Кто бы знал, как мне хочется написать Володе письмо, но гордость не позволяет. Может быть, произошло что-то, что не даёт возможности ему писать письма. Он не только мне не пишет, он не пишет и Вадику. Я ломаю себе голову: что могло произойти? Может написать ему? Нет. Может, вызвать по телефону? Нет. Что же мне делать? Я помню его слова: «Я очень рад, что ты ко мне так относишься. На твои письма буду отвечать с удовольствием…»

30.05.1959 г. Сегодня, наконец-то, получила письмо от Володи. Рада безгранично! Пишет, что был в командировке и будет часто бывать. Это служба.

13.06.1959 г. Писать некогда, но я напишу. Сейчас Мэри услышала разговор ребят на верхнем этаже. Юрасик кому-то говорил: «Кушать хочется, а денег ни копейки!» Мы позвали Вовку Улецкого и предложили ему 25 рублей, (между прочим, Мэри ему уже давала 30 рублей). Он деньги брать не хотел. Мы настаивали, потому что знали, что они вдвоём с Юрасиком будут жить до стипендии на эти деньги, да ещё, может быть, и ребята по комнате к ним подключатся. Получилась перепалка. Его отказ, да ещё в дурацком тоне, нас обидел и унизил.

– Ну вот, так и знал – зайди в эту квартиру, так они или голову разобьют или деньги предложат.

Тогда я вспылила и, отомкнув замок, открыла дверь: мол, уходи. Он медлил. Я дрожала от гнева и готова была разреветься. У меня уже были полные глаза слёз, но я собрала силы и сказала ему с презрением: «Спасибо». Он вышел, и я демонстративно тут же защёлкнула замок. Поворачиваюсь, а Мэри тоже плачет. Хам. Идиот. Как могло это синеглазое существо так нахамить нам? Откуда у него взялось столько дерзости и наглости? Я не буду больше с ним разговаривать. Да и он понял, что наша дверь навсегда закрылась за его спиной. Как будет больше времени, напишу подробнее об этом синеглазом. А глаза у него почти васильковые.

17.06.1959 г. Кажется, сегодня есть немного времени и настроения, написать подробнее о синеглазом. Был он когда-то для меня незнакомым, скромным милым мальчишкой. Потом он стал дружить с Юрасиком и бывать в нашей комнате. Мы часто, прозанимавшись целый день, по вечерам на последний сеанс ходили в кино. Мы – это я, Мэри, Юрасик и Толясик. В тот вечер и он пошёл с нами и сел рядом со мной. Мы с ним разговаривали перед началом фильма. Толясик ещё тогда сказал Мэри: «Ты глянь, как они мило беседуют». Я ещё сама тогда подумала о том, что отдала ему предпочтение, ведь тогда я не разговаривала ни с одним мальчишкой, кроме Юрасика и Толясика. А на следующий день он попал в больницу – тогда всех косил грипп. После выздоровления, он стал заходить к нам в комнату. Мэри говорит, что, глядя со стороны, можно подумать, что мы влюблены друг в друга. Что касается меня, то я его люблю, как брата я забочусь, чтобы у него всё было нормально. Он, по-моему, меня тоже не любит. Ребята знают, что у меня есть парень, знают, что я с ним переписываюсь. Не знаю, почему, но Юра стал часто ссориться с Вовкой. Мэри говорит, что он злится на него за то, что тот знает, что у меня есть парень, но продолжает ходить в нашу комнату. Не знаю, что они себе вообразили, но мы просто уважаем друг друга. Если бы он даже поклялся мне, что любит, я бы не поверила – мы совсем разные. И, вообще, подобное не укладывается в моей голове. Готовились мы вместе к зачёту, вместе учили. Он держал меня за руки. Зачем я ему позволила? Я думаю, что брату это позволить можно.

За это время было несколько ссор: то я его обидела, то он меня. А сегодня он принёс некоторые билеты, которые я просила, и я его экзаменовала по математике. Я дала себе слово, что больше не позволю ему коснуться моих рук, но это трудно сделать, когда он сидит рядом. Сегодня мы с ним стояли на лестнице, когда он вышел от нас. Шёл Толясик и, как всегда:

– Вовка, а, Вовка, такой тихий мальчик!

– Ната, а, Ната, такая скромная девочка! Никогда бы не подумал!

Вот это и всё, что он всегда нам говорит. Я уже на память выучила. Но мне надоело:

– Толик, а, Толик, когда перестанешь глупо шутить?

– А что, Вовка – парень серьёзный.

– Дальше что?

– Симпатичный.

– Дальше что? Ну, что из этого?

– Ну, если ещё учесть, что он неравнодушен… к окружающим.

Меня уже обуяла злость. Тогда я взяла его за шиворот и подвела к окну.

– Смотри. Прочти это, и чтоб больше никогда мне ничего не говорил.

На подоконнике было написано: «В. Островский».

21.08.1959 г. Почему всё в жизни так противоречиво? Как-то, чем взрослее становишься, тем больше неприятно от того, что все такие пошлые, что пока ещё не видишь настоящей любви. Был меньше, всё так идеализировал, а теперь не то. Сейчас идеализирую Володю. Но он, наверное, такой, как и все парни. Почему-то я всегда мечтала о серьёзном друге, который бы меня ценил, любил. И таким я представляю Володю. Вчера получила от него письмо. Боже, какая это радость! А он? Опять ответ пришёл через два месяца. Так хочется, чтобы он поскорее был со мной. Ведь, как трудно ждать, когда любишь, когда хочешь быть вместе, чувствовать его сильную руку рядом. Мне даже стыдно себе признаться в своём желании. Мне хочется, чтобы он поцеловал меня. Хоть мне почти 20 лет, но я стесняюсь целоваться, и меня совсем к этому не тянет. Конечно, я уже целовалась, вернее, меня целовали, но я оставалась безразличной. Мне совсем не хотелось обнимать парня, и не было никаких ответных чувств. Мне даже было стыдно. Интересно, будет ли мне стыдно с Володей, смогу ли я ему показать свои чувства? Мне только одного хочется, чтобы он меня поцеловал. Ещё тогда, когда мы расстались в то утро и, когда через несколько часов я почувствовала, что он мне дорог, я хотела только одного – поцелуя. Если бы мы тогда расстались по-другому, не были бы такими далёкими. А сейчас у нас сугубо деловые письма. И я страдаю оттого, что не могу ему высказать своих чувств. По письмам делаю вывод, что он ко мне совершенно равнодушен, а пишет из вежливости или просто держит на запас, на всякий случай. Иногда я думаю, что он встречается с девушкой, но отгоняю эту мысль. Хочу поехать во Львов, чтобы встретиться с ним. При встрече, всё бы можно было узнать. Но я и боюсь этого. А если я ему не нравлюсь, ведь я никому не нравлюсь. Ну, почему я такая гордая и скрытная? Хорошо это или плохо?

Вот сейчас моё сердце болит оттого, что я боюсь быть оскорблённой, униженной, обманутой. А чтобы это принять, надо быть выше всех и всего. Он мне пока ещё ничем не обязан, ничего не обещал. Если я приеду во Львов, то скажу, что приехала по делам и зашла его проведать. Разве моя гордость позволит мне сказать, что я ехала именно к нему? Не позволит никогда. А пока что-то не то на сердце. Последнее письмо ему написала более откровенное, а его ответ совершенно не соответствует. И опять же, до встречи с ним я не должна о нём плохо думать. Всё понимаю, и всё-таки на сердце тяжело от его такой расчётливости. Хочется, чтобы он любил меня сразу, с того дня, как мы встретились. Но это уже не так или он такой скромный. Нет, зачем успокаивать себя…

22.08.1959 г. Сейчас слушала прекрасную музыку, и мне хотелось написать: «Как я люблю музыку и одиночество»… и вдруг: «Говорыть Львив…» Это Володя передал мне привет из Львова. Света мне говорит, что всё это у меня чепуха. Я разозлилась, и чуть не сказала ей «дура». Как она так может? Ведь она не знает моих чувств, а судит. Да, я некрасивая. Это одно, что может препятствовать. Пусть я некрасивая, пусть он не полюбит моё лицо, но вряд ли он не содрогнётся перед моим чувством к нему. Пусть он не будет любить меня, но скажет: «Эта девушка умеет по-настоящему любить и так она любит меня». И это мне будет наградой. Ведь я ничего не прошу у него. А он для меня что-то сильное, что-то вот такое, отчего зависит вся моя жизнь. Мне кажется, что он для меня всё, что, если я не буду иметь от него поддержки, то я не знаю, что со мной будет. Я даже не могу толком объяснить это чувство. Глупые те люди, которые так просто говорят: «чепуха». Пусть говорят, что хотят, пусть думают, что хотят, но я всё равно дождусь его. Пусть он мне сам скажет: «Ната, я тебя не люблю». Тогда я поверю. Сейчас у него мама, и ему, конечно, хорошо, и он совсем не думает обо мне. А часто ли он, вообще, обо мне думает? Может, он обманывает моё доверие? Может, я слишком его идеализирую?

23.08.1959 г. Ровно год назад в эту минуту я впервые увидела тебя, Володя! Ровно год! Вспоминаешь ли ты этот день? Вот уже мы были вместе. Теперь будем вместе до самого утра. Сегодня мне радиолюбители сыграли «Торадо де Мадридо». Это ж надо, какой подарок! Под эту музыку мы с тобой танцевали. А ещё мы танцевали под мелодию «Я тебя люблю». И когда певец пел «Я тебя люблю», я, мысленно обращаясь к тебе, говорила: «А я тебя не люблю». И, вот видишь, оказалось всё как.

09.09.1959 г. Вот я и на втором курсе. Общежитие нам не дали. Вернее, мне дали, а не дали Мэри, и я ушла с ней на квартиру. Живём во флигеле втроём: Я, Мэри и Вика Шевченко из Горловки. У меня самые благоразумные намерения: как можно больше заниматься. Написала письмо Володе со своим новым адресом. Вовчик Улецкий приходил в субботу вечером, повёл нас с Мэри в кино и вот больше не появляется. Завтра день рождения Толясика. И, как обидно! Я с ним не разговариваю до тех пор, пока он не извинится.

09.10.1959 г. И, всё-таки он помнит, помнит обо мне! Он поздравил меня с праздником! Милый мой, хороший! Разве можно сравнить эту радость с какой другой?! Я бегала по комнате с открыткой в руках, прыгала. Я готова была чёрт знает, что сделать в эти минуты. Он меня поздравил! Он не забыл! Боже, какая это радость! Володька, мой дорогой Володька!

Я никогда тебя не забуду, я дождусь тебя из армии. Как можно забыть того, чей образ всё время перед глазами, того, кто сильнее всех, умнее, серьёзнее, строже. И, всё-таки я не говорю, что люблю его. Только не могу понять, почему многое ему прощаю, почему позабыв все обиды, с дикой радостью встречаю его письмо, которое думала уже никогда не придёт.

Света написала мне: «Теперь я верю, что ты любишь Володю». А я ей написала: «Ты веришь в то, в чём я ещё сама не уверена». Но ведь ради него, с мыслью о нём, я готова на всё, я всё могу сделать. Что же это? Любовь? А? Не знаю. Разве не всё равно, что оно такое. Оно есть и мне так хорошо. А в голове бешено колотится: «Помнит!» Разве это не радость?! Убеждают, что не бывает любви с первого взгляда, ты его совсем не знаешь. А мне кажется, что знаю, что чувствую его мир.

22.01.1960 г. Не знаю, какая тоска разрывает мою душу. Кажется, надо бы радоваться – каникулы, домой поеду, а мне так тяжело. Ничего не хочется и домой ехать не хочется. Что гнетёт меня? Одиночество, ли? Нет. Я давно свыклась с мыслью, что я одна (в смысле – нет любимого). Что ж, коль никому не суждено меня полюбить. Но это не то, что-то другое сейчас точит моё сердце, а что, не пойму. Что за странная тревога? Я, кажется, по – прежнему могу думать о Володе, хотя он не пишет уже совсем. С тех пор, как приснился сон, что он влюбился в Лилю и в этом сне сказал: «Если бы она приехала ко мне, может быть, я бы и её полюбил». Лиля теперь во Львове, и зря я ей дала его адрес. Теперь я знаю точно, что он меня не любит. Кому я нужна? Я нужна самой себе. Я знаю, что я некрасивая, но неужели настолько? Я, наверное, просто не знаю, насколько я отвратительна, поэтому и удивляюсь. Но у меня есть мои друзья. Они, кажется, не видят моей отвратительности, и я для них друг.

Ах, на что мне нужна любовь? Тем более, что столько встречаешь противоречий. У меня плохой характер, мне так трудно будет в жизни, даже и теперь трудно. Есть же везучие люди, во всём им везёт.

Да, а ведь день рождения отметили хорошо. Мне – двадцать лет! Поздравили от группы, подарок подарили, а к вечеру собрались в нашем флигельке. Пришли Юрасик с Толясиком, Вовчик Улецкий, Женя Волков, Толик Варда и все мои девчонки. Вовчик уселся около меня. Я сразу его поняла: этот вечер он решил посвятить мне. Милые мои мальчишки! Нам было так весело, и все остались довольны. Когда уходили ребята, спросили: «Ната, ты довольна?» А Вовчик спрашивал меня глазами. Это был очень хороший вечер, какие бывают, когда собираются старые хорошие друзья. А Вовчик?! Почему, встречаясь со мной, он показывает нечто большее, чем дружба, а расставаясь, забывает обо мне до новой встречи. Я знаю, он меня не любит, и я его не люблю, но, встречаясь, мы похожи на влюблённых. Я к нему отношусь с нежностью, потому что вижу в нём младшего брата, о котором всегда готова заботиться. Такое отношение у меня к нему укоренилось ещё с первого курса. Впервые я его увидела зимой в раздевалке. Он стоял в шерстяном клетчатом свитере, такой беленький, свеженький с детскими ясными синими глазёнками. Я тогда подумала: «Наверное, его мама очень любит и балует, вот прислала такой красивый и тёплый свитер». И он мне показался таким ещё ребёнком. Мы с ним – милые друзья. Я его всегда считаю младшим, может, это и есть причина наших таких добрых отношений. Я его считала ребёнком, сорвавшимся с привязи родителей и старающимся скорее вкусить все прелести и огорчения взрослой жизни. Он, как воробышек, выпущенный на волю, хватал воздух жизни. Но он не был пошлым, нет, он с его ясными синими глазёнками оставался дитём. Он всё так же прелестен, красив, да, красив, и он это знает (а плохо). Но мне кажется, что братец-бабник уже повлиял на него, воспитал его в своём духе. А как жалко! Что он сделает из нашего ясноглазого Вовчика?! Мне бы так не хотелось, чтобы Вовчик стал таким, а он, кажется, таким становится.

Я ещё ничего не знала, о его плотской жизни, но чувствовала, что он изменился.

Какое же всё-таки тонкое женское чутьё. Всё уже бродило в воздухе, и ребята, наверное, об этом знали, но мне не говорили. Щадили. Ещё не разверзлась пропасть под моими ногами, но там, глубоко в недрах уже пошли трещины. С непредотвратимым упорством они неумолимо пробирались вверх, чтобы заявить о себе, чтобы разорвать наши отношения на мелкие осколки. Ещё оставался месяц неведения.

14.02.1960 г. Милые друзья! Нет. А кто же теперь мы? Не знаю. И, как всегда, встретив меня на вечере, он больше ни на секунду меня не покинул. Мне было холодно, он грел мои руки. Танцевали, и, как всегда, мило беседовали. После танцев пошёл меня провожать. Я была рада: хоть раз меня Вовчик проведёт. Между прочим, я не ожидала и того, что он будет целый вечер со мной танцевать. А когда мы прошли наш дом, и пошли дальше по улице, я поняла, что будет что-то большее. Вовчик меня обнимает! Подумать только! Да, ведь я на небе от радости, но дикое чувство недоверия всё портит. Он пытается меня поцеловать, но я не даюсь. Смотрю в его васильковые глазёнки, а у самой буря в душе. Не могу, не верю! Что делать, если не верю, никому не верю. Нет, словами не описать моих чувств. Потоки радости, нежности и… недоверие. И всё-таки я сдалась. О, Вовчик, милый! Родненький мой синеглазик, ты меня целовал! Малыш, мой дорогой!

17.02.1960 г. Какая прелесть! На дворе весна! А вчера шёл такой тёплый весенний дождик. Заниматься так трудно. Голова забита всякой дурью. Целый день сижу в крытом, и учу сопромат. Потеряла сон, аппетит. Девчонки смеются: «А ты думала, как влюбляться?!» Раньше что-то мои любви на сон и аппетит не влияли. Вспоминаю каждый миг нашего вечера. Стоим, а мне так неловко. Знаю, сейчас будет обнимать. Друзья всё-таки были, и вдруг… обнимать. Но мне и самой этого хочется. А теперь, как сон, как сказка: неужели это было? и этот Вовчик, милый синеглазый мальчишка с вихрастым чубом целовал меня… Я только теперь удивляюсь, как я могла так настойчиво его просить, чтобы он уходил. Надо было стоять до утра! Но такой у меня характер: люблю, но делаю пакость помимо своей воли. Больше он не приходит. О встрече не договаривались. Только он шутил: «Сдашь сопромат, в ресторан пойдём». Значит, придёт, когда сопромат сдам. Вспоминаю прошлый год. В это время мы только с ним познакомились. И с первой встречи у меня началось: «Ну, что вы Мэри, Юрасик, Толясик, он просто милый мальчик, мой меньший брат». И я заботилась о нём, как нянька, вечно заставляла учить. Почти всю весну мы вместе занимались. Сидим в парке на скамейке, решаем математику. С дерева на меня падает гусеница. О, ужас! Он заботливо передвигает скамейку. Потом руки! Наши руки ещё тогда выдавали нас, выдавали предательски.