Глава III

Ну, конечно же, она, Дося!

Едва успел упасть тяжелый крюк, как входная дверь быстро и широко распахнулась под чьей-то энергичной, нетерпеливой рукой.

– Дося!..

Высокая, тоненькая девочка с белокурыми локонами, разбросанными по плечам, с двумя яркими алыми бантами над маленькими розовыми ушками, в слишком коротком платье, из которого она успела вырасти, вошла, вернее – вбежала в кухню и с размаху кинулась к маленькому горбуну, уткнулась лицом ему в плечо и неожиданно громко, судорожно зарыдала…

«Она опять… Опять меня при-би-ла…» – только и смог расслышать Веня сквозь ее рыдания.

Но и этих немногих слов было вполне достаточно, чтобы мальчик понял, в чем дело. С нежной настойчивостью он поднял голову плачущей девочки со своего плеча и заглянул в ее залитое слезами лицо.

– И опять, наверное, ни за что ни про что? И опять ты, конечно, невинно пострадала, бедная Дося? – тоном нежного участия спросил он.

Новые рыдания были ответом на его слова. Потом плачущая девочка неожиданно освободилась из рук своего приятеля, упрямо, как маленькая норовистая лошадка, тряхнула головой и в два прыжка очутилась в комнате. Здесь она повалилась на кожаный диван и, зарывшись лицом в старую потертую гарусную подушку, вышитую когда-то Дарьей Васильевной в подарок мужу, залепетала, всхлипывая и запинаясь на каждом слове:

– Ну, чем я виновата, скажи на милость, что не могу и не умею читать стихи, как она?! Нет у меня таланта ни капли, да и только… Ну, послушай, горбунок, сам подумай: если она такая умная, – не все же должны быть такими?.. И таланта у меня столько же, сколько у черной соседской курицы… Ах ты, Господи! Уж я и не знаю, что мне делать, право… Ведь обидно же слушать каждый раз, что я «дылда» и «тупица», и что мне давно пора подумать о том, как зарабатывать себе самой хлеб, и что я до четырнадцати лет, как камень, вишу у нее на шее… Да разве я сама рада этому? Да что же делать, горбунок, если уж я такая ничтожная и бездарная уродилась?.. Ни шить, ни вышивать не умею. Да и не люблю, признаться… Пускай лучше в дырках вся ходить буду, а ни за что ничего сама себе не починю… Ни за что в мире!.. За это она главным образом и сердится на меня, и бранит меня. А потом – эти стихи!.. Мука какая – декламировать их перед ней!.. Не в силах я этого делать, горбунок ты мой хороший!.. Ты только представь себе: сядет она в кресло, такая нарядная, красивая, благоухающая духами, и начнет смотреть на меня своими чудесными глазами… Смотрит и ждет, когда я начну. А у меня, как нарочно, в голове последние мысли путаются. И под коленками что-то дрожит… Хочется не стихи ей читать, а говорить ей, какая она прекрасная, доб рая, а я гадкая, противная, бездарная перед ней…

– Неправда!.. Не добрая она, если тебя бьет и мучит немилосердно, – прервал шепот девочки Веня.

Тут Дося, словно на пружинах, подскочила со своего места. Теперь ее мокрое от слез лицо вдруг просияло, а карие, залитые слезами глаза ярко блеснули.

– Вот уж нет, вот уж неправда! – вырвалось у нее. – Совсем она не злая и меня не мучит, а только она вспыльчивая немножко, моя крестненькая!.. Виновата же я одна – в том, что всячески вывожу ее из себя. И не смей ты мне ее бранить, горбунок, слышишь?.. Потому что она ангел, и ни ты, ни я не смеем ее судить! Когда она выходит на сцену, прекрасная, как принцесса, и говорит свои прекрасные монологи, публика плачет и засыпает ее цветами… Она давным-давно была бы первой актрисой в мире, если бы у нее были деньги и наряды. А без нарядов не больно-то легко выступать на сцене… Ах, да зачем я тебе все это говорю? Ты, наверное, ничего и не понимаешь… И крестненькую мою судишь потому только, что ее тоже не понимаешь!..

– А зачем она сегодня опять тебя прибила?

– Ну вот, уж и прибила! Да ничего подобного – ударила всего два раза, даже вовсе и больно не было.

– Да ведь ты же плакала?

– Ну, да, плакала… Так что ж из этого? Глаза у меня на мокром месте, оттого и плакала… А вот сейчас, видишь, уж и не плачу вовсе, не плачу, а смеюсь. Ха-ха-ха, миленький ты мой, глупенький ты мой горбунок, Веничка! Славный ты мой, верный дружок!..

Дося действительно уже смеялась – искренне, беззаботно. На порозовевших, еще сохранивших следы недавних слез щечках заиграли две чрезвычайно милые ямочки, а карие глаза заблестели, словно черные вишни, обрызганные дождем. Теперь Дося уже не казалась той обиженной и несчастной девочкой, которая несколько минут назад прибежала поведать свое горе маленькому другу.

Веня ласково смотрел на девочку.

Дети встретились два года тому назад в соседней лавке, где они оба закупали себе провизию на день. Он, пасынок швеи Дубякиной, и она, крестница и воспитанница драматической актрисы частного театра Ирины Иосифовны Подгорской, снимавшей комнату в том же доме, где жили Веня с мачехой.

Случилось так, что Дося, прибежавшая в лавку за восьмушкой чая и фунтом^[1] ситного, потеряла деньги по дороге, и ей нечем было платить. Убедившись в своей потере, девочка помертвела. Ирина Иосифовна была строга со своей крестницей и не спускала ей никаких оплошностей; Досе грозило серьезное наказание. Сама не своя, девочка выбежала из лавки и, вернувшись во двор большого дома, вместо того чтобы подняться наверх, к себе в комнату, забилась в темный угол двора, где были сложены поленья дров и всякая рухлядь, укрытая от посторонних глаз, и предалась своему горю… Здесь и нашел ее Веня, тотчас же следом за девочкой покинувший лавку. Нашел и дал ей ту небольшую сумму денег, что оставила ему на обед мачеха, не успевшая накануне купить ему еду.

Дося не колеблясь приняла помощь от своего неожиданного благодетеля, а Веня храбро вынес до вечера муки голода, на которые обрек себя ради чужого блага.

С этого дня и началась дружба детей.

Надо сказать, что Дося Оврагина пользовалась исключительным влиянием среди дворовой детворы, собиравшейся на дне глубокого двора-колодца. Это были дети жильцов огромного каменного дома, населявших маленькие квартирки. Дося была старше их всех, к тому же более развитой и начитанной.

До сих пор эти ребятишки – здоровые, шумные и суетливые, как маленькие зверьки, избегали общества слабого, хилого и тихого Вени.

– Уйди от греха подальше, еще толкнут тебя ненароком, ушибут – заплачешь, нам же достанется, – часто слышал от детей маленький калека повторенную на десятки ладов одну и ту же фразу. Он поневоле вынужден был сторониться шумного и веселого детского общества, не желавшего принимать горбуна в свой кружок.

Но со дня знакомства с Досей, после оказанной ей услуги, Венина жизнь круто изменилась.

В ту пору двенадцатилетняя Дося царила и властвовала над детским кружком. Она первой среди дворовой детворы заводила игры, придумывала интересные забавы, и ей беспрекословно подчинялись все здешние ребятишки. Поэтому, когда однажды тоном, не допускающим возражений, Дося категорически заявила ребятам, что «горбунок» отныне будет участвовать в их играх, дети покорились неизбежному, и Веня был единогласно принят в их кружок.

Было что-то притягивающее в открытом, веселом, хотя и легкомысленном характере Доси, что главным образом и подчиняло ей остальных детей. Подчинился ей и Веня. Теперь он как маленький паж ходил за своей королевой и безропотно позволял ей командовать собой.

И Дося, одинокая, с изголодавшейся без дружбы и ответной привязанности душой (где же было всегда занятой театром Ирине Иосифовне уделять время крестнице?), в Венином лице нашла наконец себе друга и товарища. Теперь все свободное время дети проводили вместе. У Доси было много книг, подаренных ей еще в дни раннего детства, и Веня, научившись читать в подготовительной школе, которую посещал две зимы подряд и которую кончил лишь этой весной, с жадностью накинулся на них. Особенно любил он сказки. Да и его длинные беседы с Досей, казалось, мало отличались от прочитанных Веней сказок.

Дося сама была точно интересная книга-сказка. Она верила в колдунов, добрых и злых фей, ведьм и волшебниц, буквально бредила ими. И со дня знакомства с девочкой Веня словно погрузился в какой-то новый мир волшебных сказочных грез…

Глава IV

– Ха-ха-ха!.. – вдруг неожиданно звонко расхохоталась Дося. – Вот я глупая-то!.. Совершенно забыла, зачем пришла. Новость ведь я тебе принесла, Веня, и очень нерадостную новость… Послушай-ка, горбунок, ведь мы