* № 43 (рук. № 11).

Глава XIII.

Съ слѣдующаго же дня Нехлюдовъ принялся за переустройство своей жизни. Онъ рѣшилъ, что ему прежде всего нужно освободиться отъ квартиры и лишнихъ вещей и людей, потомъ съѣздить по деревнямъ для устройства дѣла о землѣ и потомъ же, поселившись гдѣ нибудь въ маленькой квартирѣ поближе къ тюрьмѣ, устроить дѣло женитьбы и дожидаться отправки партіи въ Сибирь.

Объявивъ Аграфенѣ Петровнѣ о своемъ рѣшеніи сдать квартиру и ѣхать въ деревню, онъ попросилъ ее съ помощью Корнея распорядиться съ вещами и мебелью, сдавъ ихъ пока въ Кокоревскій складъ, и расчитаться съ хозяиномъ и, поблагодаривъ Аграфену Петровну и Корнея за ихъ услуги, распростился съ ними. Потомъ онъ поѣхалъ опять къ завѣдывающему тюрьмами, чтобы узнать объ условіяхъ вступленія въ бракъ съ осужденной и выхлопотать себѣ право на свиданіе внѣ обычныхъ дней.

Объ этихъ условіяхъ онъ узналъ только слѣдующее:

Въ сводѣ законовъ было сказано такъ:

На практикѣ же обыкновенно дѣлалось такъ:

Разрѣшеніе же на свиданья внѣ обычныхъ дней и за рѣшеткой онъ получилъ довольно скоро. Очевидно, его высказанное намѣреніе жениться на осужденной заинтересовало начальство, и для него сдѣлали исключеніе: ему дали билетъ, по которому онъ во всякое время могъ видѣться съ ней въ конторѣ, такъ что на третій день послѣ перваго посѣщенія онъ пріѣхалъ въ 10 часовъ въ тюрьму съ своимъ билетомъ.

Теперь уже никто не задерживалъ посѣтителей, и онъ подошелъ беспрепятственно къ самой двери. Сторожъ спросилъ, что ему нужно, и, узнавъ, что у него есть билетъ для посѣщенія, постучалъ въ оконце. Оконце отворилось. Другой сторожъ, съ той стороны, переговорилъ съ этимъ, зазвенѣлъ замокъ, и отворилась дверь, въ которую впустили Нехлюдова. Его попросили подождать, посидѣть здѣсь въ сѣняхъ, пока доложатъ смотрителю. На стѣнѣ висѣла доска, на которой было выставлено число заключенныхъ на сегодняшній день, – ихъ было 3635: 2742 мущинъ и 893 женщинъ.

Пока ходили къ смотрителю, Нехлюдовъ ходилъ взадъ и впередъ по сѣнямъ и наблюдалъ тѣ страшные признаки острожной жизни, которая проявлялась здѣсь. Въ сѣняхъ стоялъ одинъ солдатъ у двери, другой, вѣроятно фельдфебель, красавецъ, жирный, чисто одѣтый, выходилъ два раза изъ своей боковой двери и что то строго командовалъ, не глядя на Нехлюдова. Прошли подъ конвоемъ солдатъ, въ халатахъ и котахъ, человѣкъ шесть арестантовъ заключенныхъ съ носилками и лопатами, одинъ старикъ, кривой, рыжій и страшно худой, съ поразительно злымъ выраженіемъ лица. Они что то чистили на дворѣ. Потомъ вышли развращеннаго вида женщины съ засученными рукавами, – нѣкоторыя были не дурны собой, въ цвѣтныхъ платьяхъ, – и смѣясь прошли на право и вышли оттуда съ тѣмъ же смѣхомъ, неся булки. Сторожа жадно смотрѣли на нѣкоторыхъ изъ этихъ женщинъ. Это были взятыя въ городѣ за безпаспортность женщины, которыя мыли полы. И имъ за это давали булки. Черезъ ¹/₄ часа ожиданія пришелъ смотритель, солдаты вытянулись, и Нехлюдова попросили въ контору.

Контора была небольшая комната во второмъ этажѣ. Въ комнатѣ были только: письменный столъ, на которомъ лежали бумаги и стояла чернильница, кресло, стулъ и диванчикъ и всегдашняя принадлежность всѣхъ мѣстъ мучительства людей – большой образъ Христа.

– Сейчасъ приведутъ, – сказалъ смотритель, другой – не тотъ, который впустилъ его въ женское отдѣленіе, но тоже дружелюбный, даже непріятно фамильярный. Онъ имѣлъ видъ, и тонъ его разговора былъ такой, какъ будто онъ давалъ чувствовать собесѣднику то, что они съ нимъ понимаютъ другъ друга. Онъ закурилъ папироску и предложилъ тоже Нехлюдову. Но Нехлюдовъ отказался.

– Не скоро еще. Далеко коридорами.

Дѣйствительно, времени прошло много. И молчать все время было тяжело, и Нехлюдовъ вступилъ въ разговоръ о томъ, много ли заключенныхъ и часто ли ихъ отправляютъ. Смотритель все тѣмъ же тономъ, что мы понимаемъ другъ друга, сообщилъ, что переполняетъ тюрьмы полиція, присылая безпаспортныхъ, а что отправляются они два раза въ недѣлю и все не по многу, такъ что никакъ нельзя опростать тюрьму. Вся переполнена.

Среди этаго разговора послышались шаги по каменной лѣстницѣ, и подъ конвоемъ солдата показалась въ двери фигура Катюши. Она болѣе, чѣмъ въ первый разъ, имѣла видъ робкій и испуганный. Она подошла и покорно остановилась.

– Здравствуйте, Катюша, – сказалъ Нехлюдовъ, подавая ей руку. – Вотъ я выхлопоталъ свиданье съ вами кромѣ воскресенья и четверга.

– Вотъ какъ, – сказала она, подавая ему мягкую, вялую руку и не сжимая его руку и жалостно глядя на него своими раскосыми, добрыми глазами.

Смотритель отошелъ къ окну и сѣлъ тамъ. Нехлюдовъ сѣлъ у стола. Она не садилась, такъ что онъ долженъ былъ просить ее сѣсть. Она вздохнула и сѣла съ другой стороны стола.

– Вѣдь намъ надо переговорить много, – сказалъ Нехлюдовъ. – Вѣдь вы помните, что я сказалъ третьяго дня?

– Что вы сказали? – спросила она, точно вспоминая.

– Что я хочу жениться на тебѣ, – сказалъ Нехлюдовъ краснѣя.

– Помню, да, – сказала она. – Вы говорили. Только я не вѣрю. Зачѣмъ вамъ жениться на мнѣ?

Нехлюдовъ облокотился рукой на локоть, который выдвинулъ на столъ, чтобы быть ближе къ ней, и сталъ говорить тихимъ голосомъ, такъ чтобы слышала она одна, а не могъ слышать смотритель.

– Я обманывалъ прежде, прежде я былъ мерзавецъ. А теперь я не хочу обманывать, а хочу загладить свою вину передъ тобой. И только этимъ я могу загладить. Я уже говорилъ тебѣ. Не оскорбляй меня. Я уже довольно наказанъ. Вѣрь мнѣ и помоги мнѣ. Мы женимся, будемъ жить вмѣстѣ въ Сибири и, можетъ быть, ты будешь счастлива. Я по крайней мѣрѣ сдѣлаю для этого что могу.

Она слушала его, прямо глядя ему въ лицо, мигая своими длинными рѣсницами.

– Вѣришь ли ты мнѣ?

– Отчего же не вѣрить.

– Ну, такъ скажи мнѣ что нибудь.

– Что жъ сказать? – Она помолчала. – Попросите, чтобъ меня въ дворянскую перевели, – сказала она вдругъ, – а тутъ гадость. Еще спасибо – вы деньги дали, такъ я купила всего. Они лучше стали. И мѣсто мнѣ дали.

– Развѣ можно здѣсь покупать что нужно?

– Все можно. И чаю купила, и сахару, и табаку, и вина купить можно.

– Катюша, – сказалъ онъ робко, – не пей вино. Мнѣ совѣстно говорить это, но я знаю, что это ужасно дурно тебѣ.

– Немножечко ничего; вотъ если напиться, ну такъ.

– Нѣтъ, ты, пожалуйста, не пей, обѣщай мнѣ.

Она помолчала.

– А курить ничего?

– И курить нехорошо. Я самъ хочу бросить, но это еще ничего, но вотъ пить.... Пожалуйста, обѣщай мнѣ, что не будешь.

– Вѣдь скучно очень, – сказала она, – а тутъ развеселишься.

– Нѣтъ, ты обѣщай твердо.

– Что же, поклясться вамъ?

– Нѣтъ, просто обѣщай.

– Ну хорошо, ну обѣщаю. А вотъ что еще я васъ просить хотѣла. Ужъ вы, пожалуйста, не откажите; большое дѣло, – сказала она, улыбаясь.

– Да, непремѣнно сдѣлаю, если могу, – сказалъ онъ, радуясь и ожидая чего нибудь важнаго.

– У меня еще въ Нижнемъ подлецъ одинъ выбилъ зубъ. Видѣли? – Она подняла губу. – И такъ нехорошо теперь. У Якова Семеныча (Нехлюдовъ зналъ, что Яковъ Семенычъ былъ содержатель дома терпимости Розановъ) я вставила себѣ, а тамъ, въ Таганской тюрьмѣ, крючокъ отломился. Онъ золотой, и потеряла я его. А зубъ вотъ. Отдайте починить, голубчикъ, – сказала она опять и своимъ нечистымъ взглядомъ изподлобія взглядывая на него и доставая изъ за пазухи завернутый въ бумажкѣ зубъ съ однимъ крючкомъ.

– Хорошо, я отдамъ, починю. Но зачѣмъ это? – сказалъ Нехлюдовъ. – Проще такъ.

– Ну, нѣтъ, вы сами не полюбите.

– Хорошо, хорошо. Но вотъ что, Катюша. Я спрашивалъ здѣсь, нельзя ли книги передавать вамъ; мнѣ сказали, что нельзя, а что можно одно евангелье. Вотъ я привезъ. Почитай это, пожалуйста, почитай.

– Я читала, я знаю все.

– Нельзя все знать. Эту книгу читать – всегда все новое.

Опять у нея сдѣлалось испуганное лицо, и она, какъ улитка, ушла въ себя. Онъ хотѣлъ еще многое сказать, но, увидавъ это выраженіе, замолчалъ.

Они помолчали.

– Только вотъ что еще: у насъ у всѣхъ почти, кромѣ какъ у самыхъ послѣднихъ, свое платье. Это вотъ казенное, жесткое, гадкое, побывало Богъ знаетъ на комъ. Такъ здѣсь можно свое имѣть. Только чтобы бѣлое было. Все таки каленкоровое или хоть бумазейное. Такъ вы купите мнѣ, голубчикъ. А тутъ мнѣ сошьютъ.

– А ты сама развѣ не сошьешь?

– Ну, охота шить. Тутъ есть такія – шьютъ не дорого.

Нехлюдовъ обѣщалъ купить все что нужно, записавъ въ записную книжку подъ ея диктовку, – столько то бумазеи, столько то коленкору, нитки, пуговицы, шелкъ, потомъ чулки и башмаки.¹⁸⁹ Его огорчило, что она не хотѣла работать.

– Отчего же самой не работать? – сказалъ онъ, – вѣдь скучно безъ работы?

– А съ работой еще скучнѣе, – сказала она. – У насъ одна дворянка, я ее за обѣдомъ видѣла, такъ она себѣ на подкладкѣ сдѣлала. Ей не велятъ, а она все носитъ

И она продолжала разсказывать о томъ, какъ эта дворянка переписывается съ каторжными, и одинъ ей свой портретъ прислалъ.¹⁹⁰

– Катюша, я теперь уѣзжаю въ деревню и потому не увижу тебя въ эту недѣлю. Пожалуйста, сдѣлай то, что ты обѣщала мнѣ: не покупай вина и почитай, если можно, эту книгу, – шопотомъ сказалъ онъ, – я отмѣтилъ въ ней карандашомъ.

Опять лицо ея окаменѣло въ испуганномъ выраженіи.

Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ ней есть кто то прямо враждебный ему, защищающій ее такою, какою она теперь, и мѣшающій ему проникнуть до ея сердца. A кромѣ того, что больше всего смущало его, это было то, что всѣ тѣ хорошія слова, которыя онъ говорилъ, выходили какъ то холодны и глупы и что такія холодныя и глупыя слова не могли тронуть ее. Но такъ какъ другихъ словъ онъ не умѣлъ, не могъ говорить, онъ говорилъ эти.

Смотритель всталъ и посмотрѣлъ на часы.

– Что же, пора?

– Да, уже время, – сказалъ смотритель, повелительно кивнувъ головой солдату и Катюшѣ.

Она встала. Нехлюдовъ пожалъ ей опять руку и сказалъ:

– Такъ, пожалуйста, сдѣлай о чемъ я прошу.

Она молчала.

– А я все куплю и привезу завтра.

– Такъ, пожалуйста, – сказала она оживившись.

– Завтра нельзя будетъ, – сказалъ смотритель, слышавшій послѣднія слова Нехлюдова, – завтра контора занята будетъ. Ужъ до четверга.

– Въ четвергъ меня не будетъ. А передать можно?

– То, что разрѣшается, можете передать мнѣ. Ну, маршъ! – и онъ махнулъ головой на солдата и арестантку.

Свиданіе нынѣшнее показало Нехлюдову, какое страшно трудное дѣло онъ хотѣлъ дѣлать, но это не разочаровало его; напротивъ, онъ чувствовалъ, какъ все увеличивались въ его душѣ жалость и любовь къ ней. Онъ зналъ, что въ ней есть искра Божья и что она можетъ разгорѣться, и зналъ то, что онъ, именно онъ можетъ разжечь ее и что для того, чтобы разжечь ее, ему надо было разжечь ее въ себѣ. И онъ¹⁹¹ невольно дѣлалъ это и чувствовалъ, что къ нему возвратилось теперь то настроеніе, въ которомъ онъ былъ 14 лѣтъ тому назадъ у тетушекъ, но только гораздо сильнѣе и серьезнѣе.

На другой день Нехлюдовъ починилъ зубъ и купилъ все, что она поручила ему, и опять пріѣхалъ для свиданія въ конторѣ.¹⁹² Но, какъ ему и сказали, его не пустили, и онъ передалъ все смотрителю для передачи ей. Свидѣлся онъ съ нею уже на другой день, въ четвергъ, въ день свиданій.

Такъ видался онъ съ ней впродолженіи 2-хъ недѣль почти черезъ день: одинъ разъ въ общей, черезъ рѣшотку, другой разъ въ конторѣ.

Всякій разъ онъ ѣхалъ въ тюрьму съ мыслью о томъ, что онъ будетъ и какъ будетъ говорить съ ней. Главное, о чемъ онъ хотѣлъ говорить съ нею, было то, что его намѣреніе связать съ нею жизнь неизмѣнно и что онъ проситъ ее не отчаиваться, a дѣлать усилія надъ собой оставить дурныя привычки табаку, вина, праздности, а читать, учиться даже и работать. Но всякій разъ онъ уѣзжалъ недовольный собой тѣмъ, что онъ не сказалъ того, что хотѣлъ, или сказалъ не такъ, какъ хотѣлъ.

Мѣшало ему то, что ему совѣстно было передъ ней быть учителемъ,¹⁹³ и то, что она тотчасъ же замирала, какъ только замѣчала, что дѣло идетъ объ ея душевной жизни. Точно также замирала она, когда рѣчь заходила о прошедшемъ. Говорила она охотно только объ интересахъ обитателей тюрьмы.

Пересыльная Московская тюрьма – цѣлый міръ. Въ ней бываетъ до 3000 человѣкъ, и въ эту весну было больше этого. Это цѣлый городокъ, связанный единствомъ страданія. И все, что происходитъ въ этомъ міркѣ, дѣлается извѣстнымъ всѣмъ живущимъ въ немъ и составляетъ интересъ жизни. То приходила новая партия, и разсказывали о новыхъ лицахъ, то отправлялась, то почти каждый день приводили взятыхъ въ Москвѣ, то назначался новый начальникъ, то неповиновеніе, то наказаніе, то заболѣваніе, то смерть, то браки, роды, то посѣщеніе важнаго лица.

Почти всякій день, когда приходилъ Нехлюдовъ, Катюша разсказывала ему про различныя событія острога. И она спѣшила разсказывать про это, очевидно не желая и не умѣя говорить о внутренней жизни. Изъ товарокъ ея по заключенію у нея была одна пріятельница,¹⁹⁴ крестьянка, ссылаемая за¹⁹⁵ грабежъ, и¹⁹⁶ прислуживающая ей дѣвушка, дочь дьячка, за задушеніе ребенка.

Нехлюдовъ зналъ про всѣхъ и возилъ имъ то, что допускалось въ тюрьму. Онъ пріѣзжалъ, садился¹⁹⁷ въ конторѣ съ Катюшей, которую приводили туда, пожималъ ей руку и начиналъ разговаривать, стараясь при всякомъ случаѣ показать свое уваженіе къ ней и непоколебимость рѣшенія жениться.

Почти всякій разъ онъ напоминалъ это. Вѣнчаніе онъ назначилъ послѣ Петровскаго поста, такъ какъ ему нужно было еще съѣздить по деревнямъ, чтобы распорядиться землей.

Она слушала его¹⁹⁸ равнодушно, какъ будто не понимая значенія всего того, что онъ дѣлалъ. И когда онъ говорилъ ей про это, она слушала невнимательно и, видимо, рада была, когда онъ кончалъ, и просила его или исходатайствовать ей, а чаще всего товаркамъ, какую нибудь льготу, или привезти что нибудь съѣстное. Оживлялась же она только тогда, когда разсказывала ему о различныхъ событіяхъ, происшедшихъ среди заключенныхъ и занимавшихъ ихъ.

Всякій разъ, какъ онъ заговаривалъ о прошедшемъ, она поспѣшно начинала разговоръ о дѣлахъ тюрьмы. Но равнодушіе и мертвенность ея не только не нарушали рѣшенія Нехлюдова жениться на Катюшѣ, но только еще больше утверждали его въ немъ. Онъ не только не раскаивался въ этомъ рѣшеніи, но испытывалъ новое, все большее и большее чувство напряженной жалости и любви къ этой¹⁹⁹ несчастной женщинѣ.²⁰⁰ Мертвенность Катюши и какая то лежавшая на ней печать нечистой жизни, которыя должны бы были отталкивать его, увеличивали въ немъ его чистую любовь къ ней, не ждущую ни отъ нея, ни отъ кого бы то ни было какой нибудь за то награды.

Сначала у него было чувство тщеславія: желанія похвастаться передъ людьми своимъ поступкомъ, – это было первое время, когда онъ объяснялся съ Предсѣдателемъ и Губернаторомъ, – но очень скоро чувство это почти прошло и замѣнилось чувствомъ истинной и дѣятельной любви къ ней, имѣющей опредѣленную цѣль ея возрожденія. Съ каждымъ днемъ онъ чувствовалъ, какъ разгорается все большее и большее тепло въ его душѣ, и это увеличеніе тепла, т. е. любви, не то чтобы радовало его, – радости тутъ не было, напротивъ, онъ испытывалъ постоянно тяжелое напряженное чувство; – но давало ему сознаніе полноты жизни, того, что онъ дѣлаетъ въ жизни то, что должно дѣлать и лучше чего онъ ничего не можетъ дѣлать. Удастся ли ему пробудить въ ней жизнь, вызвать въ ней²⁰¹ не любовь къ себѣ, – объ этомъ онъ и не думалъ, и она ему не нужна была, – но любовь къ тому, что онъ любилъ и что свойственно любить всякому человѣку – любовь къ добру, – это будетъ огромное, сверхдолжное счастье; не удастся, и она останется такою, какою она теперь, и его женой, у него до самой смерти его или ея будетъ радостное дѣло звать ее къ любви и, разжигая ее въ себѣ, вызывать ее въ ней²⁰² и надѣяться, хотя предъ своей или ея смертью, на достиженіе своей цѣли.²⁰³

Такъ прожилъ онъ недѣлю, и, не подвинувшись ни на шагъ въ своемъ воздѣйствіи на нее, но все таки ни на минуту не отчаявшись въ возможности такого воздѣйствія, онъ выѣхалъ изъ Москвы, чтобы въ своихъ имѣніяхъ устроить свое дѣло съ крестьянами.