Сказав это, мишка поднял голову и посмотрел вверх – словно бы там, на потолке, было видно небо – густо-синее, каким оно всегда кажется сквозь расступившуюся лесную листву.

«Когда ты подрастешь немножко, я обязательно возьму тебя с собой в лес… я покажу тебе лес, и ты увидишь тогда, что я прав…»

Насте стало понятно, что мишку ей теперь не переубедить никак, и она лишь нехотя пожала плечами:

«Ну, если ты так считаешь в самом деле… – девочка на секунду задумалась, – тогда… тогда давай просто пойдем и посмотрим!.. – ей вдруг стало весело от этой идеи, – пойдем и проверим, где больше пыли… здесь или там…»

«Конечно, конечно, – мишка радостно закивал головой, – именно это я и хотел тебе предложить как раз… странно даже, что ты не додумалась до этого самостоятельно! Пойдем! Пойдем же прямо сейчас, зачем откладывать!..»

Он пересек стол, соскочил на колени к Насте и взял ее за руку.

«Пойдем!»

Прикосновение бархатистой ладошки словно бы напомнило ей что-то, что-то приятное, знакомое и в то же время давным-давно забытое накрепко. Она поднялась со стула и, дав возможность мишке спрыгнуть на пол, послушно двинулась за ним следом.

Дверь в Настину комнату, почти всегда распахнутая в отсутствие хозяйки настежь, сейчас почему-то была закрыта. Внутри, однако, горел свет – видно было, как он пробивается слева у косяка и снизу над линолеумом пола двумя узкими бело-голубыми полосочками. Должно быть, настольная лампа светила в комнате в четверть накала.

Настя, с малых лет приученная выключать, покидая помещение, электричество, сразу же подумала, что там, за дверью, явно кто-то находится, – однако странная эта мысль не только не напугала девочку, но даже и не особенно ее удивила. Настя лишь замешкалась на мгновение, задумавшись о том, кто бы мог это быть, однако нетерпеливый мишка тут же ее и поторопил:

«Ну, что же ты медлишь, а?.. Открывай давай!.. Видишь же – мне не достать никак до дверной ручки…»

Он даже попытался просунуть лапу в щель между дверью и косяком.

«Открывай, открывай быстрее… здесь так неуютно стоять, в этом темном коридоре… сквозняк… а еще, того и гляди, откуда-нибудь появится моль, попортит мех!..»

Было немножко смешно от этой ворчливой настойчивости, – впрочем, мишка всегда был таким, да, Настя помнила это и потому ничуть на него не обиделась. Она лишь взглянула на него сверху, вновь на секунду приподняла чуть удивленные брови и, нащупав одновременно с этим дверную ручку, потянула ее на себя.

Оранжевый короткогривый лев, целлулоидная кукла Анита, привезенная дядей Николаем из-за границы, и сине-фиолетовый тряпочный заяц Чу чинно сидели вокруг праздничного стола. Точнее говоря – сидели они на самом столе, полукругом, тогда как праздничные угощения и столовые приборы: пластмассовый торт на пластмассовом же блюде, другое пластмассовое блюдо с игрушечным виноградом и яблоками, крошечные алюминиевые ножички и ложки, маленькие чашечки и маленькие разноцветные свечи в голубых подсвечничках – все это стояло тут же, рядом с ними, на той самой исцарапанной за годы темно-вишневой поверхности, что в иное время всегда почти бывала завалена Настиными учебниками и тетрадками. Игрушки собирались встречать Новый год, и плюшевый мишка, проскочив в дверь вперед Насти, тут же поспешил к ним присоединиться – он пересек комнату наискосок, с разбегу вспрыгнул на стул и, ухватившись лапами за край не до конца задвинутого ящика, уже в следующий миг оказался рядом с настольной лампой, светившей, как и предположила прежде Настя, на четверть своей мощности – в так называемом режиме ночника. Усевшись на край зеленой пластмассовой ступеньки, служившей лампе основанием, он сложил передние лапы на груди крестом. Теперь игрушки смотрели на Настю в восемь немигающих глаз и молчали.

Прервал молчание лев. Поднявшись, он выступил мягкими шажками вперед, к краю стола, после чего, наклонив голову набок, пристально взглянул на девочку. Затем обернулся к медведю и, слегка кивнув каким-то внутренним своим мыслям, произнес не спеша:

«Хорошо, что ты пришла… да…»

Он обмахнул себя хвостом с выщипанной наполовину кисточкой и вновь повернулся к Насте:

«…это очень хорошо, когда все встречают праздник вместе… только так и должны поступать друзья… настоящие друзья, которые – не разлей вода…»

Настя невольно кивнула в ответ. Она принялась подбирать слова, подходящие, на ее взгляд, для разговора с куклами, – подбирать торопливо и путано, опасаясь сказать что-либо невпопад или стать виною длинной неловкой паузы.

Заяц, однако, тут же опередил ее, подняв голову и вытянув вперед обе передние лапки:

«…что же ты стоишь так потерянно?.. присаживайся…»

Сверкнули бусинки его глаз, вернее – одна только бусинка, левая. Правой же не было вовсе – на ее месте сиротливо болтались обрывки двух коротеньких растрепанных ниточек. Что-то неясное, какой-то отблеск недопробудившегося воспоминания скользнул благодаря им в Настином удивленном мозгу – но тут же угас невзначай…

«…присаживайся к столу, Настя… будем встречать Новый год… самый лучший наш праздник…»

Голос у зайца был детский, как у пятилетнего мальчика. Детский и, пожалуй, даже смешной немножко – Настя против воли улыбнулась, однако послушно взяла стул и, выдвинув его к столу, села.

«Ну, вот… хорошо… все собрались, вроде бы… нет только папы и мамы, и еще нет… —

…елки! – вторглась Анита писклявым своим голосочком, – Елки, красивой елки с шарами и звездочками… какой же Новый год без елки?!»

«Конечно, – лев тряхнул своей короткой гривой, – конечно, Новый год без елки – не Новый год… это знают все… да… это даже маленькой Настеньке теперь известно!..»

Он вновь задумался, словно бы не зная, как поступить дальше.

Выручил его на этот раз мишка: поднявшись со своего места, он шагнул вперед и, взяв тихонько льва за лапу, произнес умиротворенно, но громко:

«Елка у нас есть… она стоит там, в гостиной… высокая и нарядная… пахнущая морозцем и настоящим лесом… когда вернутся родители и сядут с нами за стол… они, я так думаю, тотчас же переставят ее сюда, к нам…»

«Конечно, конечно… – принялись поддакивать игрушки нестройным хором, – ведь елка должна стоять здесь, в детской… она всегда стояла в детской… каждый год ее ставят в детской… иначе девочка станет плакать!»

Какой-то комок подступил у Насти к горлу. Она было хотела возразить тут же – рассеять напрасные упования наивных игрушек, – но так и не нашла в себе должной смелости. «Пусть уж и в самом деле так думают… если им хочется…»

Она стала думать о чем-то еще – но мишка тут же отвлек ее, протянув игрушечную чашечку, голубую в белый горошек.

«Выпей с нами чаю пока… надо проводить старый год…»

«Чтобы скорее пришел новый!.. – вставила писклявая Анита, – …чтобы скорее пришел Новый год… и в нем сбылись наши желания… все до одного!..»

В чашечке было пусто, Настя поднесла ее к губам и, сложив их трубочкой, сделала вид, что пьет.

«Как сладко!.. Какой вкусный получился чай! – наперебой загалдели куклы, – заяц Чу настоящий мастер варить чай, – он и Настеньку научит потом… когда девочка подрастет…»

«А ты знаешь, Настенька, что, провожая старый год, обычно загадывают желания… желания, которые должны сбыться обязательно… – лев привычно склонил голову набок и, обмахнувшись своим наполовину выщипанным хвостом, продолжил, – …в новом году ты станешь еще на год взрослее… научишься многим хорошим вещам… и даже станешь есть кашу так, чтобы не измазывать всякий раз Аниту с головы до ног…»

«Да, да! – подхватила Анита немедленно, – будешь есть кашу сама… и не будешь кормить ей меня… ведь я не очень люблю холодную кашу…»

«А я – так пожелаю тебе в наступающем году попасть в настоящий лес! – вставил тут же свое слово плюшевый мишка, – ведь лес – это самое лучшее место на свете… там столько интересного и необычного!..»

Он даже на миг закрыл глазки, словно бы представив себе лесную чащу.

«И еще – в лесу ведь совсем не страшно! Совсем—совсем не страшно! Особенно – если с тобой будем мы, я и лев: ведь мы никогда не дадим тебя в обиду!»

«А меня, а меня вы возьмете с собой в лес? – торопливо заворчал заяц Чу, – я тоже страсть как хочу в лес!.. я так давно ведь не был в настоящем лесу!»

«И меня, и меня возьмите! – торопливо присоединилась Анита, – ведь и я тоже никогда не была в лесу!»

Игрушки заговорили все разом – каждая, должно быть, о своем новогоднем желании. Голоса их переплетались и путались – Настя отчаялась уже разобрать что-либо в этом гомоне, как вдруг, повинуясь поднятой вверх лапе зайца Чу, всё неожиданно смолкло. Убедившись, что общее внимание сосредоточилось теперь на нем, он опустил свою тряпичную лапку, шагнул вперед и, оказавшись как бы в центре круга, произнес с торжественными нотками в голосе:

«Послушай же теперь, Настя, наше самое главное пожелание!..»

Он взял паузу, словно бы заправский оратор, после чего обвел всех медленным серьезным взглядом и продолжил:

«В наступающем году ты, Настенька, станешь совсем большой и даже пойдешь в школу! У тебя будут настоящие учебники и тетрадки, тебе купят цветные фломастеры и красивый рюкзачок, чтобы все это в него складывать, – ты пойдешь в школу, где тебя встретит учительница. Она расскажет тебе много интересного, научит тебя считать до тысячи и даже больше, а также писать совсем любые слова письменными буквами…»

Заяц перевел дух, затем продолжил:

«… и еще там будет много-много других детишек… девочек и мальчиков… ты наверняка подружишься с ними… вы вместе станете учиться – и все вместе окончите школу через много-много лет… это будут настоящие твои друзья, друзья не разлей вода, друзья на всю жизнь… такие же верные и чуткие, как мы, твои любимые игрушки… и беречь их надо будет так же, как ты бережешь нас…»

Он вновь задумался о чем-то ненадолго, но вскоре словно бы очнулся от этих мыслей, повернулся к остальным игрушкам лицом и, подняв вверх обе лапы, провозгласил – сколько мог – торжественно:

«Давайте же…»

Все замерли, задержав на миг дыхание.

«Давайте же теперь споём все вместе, хором… споём какую-нибудь хорошую добрую песенку… чтобы Настенька всегда о нас помнила… и всегда нами располагала… И как бы трудно ей порой ни случалось в школе, мы ведь всегда готовы прийти на помощь…»

Он замолчал, словно бы от избытка нахлынувших чувств, но тут уже мишка по его зову бодро затянул своим хрипловатым голоском:

«Белые, белые в декабре, в декабре,

Ёлочки, ёлочки во дворе, во дворе…»

И миг спустя все игрушки, взявшись за руки, принялись выводить старательно и слаженно:

«Кружится, кружится и поёт, и поёт

Праздничный, праздничный хоровод, хоровод!»

Господи! Как же давно Настя не вспоминала этой песенки! Губы её от знакомых слов начали шевелиться сами собой – и вот уже она, забыв про всё, запела тихонечко – запела вместе с одноглазым зайцем, с медведем из потертого плюша, потерявшим гриву львом и писклявой Анитой:

«Скользкие, скользкие в декабре, в декабре,

Горочки, горочки во дворе, во дворе

Кружится, кружится и поёт, и поёт

Праздничный, праздничный хоровод, хоровод!»

Словно бы пелена какая-то упала у неё с сердца, растопив вечную мерзлоту памяти. Словно бы прошедшее время умалилось в короткий миг – случившееся давно стало происшедшим только что, мгновение или два назад.

Она вспомнила всё. Вспомнила, как сама же, взяв без спросу мамины маникюрные ножницы, отковыряла зачем-то зайцу глаз. Как, подравшись с пришедшей в гости двоюродной сестрой Натальей, стукнула ее несколько раз Анитой – Натальин рев потом не могли унять до вечера, Анита же с тех пор перестала гугукать и закрывать при наклоне глазки… Вспомнила, как безо всякой видимой цели выщипывала волосок за волоском хвост своему льву. И как его, истрепанного, вымазанного чернилами, с пропоротым насквозь боком, Настя выбросила на помойку собственноручно – в день, когда родители подарили ей большущую, сверкающую глянцем заграничную коробку с набором игрушечных медицинских инструментов…

Какие-то предательские и в то же время сладостно-теплые слезы подступили к уголкам ее глаз, грозя сей же час вырваться наружу. Хотелось немедленно сказать игрушкам что-то важное, доброе, извиниться за что-то, обнадежить, оправдаться – Настя принялась торопливо искать для этого нужные фразы и выражения, однако слова теперь отказывались ей подчиняться вовсе. Они выныривали откуда-то сами собой, возникали во множестве из ничего, клубились, роились, сплетались и расщеплялись причудливыми цепочками букв. Изумленная этим небывалым словесным парадом, девочка привстала со своего стула, подняла вверх обе руки, и вдруг…

…открыла глаза.

…Бабушкины ходики показывали десять минут девятого. В комнате было по-прежнему тихо – плюшевый мишка все также недвижно соседствовал на дедушкином столе с Настенькиной давней фотографией, по-прежнему выставив в стороны лапы словно бы для объятий либо приветствия. Все было так же, как раньше, и лишь часовые стрелки да слегка затекшая от неудобной позы правая нога свидетельствовали о том, что спала Настя все-таки довольно долго…

А уже час спустя Настя бодро шагала по выбеленной улице. Снег, примятый за день многочисленными пешеходами, всякий раз откликался её ботикам упругим и аппетитным хрустом – он словно бы пружинил слегка под ногами. Электрические фонари сыпали вокруг голубым ртутным светом, и в этом полусказочном свете на Настин меховой воротник оседали, кружась, редкие снежинки. Оседали и затем очень медленно таяли…