Глава VI
У княгини. Хвастунишка. Паж и королева. Ночные страхи

Гнездышко опустело… Выпорхнула пташка. Смолкли веселые песни в сакле Хаджи-Магомета, не слышно в ней больше веселого смеха Бэллы…

Мы с Юлико и Анной навестили на другой день молодую княгиню в ее поместье. Настоящим земным раем показался нам уголок, где поселилась Бэлла. Поместье Израила и его отца лежало в чудесной лесистой долине, между двумя высокими склонами гор. Весь сад около дома был полон душистых азалий; кругом тянулись пастбища, где паслись стада овец и табун лучших горных лошадей.

Новая родня Бэллы жила отдельно, в большом доме, в версте от сакли Израила.

Мы застали Бэллу за рассматриванием подарков, присланных ей моим отцом. Она была в расшитом серебром бешмете, с массою новых украшений и ожерелий на шее. Ее юный муж сидел подле и тоже весело смеялся.

– Смотри, они точно дети! – шепнула я Юлико с важностью взрослой, чем несказанно насмешила молодую.

– Здравствуй, джаным, здравствуй, княжич! – вскрикнула она, целуя нас.

Через пять минут она уже сорвалась с персидской тахты и с визгом гналась за мной по долине, начинавшейся за садом. Израил, забыв свое княжеское достоинство, также следовал за нами. И Бэлла, и Израил походили на детей больше, нежели одиннадцатилетний Юлико, ушедший весь в скучное созерцание нашей забавы.

Перед моим отъездом Бэлла неожиданно стала серьезной.

– Скажи отцу, – произнесла она, и глаза ее в эту минуту были торжественны и горды, – что я и мой господин, – тут она метнула взором в сторону Израила, столь же похожего на господина, сколько Юлико на горного оленя, – что мой господин ждет его к себе. Скажи ему еще, что Бэлла… счастлива!

– Прощайте, княгиня! – неожиданно расшаркался перед нею Юлико с важностью маленького маркиза.

Она не поняла сначала, потом так и прыснула со смеху и, обхватив его за курчавую голову, вьюном закружилась по сакле.

– Однако княгине Бэлле не мешает поучиться хорошим манерам! – говорил мне на обратном пути мой двоюродный братец.

– Сиди смирно, а то ты скатишься в пропасть, – презрительно оборвала я его, обиженная за моего друга, отодвигаясь от Юлико в самый угол коляски.

* * *

Еме, Зара, Салеме, Фатима и другие подруги Бэллы, забросали нас вопросами о невесте, ее новом доме, украшениях и прочих важных для них вещах. Они проводили нас до сакли деда и с любопытством слушали мои рассказы о житье молодой княгини.

– Слава Аллаху, если дочь моя счастлива… – сказал дед Магомет, направляясь к своему приятелю мулле. С его уходом сотни новых вопросов о сакле, оружии, нукерах из нового дома Бэлы посыпались на мою голову, а я еле успевала отвечать.

– О, как бы я хотела, волею Аллаха, быть на месте Бэллы! – искренне воскликнула миловидная, розовенькая Салеме.

– Что она говорит? – спросил Юлико, который не понимал языка лезгинов.

Я перевела ему слова девушки.

– Есть чему завидовать! – презрительно сказал он. – Вот у бабушки моей в Тифлисе действительно несметные богатства. У нас там дом в три этажа, сплошь засыпанный разными драгоценностями! Мы ели на золотых блюдах, а за одну только рукоятку дедушкиного кинжала можно получить целый миллион туманов^[44]. А сколько слуг было у бабушки…

В саду били фонтаны сладкого вина, а вокруг них лежали груды конфет…

– Вино запрещено Кораном^[45], – вмешалась Зара, прерывая вранье моего кузена.

– Грузинам оно не запрещено. Только глупые магометане могут верить подобным запретам.

– Не смей оскорблять веру наших отцов! – крикнула Зара, и глаза ее загорелись злыми огоньками.

– Кто смеет говорить это мне, князю Юлико Джаваха? – ответил он и надменно обвел маленькими мышиными глазками собрание девушек.

– Перестань, Юлико, – шепнула я ему, – перестань, это может дурно кончиться для тебя!

– Да как же она смеет так относиться ко мне, природному грузинскому князю!

– Да какой ты князь! – недобро рассмеялась Зара. – Разве такие князья бывают? Вот наиб – князь… видный, высокий, усы в палец, глаза как у орла… А ты маленький, потешный, точно безрогий горный козел с переломанными ногами.

И все три девушки, довольные остротой подруги, залились громким смехом.

Что-то кольнуло мне в сердце. Жалость ли то была или просто родовитая гордость, не позволяющая оскорблять в моем присутствии члена семьи Джаваха, но, не отдавая себе отчета, я близко подошла к Заре и крикнула ей, заглушая ее обидный смех:

– Стыдись, Зара! Или в лезгинском ауле забыли обычаи гостеприимства Дагестанской страны?

Зара вся вспыхнула и смерила меня взглядом. На минуту воцарилось молчание. Потом она подхватила со злым смехом:

– А ты чего заступаешься за этого ощипанного козленка?.. Или он уделяет тебе от своего богатства? Или ты служишь унаиткой^[46] в сакле его бабки?

Это было уже слишком… Моя рука невольно схватилась за рукоятку кинжала, висевшего на поясе. Однако я сдержалась и, чувствуя, как бледнею от оскорбленной гордости и гнева, твердо произнесла:

– Знай, что никогда ничем нельзя подкупить княжну Нину Джаваху!

– Княжну Нину Джаваху, – как эхо повторил за мною чей-то голос.

Живо обернувшись, я увидела маленького, сгорбленного желтого старика в белой чалме и длинной мантии. Что-то жуткое было в выражении его острых глаз, скользивших по нашим лицам. Это был мулла. Завидев его, все девушки разом встрепенулись и опустили головы в знак уважения. А я не без тайного волнения смотрела на заклятого врага моего отца, на человека, громившего мою мать за то, что она перешла в христианскую веру, несмотря на его запрет.

– Приблизься, христианская девушка… – чуть внятным от старости голосом произнес он.

Я подошла к нему и смело взглянула в его глаза.

– Хороший, открытый взгляд… – произнес он, кладя мне на лоб свою тяжелую руку. – Да останется он, волею Аллаха, таким же честным и правдивым на всю жизнь… Благодаренье Аллаху и Пророку, что милосердие их не отвернулось от дочери той, которая преступила их священные законы… А ты, Лейла-Зара, – обратился он к девушке, – забыла, должно быть, что гость должен быть принят в нашем ауле, как посол великого Аллаха!

И, сказав это, он пошел, опираясь на палку.

Когда вечером я спросила дедушку Магомета, что значит эта любезность старого муллы, он сказал тихим, грустным голосом:

– Я говорил, дитя мое, с муллою. Он слышал твой разговор и остался доволен твоими мудрыми речами в споре с нашими девушками. Он нашел в тебе большое сходство с твоею матерью, которую очень любил за набожную кротость в ее раннем детстве. Много грехов отпускается той матери, которая сумела сделать своего ребенка таким, как ты!

В тот же вечер мы уехали. Все население Бестуди высыпало нас провожать.

– Прощай, деда, прощай, милый! – еще раз обняла я старика на пороге сакли.

– Прощай, милая пташка из садов Магомета! – ласково ответил дед.

Коляска, в которой сидели я, Анна и Юлико, затряслась по кривым улицам аула. Навстречу нам, из поместья бека Израила, прискакали попрощаться Бэлла и Израил.

– Прощай, джанночка, не могла не проводить тебя.

И, свесившись со своего расшитого шелками и золотом седла, Бэлла звонко чмокнула меня в обе щеки.

– Бэлла, душечка, спасибо!

Они долго провожали нас… Солнце уже село, когда Бэлла еще раз обняла меня и погнала лошадь назад.

Я привстала в коляске, несмотря на воркотню Анны, и смотрела на удаляющиеся силуэты двух юных и стройных всадников.

Надвигалась ночь, Анна постлала нам постели в коляске. Я зарылась в подушки и готовилась уже заснуть, как вдруг почувствовала прикосновение чьих-то тоненьких пальчиков к моей руке.

– Нина, – послышался мне тихий шепот, – ах, Нина, не засыпайте, пожалуйста, мне так много надо поговорить с вами!

– Ну, что еще? – высунулась я из-под покрывавшей меня теплой бурки, все еще сердитая на своего двоюродного братца.

– Ради Бога, не засыпайте, Нина! – продолжал умоляющий голос. – Вы на меня сердитесь?

– Я не люблю лгунишек! – гордо бросила я.

– Я больше не буду… Ниночка, клянусь вам… – залепетал мальчик, – я сам не знаю, что сделалось со мною… Мне хотелось подурачить девочек… а они оказались умнее, чем я думал! Если б вы знали, до чего я несчастлив!

И вдруг самым неожиданным образом мой кузен разрыдался совсем по-детски, вытирая слезы бархатными рукавами своей щегольской курточки. Я вмиг уселась подле плакавшего мальчика, гладя его спутанные кудри и говорила задыхающимся шепотом:

– Что ты? Что ты? Тише, разбудишь Анну… Перестань, Юлико… Я не сержусь на тебя…

– Не сердитесь, правда? – спросил он, всхлипывая.

– Я всегда говорю одну только правду! – гордо ответила я. – О чем ты плакал?

– Ах, Нина! – порывисто вырвалось у него. – Если бы вы знали, как мне тяжело, когда вы на меня сердитесь… Сначала я вас не любил, ненавидел… ну, а теперь, когда вижу, какая вы храбрая, умная, насколько вы лучше меня, я так хотел бы, чтобы вы меня полюбили! Так бы хотел! Вы заступились за меня сегодня, и я вам никогда этого не забуду. Меня ведь никогда никто не любил! – добавил он с грустью.

– Как? А бабушка? – удивилась я.

– Бабушка… – и Юлико с горькой улыбкой посмотрел на меня. – Она меня совсем не любит. Когда был жив мой старший брат Дато, она и внимания не обращала на меня. Мой брат был красивый, сильный и стройный! Он командовал мною, словно слугою… Но я его слушался, слушались его и мать, и бабушка, и слуги… У него был тон и голос настоящего принца. Когда он был жив, обо мне забывали… но когда он умер, все попечения родных обратились на меня… ведь Юлико, последний представитель нашего рода. Вот почему так полюбила меня бабушка…

– Юлико! – совсем уже ласково обратилась я к нему, ведь мне было бесконечно жаль его. – А твоя мама, разве она тебя не любила?

– Моя мама очень любила Дато, видимо, поэтому, спустя немного времени после его смерти, она тоже умерла… При жизни она редко меня ласкала… Да я и не обижался: я с удовольствием уступал все моему брату, которого так любил!

– Бедный Юлико! Бедный Юлико! – прошептала я и неожиданно обняла его и поцеловала в лоб.

– Нина! – заговорил он, чуть не плача. – Вы больше не сердитесь на меня? О, я так же буду вас любить за вашу доброту, как любил Дато!.. Ах, Нина! Теперь я так счастлив, что у меня есть друг! Хотите, я что-нибудь серьезное, большое сделаю для вас? Хотите, я буду вашим пажом… а вы будете моей королевой?

Я посмотрела на его воодушевленное лицо и произнесла торжественно и важно:

– Хорошо! Будь моим пажом, я буду твоей королевой.

Мы долго еще болтали, пока сон не смежил усталые веки Юлико. А я спать не могла. Меня грызло раскаяние за мое прошлое недоброе отношение к этому мальчику… Бедняга, не видевший до сих пор участия и дружеской ласки, стал мне вдруг жалким и очень близким. Я пообещала себе заботиться о бедном и слабом ребенке.

Вскоре я заснула, но очень скоро проснулась и выглянула из коляски. Ночь совсем овладела окрестностями. Наша коляска стояла. Я уже хотела снова залезть под бурку, как внезапно услышала тихую татарскую речь. Голосов было несколько, в одном из них я узнала Абрека. Речь шла о лошади: татары упрашивали Абрека доставить им лошадь князя. Абрек просил за нее много туманов, и после некоторых споров о цене они поладили.

– Так через три дня… ждать? – спросил хриплый и грубый голос.

– Да, – обещал наш конюх и добавил: – Останетесь довольны Абреком… жалко княжну – любит коня.

Я похолодела… Они говорили о моей лошади, о моем Шалом!.. Абрек обещал выкрасть Шалого и продать его душманам!..

Мысли путались в моей голове, я не могла поверить в то, что мой любимец Абрек мог быть предателем. Абрек, охотно выучивший меня джигитовке и лихой езде, Абрек, холивший моего коня, не мог быть вором!.. И, успокоившись на этой мысли, я уснула.

На утренней заре следующего дня мы въехали в Гори.

Отец, бабушка, старая Барбале, Михако и хорошенькая Родам встретили нас довольные нашим возвращением. Не укрылось от старших и мое новое отношение к Юлико. Молчаливая, восторженная покорность с его стороны и покровительственное дружелюбие с моей – не могли не удивить домашних.

– Спасибо, девочка, – поймав меня за руку, сказал отец.

Я поняла, что он благодарит меня за Юлико, и вся вспыхнула от удовольствия, но о ночном разговоре Абрека с татарами я промолчала и, на всякий случай, решила удвоить мой надзор над моим конем.