты не больно-то форсился своим платьем. Эй, Калмычок, помоги мне справиться с этим франтом! – не переставая смеяться, поманил Подгурин приятеля.

– Ха-ха-ха! – смеялись и прыгали вокруг них мальчики. – Раздеть, раздеть, конечно! Ха-ха-ха-ха! Что, в самом деле, за хвастун выискался! Франт пике, нос в табаке! Форсило!

Счастливчик испуганным взглядом затравленного зверька окинул толпившихся мальчиков. Неужели это они, те самые, что только что угостились из его корзины? И ни одного ласкового, расположенного к нему не найдется между ними!.. Все очень весело и охотно принимают глупую, злую шутку этих двух гадких, злых второгодников.

«О, если бы можно было уйти домой! Сейчас домой!» – мучительно сжима лось сердце мальчика, но желанию Счастливчика не суждено было осуществиться. Домой он ни в каком случае так рано попасть не мог.

Между тем несколько пар рук протянулось к нем у, и Подгурин крикнул тоном, не допускающим возражений:

– Эй, Малинин, иди на стражу караулить дверь!

И черненький, как мушка, Малинин, мальчик лет одиннадцати, стремглав помчался к двери класса, выходящей в коридор.

Счастливчика окружили плотнее, схватили за руки, прижали к стене. Чьи-то проворные пальцы стали стаскивать с него куртку, пояс, сапоги, штанишки…

Через какие-нибудь пять минут у доски вместо маленького гимназистика в куртке стоял беленький, в одном нижнем белье, дрожащий, как лист, от холода и волнения худенький кудрявый мальчик.

– Ну вот, теперь ты и повар! Не хочешь ли сготовить нам обед? – хохотал Подгурин, дергая Счастливчика за волосы, за рубашку, за пуговицы нижнего белья.

– Нет-нет, он не повар, а сенатор! Только сенатор без мундира! Честь имею приветствовать вас, ваше превосходительство! – вторил товарищу Калмык, становясь во фронт перед раздетым Счастливчиком и взяв руку под козырек.

– Ха-ха-ха-ха! Вот умора! Совсем-совсем ощипанная левретка! Стриженая овца! Бе-бе-бе-бе! – неистовствовали остальные гимназисты.

Счастливчик стоял у стены, дрожа всем телом. Личико его было бледно. Губы дрожа ли. Глаза были полны слез.

«Бабушка! Бабушка! Зачем ты меня отдала сюда на такую обид у, на такую муку!» – томился бедный мальчик.

Вдруг Подгурин наклонился, схватил с пола валявшееся в куче платье Счастливчика и, вскочив на парту, взмахнул рукою с костюмом и ловко забросил его на лампу, висевшую под потолком.

– Господа, кто желает купить с аукциона эти вещи? Дешево продам! – вскричал Калмык и волчком закружился на одном месте.

В ту же минуту дверь класса широко распахнулась, и карауливший ее Малинин как бомба вылетел на середину комнаты.

Вслед за Малининым в класс влетели Янко, Голубин и Курнышов.

Краснощекий Помидор Иванович на минуту остановился у порога, быстрым взором окинул класс и, казалось, в один миг понял все происшедшее.

– Ага! Вы все-таки обижаете Лилипутика! – крикнул он во все горло. – Постойте же, мы вас с Янко угостим по-свойски. Только держись!

И, засучив рукава своей курточки, он стремительно накинулся на Подгурина.

Синеглазый Ивась Янко, в свою очередь, в два прыжка очутился на спине Калмыка, и… пошла потасовка!..

Аля Голубин, бледный, взволнованный, с горящими глазами, растолкал мальчиков, пробрался к Счастливчику и, обхватив за плечи последнего, отчаянно волнуясь и жестикулируя, кричал своим тоненьким детским голосом:

– О, как не стыдно вам! Как не стыдно! Что он вам сделал?! Бессовестные вы все! Это нечестно, гадко, подло, нехорошо!..

Но мальчики сами и без худенького Голубина отлично знали, что во всем происшедшем действительно не много было хорошего.

Смущенные, отхлынули они от новенького и его друга.

А посреди класса уже кипела форменная драка. Янко, Курнышов, Верста и Калмык катались по полу в одной сплошной, отчаянно барахтавшейся и запыленной куче…