Глава II

– Привет вновь прибывшей!

– Даня, милая, наконец-то ты снова дома!

– Входи с благословением Аллаха!

– Данечка! Даня! Здравствуй!

– Честь имею приветствовать вновь вскормленный нашей родиной великий талант!

О, этот Валь! Он не может без шуток.

Дождь алых, пурпуровых, белых и палевых роз падает на Даню… Под ногами её целый ковер прелестных, дурманящих ароматом, цветов. Вокруг – сияющие, родные, милые лица. О, какие милые, какие родные!

– Гема, Гемочка, тетя Люда, Валь, Сандро, Селим, Маруся, Селтонет и Глаша. Общая любимица Глаша!..

Васильковые глаза Дани влажны, точеное личико, обычно бледное, пылает теперь от волнения и счастья.

Целый год, с прошлых летних каникул, она не видела друзей. Теперь она снова с ними.

И Даня порывисто целует подруг, жмет руки мальчикам – так все еще по старой привычке называют юных питомцев гнезда – и буквально душит в объятиях тетю Люду.

– Селим, голубчик, как хорошо пристал к тебе казачий кафтан! – не может не заметить Даня.

Лицо юного татарина вспыхивает, как зарево. Он смущенно опускает глаза.

– Князь Андро особенно доволен его службой, – не без гордости замечает тетя Люда.

– Скоро и наш Сандро наденет казачий бешмет, – звучит характерный кавказский говор княжны Нины, успевшей подметить грустное выражение в лице своего любимца Сандро.

– Да, с твоего позволения, друг… – и черные глаза юноши обдают начальницу питомника безгранично преданным взглядом.

– Однако, господа, соловья баснями не кормят. А мой желудок – лучшие часы; он точнее всех вас знает время обеда. Вашу лапку, великий российский талант. – И с самым галантным видом, свернув руку калачиком, Валь подскакивает к Дане.

– Если разрешишь, сегодня весь день я буду твоим пажом.

– Разрешаю, – с видом владетельной королевы говорит, смеясь, Даня, протягивает руку названному брату и важно выступает вперед.

Глаша бежит сбоку, все время заглядывая ей в глаза. За ними по чинаровой аллее спешат остальные.

Даня смотрит в дальний конец аллеи и не может оторвать глаз. Не так уж много времени прошло с тех пор, как была она здесь, а кажется, что эта чинаровая аллея, как и весь джаваховский сад, стали еще краше, еще тенистее, еще волшебней. Вон как разрослась зеленая виноградная беседка! А эти кусты роз будто стали гораздо шире. Какое дивное благоухающее пристанище представляют они для голосистых соловьев Гори!

– Мы будем нынче обедать в саду, под чинарами, Павле и Маро уже накрыли там стол, – говорит тетя Люда. – Сегодня, Даня, в честь твоего возвращения заказан твой любимый обед.

Нежное, кроткое лицо тети Люды озаряется своей обычно доброй, заботливой улыбкой, так хорошо знакомой Дане.

Каким очаровательным кажется нынче Дане сочный горячий шашлык! Как удивительно приятны на вкус домашний лоби^[4] и эти чуреки,^[5] хрустящие в зубах, и этот персиковый пирог! А красное легкое карталинское вино – оно само так и льется в горло. Его пьют, как квас. Не пьют только Селтонет с Селимом. Им, как мусульманам, вино запрещено – кораном. Но белая шипучая буза^[6] заменяет молодым татарам вино.

Валь смеется:

– Не налегай на бузу, кабарда, много бузы выпьешь, под стол свалишься, – шутит он по адресу Селима. – А под стол свалишься, буянить начнешь, а буянить начнешь, в полицию сведем.

– Довольно, Валь, довольно! – заливается Маруся Хоменко, хохотушка, готовая всегда смеяться до слез.

– В полицию сведем… – вторит ей Глаша, тоже радующаяся всякому случаю похохотать.

– По адату^[7] Нижней Кабарды нельзя злоупотреблять бузою. Сам пророк проповедует воздержание. И каждый кабардинец должен быть скромен в питье и пище, – серьезно отвечает названному брату Селим.

– Прекрасный ответ, юноша! – слышится позади обедающих чей-то негромкий голос, и из-за ствола старой вековой чинары выступает пожилой сотник с умным загорелым и мужественным лицом, со шрамом во всю правую щеку, от виска до угла рта.

– Князь Андро! Дядя Андро! Добро пожаловать! – кричит молодежь, и с шумом повскакав с своих мест, бросается навстречу сотнику.

Князь Андро Кашидзе – давнишний друг джаваховского дома. С княжною Ниною они закадычные приятели, несмотря на разницу лет. Князь Андро помогал Нине и тете Люде воспитывать детей питомника, обучая их и научным предметам и стрельбе, и джигитовке. Тут все они – его ученики и воспитанники. Сандро, Валь, Селим, даже девочки прошли его школу верховой езды и стрельбы в цель из ружья и револьвера.

По мнению княжны Нины, на Кавказе женщины, как и мужчины, должны быть готовы ко всяким случайностям и встречам в горах, должны уметь владеть оружием, чтобы в случае необходимости постоять за себя.

Князя Андро задержали по службе в полку, и он успел прискакать на своем лихом карабахе только к концу обеда.

– Даня, разреши поздравить тебя, – говорит лихой сотник, наполнив свою кружку до краев алым карталинским вином, и поднимается из-за стола.

Золотые лучи майского солнца играют красивыми бликами на его седеющих волосах и огненными точками загораются в его печальных глазах, глазах прирожденного грузина. Когда он поднимает свой бокал в честь Дани, все стихает и ждет его первых слов.

– Я счастлив за тебя, деточка, – звучит гортанный голос князя, – счастлив, как и все присутствующие здесь за столом, видеть тебя довольной, удовлетворенной. Долгий и трудный курс ученья пройден. Консерватория кончена, все трудности игры на арфе преодолены тобою, ты теперь свободная художница и можешь вступить на поприще артистической деятельности. Теперь ни княжна Нина, ни тетя Люда – твои лучшие верные друзья – не станут препятствовать твоей славе, твоим успехам. Бесстрашно и смело пускай в путь свою ладью, дитя мое, и да поможет тебе Бог достичь желанной цели. Бог в помощь, Даня, и да охранит тебя святая Нина на избранном тобою пути! Да поддержит она твою веру в себя, в свои силы, в свой талант!

– Уррра! – вдруг разражается Валь, осушив залпом свой стакан и вдребезги разбивает его о ствол каштана к немалому ужасу Маруси, взявшей на себя обязанности хозяйки обеда.

– Тетя Люда, уймите его, он так у нас всю посуду перебьет…

Тра-а-ах! – разбивается следом за первым второй стакан.

– Глафира! – раздается строгий, почти суровый голос «друга» по адресу Глаши. – Ты совсем не умеешь себя вести.

– Но Валь же… – пробует оправдаться Глаша, только что разбившая по примеру названного брата второй стакан.

– Валь – юноша, он значительно старше тебя и…

Неожиданно княжна Нина прерывает свою речь на полуслове. Прямо к обеденному столу ковыляет какая-то очень смешная фигура, появившаяся в саду. Толстый, с огромным животом человек, в дорогой, нарядной, но засаленной и поношенной черкеске-папахе, едва держащейся на бритой, лоснящейся от пота голове, тяжело переступая с ноги на ногу, приближается по широкой аллее.

– Мир вам и благословение Аллаха! – произносит он ломанным русским языком.

– Будь благословен твой приход в наш дом, – отвечает, привстав со своего места, хозяйка. – Ты поторопился, однако, придти за ответом, Абдул-Махмет.

Маленькие пронырливые глазки гостя быстро обежали стол со всеми стоявшими на нем яствами и заискрились и замаслились при виде кувшина с бузой.

– Садись, кунак, гостем будешь, – предложила княжна Нина.

Татарин оглядел теми же бегающими глазками сидящее здесь общество и, приложив руку к сердцу, губам и лбу, отдал «селям».

– Ты бы прошла с гостем в кунацкую, Нина, а Маро и Павле отнесут вам туда бузу, шашлык и шербеты, – предложила Людмила Александровна подруге.

– Ты права, Люда, мы пойдем туда, – и хозяйка дома, сделав знак Абдул-Махмету следовать за нею, первая прошла в дом.

– Ну и штучка! – вырвалось у Валя, когда тучная Фигура гостя скрылась за колоннами нижней галереи дома. – Ты не очень-то гордишься, по-видимому, твоим одноплеменником, Селим?

– Абдул Махмет – мне не единоплеменник, а чужой, – вспыхнув, произнес татарин. – У Аллаха столько племен, сколько звезд над горами… Абдул-Махмет не кабардинец, он – дидоец, выходец из Аварских ущелий, и живет здесь давно среди армян, русских и грузин… Он не кунак Селиму… Я не стану брататься с дидойцами, ты же знаешь.

– А и пялил же этот дидоец свои глазки на Селтонет! – неожиданно рассмеялся Валь.

Селим потупился. Селтонет вспыхнула.

– Ты говоришь вздор, Валентин, – вступился Сандро, которому стало жаль сконфузившуюся девушку. – Лучше, чем болтать ерунду, давайте постреляем в цель в честь приезда Дани.

– Идет! Идет! Согласны!

И молодежь вместе с князем Андро шумно повскакала из-за стола.

Через несколько минут треск винтовок, веселый говор и смех, доносившиеся из дальнего угла сада, возвестили о любимом занятии джаваховской молодежи.

У стола остались хлопотать старый Павле, Маруся и Маро. Между ними вертелась подвижная и юркая фигурка Глаши. Вот она улучила свободный момент, когда тетя Люда и Маруся, убрав вино, десерт и шербеты, ушли в дом, и прошмыгнула туда же следом за ними. Черные, бойкие глазки Глаши горели сейчас самым неподдельным, самым живым любопытством; лукавая улыбка не сходила с губ.

Она, Глаша, должна узнать во что бы то ни стало, зачем является сюда этот безобразный, толстый, с огромным животом, человек, пальцы которого сплошь унизаны алмазами и голубой персидской бирюзою. Он по целым часам просиживает в кунацкой у тети Нины. И нынче тоже… Что за таинственность такая, в самом деле! И не время ли ей, Глаше, узнать про эту тайну, так тревожащую её любопытство?

Бесшумно и быстро скользя, прокрадывается маленькая фигурка между стволами стройных каштанов и густо разросшихся чинар. Вот она уже у парапета нижней галерейки, вот почти у порога кунацкой, и стоит только приподнять ковер, заменяющий дверь…

«Стыдись, Глафира! Княжна Нина Джаваха, твоя любимица, которой ты стараешься во всем подражать, не стала бы подслушивать у порога», – звучит смутно и тревожно голос совести в детской душе.

Но Глаша глуха нынче ко всему. Любопытство сильнее совести. Оно заставляешь девочку тихо, на цыпочках, прокрасться к самому входу и притаиться между мягкими складками шелковистого ковра.

В дырочку, в крошечное отверстие Глаше хорошо видны сидящий на низкой тахте с поджатыми ногами Абдул-Махмет и быстро, очевидно, в волнении шагающая из угла в угол стройная, высокая фигура Нины.

К счастью, они говорят по-русски и настолько громко, что Глаша может расслышать каждое слово.

– Да просветит Аллах твои мысли, княжна, – сладким медовым голосом, словно бисер, нанизывает слово к слову Абдул-Махмет. – Не порти судьбы девушки… Наши женщины на востоке старятся рано. Пройдет еще год, за ним еще и еще, и на красавицу Селтонет последшй горный байгуш-пастух не взглянет. Потухнуть звезды-очи, выпадут волосы и зубы-жемчуг и…

– Молчи, не каркай, как старый ворон, Абдул! Я тебя, лисицу, хорошо знаю… А Селтонет я все-таки не отдам твоему князю. Не для того я воспитывала и просвещала мою девочку, чтобы отдать ее куда-то далеко, в неведомый аул, какому-то незнакомому лезгинскому князьку… Да пусть он будет богат, как сам султан турецкий, пусть целые табуны коней и миллион баранов пасутся на его пастбищах, как ты утверждаешь, – не видать ему женою Селтонет, как своих ушей. Понял?

Последнее слово Нины прозвучало так сурово и резко, что Абдул-Махмет невольно приподнялся со своего места и уставился в нее глазками не то смущенно, не то сердито.

– Твое последнее слово, княжна? – протянул он елейным голосом.

– Разве ты не помнишь, кунак, – снова сурово заговорила Нина, – что ни единое слово не было брошено мною на ветер. Что оказано – то исполнено. Слышишь? И никогда Селтонет, моя воспитанница, не будет женою твоего горного князька.

– Прощай в таком случае, княжна. Буду молить пророка, чтобы Аллах осенил твою голову лучшими мыслями. Гордые люди – что дикие персики: нет от них пользы окружающим; красуются на деревьях, а толку в них мало, – добавил Абдул-Махмет, поглаживая бороду.