© Шильников Л. В., наследники, 2017

© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2022

© Оформление. Т8 Издательские технологии, 2022

* * *

Дано мне тело – что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим?

Осип Мандельштам

Вместо предисловия

В свое время немецкий психиатр Эрнст Кречмер (1888–1964) обратил внимание на очевидную связь физической конституции с психической. Оказалось, что среди шизоидов (странных, замкнутых и чудаковатых субъектов) преобладают люди астенического телосложения, а среди циклоидов (жизнелюбов, бонвиванов и весельчаков) – пикнического. Подробную характеристику этих психологических типов и обстоятельный разбор кречмеровской типологии читатель найдет в тексте, здесь же достаточно сказать, что под шизоидами и циклоидами следует в данном случае понимать абсолютно здоровых людей, но имеющих отчетливые характерологические особенности определенного знака. Если шизоиду суждено заболеть психически, то почти всегда это будет психоз шизофренического круга, циклоид же более склонен к развитию депрессивных состояний. Таким образом, термины «шизоид» и «циклоид» говорят всего лишь о большей или меньшей вероятности того или иного душевного расстройства, это ни в коем случае не приговор и никаким детерминизмом здесь даже не пахнет. Полагая, что так называемая средняя норма – не более чем умозрительная абстракция, Кречмер разместил все богатство психологических типов на шкале «шизо – цикло».

Справедливости ради следует сказать, что Кречмер не был первопроходцем в полном смысле этого слова. Еще в глубокой древности делались попытки увязать психику и соматику (от греческого soma – тело) в единое целое. Древнегреческий врач Геродот за четыреста с лишним лет до Рождества Христова создал учение о темпераментах, а из-под шаловливого пера великого Аристотеля выходили такие игривые пассажи: «Человек, который близ висков имеет мясистый лоб и надутые щеки, бывает храбр, высокомерен, сердит и весьма тупых понятий». Как говорится, без комментариев… Уже в новое время «пристегнуть» физическую конституцию к тем или иным особенностям характера пробовали основоположник физиогномики Лафатер, творец френологии Франц Галль и многие другие, но немецкий психиатр впервые поставил дело на истинно научную основу. Впоследствии его пионерские работы были развиты и продолжены многими выдающимися зарубежными и отечественными психологами и психиатрами (Юнг, Шелдон, Ганнушкин и т. д.). А уже в наши дни получили широкое распространение типологические модели акцентуированных характеров в духе Леонгарда и Личко.

В то же самое время многие исследователи нередко грешили неумеренной абсолютизацией отдельных сторон человеческой психики. Одни говорили об основополагающей роли наследственных задатков (отсюда, в частности, «растут ноги» некогда весьма популярной теории о врожденном преступнике итальянце Чезаре Ломброзо), а другие, наоборот, настаивали на примате социального. Дескать, психика новорожденного младенца – это чистая доска, tabula rasa, на которой воспитатель волен писать все что угодно. Среда – ваятель, а биологическая почва – косная материя. Подобного рода дихотомия давно стала историей, и в наши дни ни одному серьезному ученому не придет в голову разрушать двуединство биологического и социального в природе человека.

Все эти увлекательные вещи, о которых пойдет речь в нашей небольшой книжке, – строение тела и характер, психологические типы и темпераменты, френология, физиогномика, гипноз, феномен гениальности и многое-многое другое – так или иначе являются предметом психологии и психиатрии. Исключение составляет только первая глава, в которой коротко рассказывается о проблемах антропогенеза – происхождения рода человеческого. Эта тема нам представляется тем более необходимой, что в последние годы возобладала тенденция рассматривать вид Homo sapiens вне его эволюционных и биосферных связей. Строгую науку все чаще подменяют замшелыми религиозными догмами. Причем сплошь и рядом критикой дарвинизма, эволюционной теории и современной биологии вообще занимаются люди, не смыслящие в этих вопросах ни уха ни рыла. Справедливость должна быть восстановлена, поэтому мы коснемся не только биологических «корешков» венца творения, но и поговорим о сложных формах поведения высших животных, которые несводимы к голому инстинкту и из которых, без сомнения, вырос человеческий интеллект.

Если же уважаемому читателю, несмотря ни на что, все-таки неприятно происходить от обезьяны, он может пропустить эту главу безо всякого для себя ущерба.

1. Ab ovo

Начать придется издалека – с набившей оскомину байки о Пчеле и Архитекторе. Ее мораль незамысловата: животные изготавливают свои орудия и строят жилища, повинуясь инстинктивной программе, не зная заранее, что получится, а человек, прежде чем соорудить самый примитивный шалаш или обтесать непослушный камень, должен все это сначала проделать у себя в голове. Человек действует, опираясь на разум и строя план.

Слово «инстинкт» употребляется в быту как символ всего самого дурного и низменного в человеке. Дескать, венцу творения не к лицу подчиняться темным голосам подсознания. Но биологи и этологи (специалисты, занятые изучением поведения животных) рассматривают инстинкты иначе. Под ними понимаются просто-напросто врожденные программы поведения. Подобно тому как компьютер, не снабженный программами, всего-навсего бесполезная груда железа, так и головной мозг, чтобы начать функционировать, должен иметь некоторый набор специфических программ: как узнавать задачи и как их решать, как учиться и чему учиться. Любое животное (и человек здесь не исключение) появляется на свет с большим набором очень сложных и тонких разнообразных программ, которые передаются по наследству из поколения в поколение. Естественный отбор их непрерывно тасует и комбинирует. Неудачные программы безжалостно выбраковываются, удачные получают путевку в жизнь. Эволюция суровая дама: она не знает снисхождения, она предельно несентиментальна, и лестница живых существ, протянувшаяся из прошлого в будущее, полна гекатомбами невинных жертв. Это неудачники, не сумевшие приспособиться; их программы оказались недостаточно совершенными, и поэтому равнодушная природа без сожаления указала им на дверь.

Теперь имеет смысл вернуться к басне о Пчеле и Архитекторе. Вышеприведенная трактовка предполагает безусловный водораздел: инстинктивное поведение животных и рассудочное – человека. Этология на этих кабинетных теориях поставила жирный крест. Оказалось, что даже полностью инстинктивные программы по-своему не заперты для индивидуальных открытий. Аисты по своей врожденной программе ищут для постройки гнезда сломанное бурей дерево. Когда появились высокие кирпичные трубы, программа по ошибке принимала их за сломанное дерево, и некоторые аисты стали вить гнезда на трубах. Дальше – больше: их дети, запечатлев, на чем помещалось родительское гнездо, уже вовсю пользовались трубами. В наши дни аисты «открыли», что фермы линий электропередач тоже замечательно подходят для этой цели, в результате чего были освоены новые опоры для гнездования.

Можно привести пример инстинктивного поведения подлинно высокого класса, когда животное совмещает части двух разных программ, в обычной жизни никак не связанных. Те, кто держал дома неразлучников (это вид попугаев), знают, что эти птицы выстилают гнездо длинными листьями травы. Это одна программа, которая содержит в себе подходящий для строительства гнезда образ травы. Оказавшись в неволе, неразлучники поступают так: из обыкновенной бумаги они нарезают клювом ровные длинные полоски (необходимо заметить, что программа надкусывания и нарезания тоже врожденная, но она, что называется, совсем из «другой оперы»). Если не знать о существовании врожденных программ, то действия неразлучников можно принять за совершенно разумные.

Еще более впечатляет поведение больших синиц. Эта история вполне хрестоматийна и вошла чуть ли не в каждый учебник по этологии. Около 50 лет назад большие синицы в Англии научились выковыривать картонные затычки из бутылок с молоком, которые было принято оставлять при входе в дом. Самое удивительное заключалось в том, что примерно с той же скоростью (правильнее сказать – со скоростью распространения такой информации по миру) точно такой же прием стали обнаруживать у синиц и в других странах. С тех пор синицы уверенно соревнуются с людьми в сфере пищевых технологий: когда появились пробки из фольги, птицы тут же научились их легко открывать; когда молоко спряталось в коробки, синицы быстро приноровились вскрывать коробки самых замысловатых форм; а когда молоко стали упаковывать в непрозрачные пластиковые емкости – быстро нашли управу и на них. Птицы великолепно поняли, что молоко – штука очень хитрая, умеющая менять обличия и изощренно прятаться. С другой стороны, они, синицы, тоже не лыком шиты: у них всегда достанет изобретательности решить задачу, которая только на первый взгляд кажется неразрешимой. Это пример по-настоящему творческого подхода: отбор изначально предполагал приемы успешной ловли насекомых, но, когда оказалось, что «диапазон приемлемости» можно легко расширить, птицы не преминули этим воспользоваться.

Ничуть не менее удивительны бобры – одновременно превосходные дровосеки и плотники, землекопы, гидростроители и гидрологи. Умело выявив все наземные и подземные стоки на маленьком лесном ручейке и надежно их перекрыв, как заправские инженеры-гидротехники, бобры создают обширное водное зеркало, питаемое разветвленной сетью искусно оборудованных каналов. Ни сложный рельеф местности, ни песчаный или глинистый грунт не являются помехой для этих впечатляющих гидросооружений. Специалисты, которым довелось познакомиться с планами бобровой мелиорации, в один голос говорят, что в каждом конкретном случае было найдено нетривиальное и оптимальное для данных условий решение, требующее не только немалых знаний (их дает инстинктивная программа), но и глубоких творческих раздумий при поиске оптимального варианта решения среди многих возможных.

Таким образом, инстинктивная основа поведения животных очень часто настолько поддержана комбинированием, памятью, научением и подражанием, что о слепом следовании примитивной программе говорить не приходится. В естественных условиях интеллект, сознание или разум – называть это можно как угодно – не противостоит инстинкту, а сотрудничает с ним. Это справедливо и в отношении наших далеких предков, которые были не беднее инстинктами, чем любые другие животные. Множество инстинктов, которые унаследовал человек, не только не успели разрушиться, но, более того, они не исчезнут никогда. По одной очень простой причине: потому что они до сих пор нужны, потому что они по-прежнему исправно служат потребностям вида, составляя фундамент новой, рассудочной деятельности. Эта последняя развивалась не на пустом месте, а отталкивалась от врожденных программ.

Мы привыкли думать, что изготовление каменных орудий – безусловный признак разумности наших очень далеких предков. Классики полагали, что орудийная деятельность – надежный критерий, позволяющий однозначно ответить на этот сакраментальный вопрос. Но жизнь, как это часто бывает, оказалась много сложнее кабинетных схем.

Прежде всего, орудия орудиям – рознь. Если мы посмотрим на верхнепалеолитические или неолитические каменные изделия – все эти бесчисленные иглы, шильца, скребки и остроконечники, изготовленные с небывалым тщанием и мастерством, – то будем вынуждены почтительно склонить голову: такие орудия мог смастерить только такой человек, который ничуть не глупее нас с вами. Мне, скажем, такого орудия никогда не сделать – я просто не знаю с чего начать. Нужно долго учиться у мастера.

Иное дело – орудия, создававшиеся на протяжении почти двух миллионов лет: от оббитых по олдовайской технологии галек хабилисов^[1] до ручных рубил питекантропов и мустьерской техники неандертальцев. Прогресса здесь почти не видно. Даже орудия неандертальцев, сосуществовавших с человеком современного типа на протяжении по крайней мере 20 тысяч лет, весьма примитивны и мало чем отличаются от древнейших рубил. Современный человек без всякой подсказки осваивает эту технологию за несколько вечеров. Всякий зоолог, знающий поведение животных, скажет вам, что для такого дела увеличивать мозг незачем: была бы рука подходящего строения да острый глаз.

Обыкновенный большой пестрый дятел, добывая корм, ежедневно выполняет уйму сложнейших манипуляций, отнимающих у него не менее 5 часов ежесуточно. Подробное описание его деятельности займет очень много места, поэтому ограничимся кратким перечислением самого основного: а) выдалбливание своего рода «кузницы» – конического углубления в стволе дерева для заклинивания шишки; б) нахождение и отрывание (для этого существует несколько способов) новой шишки; в) освобождение «кузницы» от предыдущей, уже очищенной; г) размещение новой шишки на «рабочей поверхности»; д) разбивание ее чешуй точно нацеленными боковыми ударами и т. д. Достаточно сказать, что для разбивания еловой шишки требуется около 1500 точных дозированных ударов, а всего за день дятел выполняет их почти 40 тысяч. Подобным высококвалифицированным трудом он занят не один миллион лет, но в умники так и не выбился. Таким образом, если рассматривать древнейших людей исключительно с точки зрения их орудийной деятельности, ничто не мешает считать их умными приматами, научившимися оббивать камни в соответствии с инстинктивной программой (это не исключает того, что в других формах своей деятельности, о которой мы ничего не знаем, наш далекий предок проявлял много больше интеллекта).