Пришла смерть моя.
Что ж, Петр Игнатьич, Божья воля, сообщили, особоруют, Бог даст; баба у тебя, слава Богу, умная, и похоронят и помянут, всё честь честью. И мой сыночек тоже, поколе что, по дому хлопотать будет.
Приказать некому! Необстоятельна баба, глупостями занимается, ведь всё знаю я… знаю… Девка дурковата, да и млада. Дом собирал, а обдумать некому. Жаль тоже. (Хнычет.)
Что ж, коли деньги или что, приказать можно…
Пошла, что ль, Анютка-то?
Ишь, вспомнил.
В ту же пору пошла. Иди в избу-то что ль, я проведу.
Дай посижу напоследях. Дух тяжкий там. Тяжко мне… Ох, сожгло сердце всё… Хоть бы смерть…
Бог души не вынет, сама душа не выйдет. В смерти и животе Бог волен, Петр Игнатьич. Тоже и смерти не угадаешь. Бывает, и поднимешься. Так-то вот у нас в деревне мужик совсем уж было помирал…
Нет. Чую я, что нынче помру, чую. (Прислоняется и закрывает глаза.)
Ну что ж, пойдешь, али нет? Тебя не дождешься. Петра? А Петра?
Ну что ж?
Нету.
Да ты всё ли обыскала? В полу-то?
И там нету. Нешто в пуньке. Вчера туда лазил.
Ищи, пуще всего ищи. Как языком вылижи. А я примечаю – нынче и так помереть: ноготь синий, и на лицо земля пала. Самовар-то поспел, что ль?
Закипать хочет.
Здорово, матушка! Здоровы ли дома?
Слава Господу Богу, живем, пока хлеб жуем.
Ну что, хозяин как?
Тише, вон он сидит. (Показывает на крыльцо.)
Так что же, пущай сидит. Мне чего?
Микита, а Микита, подь-ка сюда. (Никита подходит, Анисья шепчется с Матреной.)
Что рано приехал?
Допахал.
За мостом полоску пахал?
Туда далече ехать.
Далече? Из дома дальше. За нарочным поедешь. Заодно бы. (Анисья, не показываясь, прислушивается.)
Ах, сынок, что ж так хозяину не стараешься? Хозяин хворый, на тебя надеется, ты должен как отцу родному, жилы вытягивай, а служи. Так я тебе приказывала.
Так ты того, ох!., картошки повытаскай, бабы… о!.. переберут.
Как же, и пошла я. Опять от себя всех услать хочет; должно, на нем теперь деньги-то. Куда-нибудь схоронить хочет.
А то, о-ох!.. сажать время придет, а они попрели. Ох, мочи нет. (Поднимается.)
Аль в избу свесть?
Сведи. (Останавливается.) Микита!
Чего еще?
Не увижу тебя… Помру нынче… Прости меня, Христа ради, прости, когда согрешил перед тобой… Словом и делом, согрешил когда… Всего было. Прости.
Что ж прощать, мы сами грешные.
Ах, сынок, – ты чувствуй.
Прости, Христа ради. (Плачет.)
Бог простит, дядя Петр. Что ж, мне на тебя обижаться нечего. Я от тебя худого не видал. Ты меня прости. Может, я виноватее перед тобою. (Плачет. Петр, хныкая, уходит. Матрена поддерживает его.)
О, головушка моя бедная! Неспроста он это. Задумал, видно, что. (Подходит к Никите.) Что ж, ты сказывал, что деньги в полу, – нету там.
Я от него худого, окромя хорошего, ничего не видал. А я вот что сделал!
Ну, буде. Деньги-то где?
А кто его знает. Ищи сама.
Что больно жалостлив?
Жалко мне его. Как жалко его! Заплакал как! Э-эх!
Вишь, жалость напала, есть кого жалеть! Он тебя собачил, собачил, и сейчас приказывал, чтоб согнать тебя со двора долой. Ты бы меня пожалел.
Да что тебя жалеть-то?
Помрет, деньги скроет…
Небось, не скроет…
Ох, Никитушка! За сестрой ведь послал, ей отдать хочет. Беда наша, как нам жить будет, как он деньги отдаст. Ссунут они меня со двора! Уж ты бы похлопотал. Ты сказывал, в пуньку вечор лазял он?
Видел, он оттель идет, а куда сунул, кто его знает.
О, головушка, пойду там поищу.
Никуда не ходи, деньги на нем, я ощупала, на гайтане они.
О, головушка моя бедная!
Теперь сморгаешь, ищи тогда на орле – на правом крыле. Сестра придет – и прощайся.
И то придет, отдаст ей. Как быть-то? О, головушка!
Как быть-то? А ты смотри сюда. Самовар-то вскипел, поди ты завари чайкю да налей ему (шопотом), да из грамотки-то всю высыпь да попои его. Выпьет чашку, тогда и тащи. Небось, не расскажет.
О, боязно!
Ты это не толкуй, живо делай, а я сестру-то постерегу, коли что. Оплошки не давай. Тащи деньги да и неси сюда, а Микита схоронит.
О, головушка! Как приступиться-то и… и…
Говорю, не толкуй; делай, как велю. Микита!
Чего?
Ты тут постой, посиди на завалинке, коли что, дело будет.
Уж эти бабы придумают. Окончательно завертят. Ну вас совсем! Пойти и то – картошки повытаскать.
Говорю, постой.
Ну, что?
Она у дочери на огороде была, сейчас придет.
Придет она, что делать будем?
Поспешь, делай, что велю.
Уж сама не знаю – не знаю ничего, в уме смешалось. Анютка Иди, донюшка, к телятам, разбежались. Ох, не насмелюсь.
Иди, что ль, самовар ушел, я чай.
Ох, головушка моя бедная! (Уходит.)
Так-то, сынок. (Садится рядом с ним на завалинку.) Дело твое тоже обдумать надо, а не как-нибудь.
Да какое дело-то?.
А то дело, как тебе на свете прожить.
Как на свете прожить? Люди живут, так и я.
Старик-то, должно, нынче помрет?
Помрет, царство небесное. Мне-то что?
Эх, сынок! Живой живое и думает. Тут, ягодка, тоже ума надо много. Ты как думаешь, я по твоему делу по всем местам толкалась, все ляжки измызгала, об тебе хлопотамши. А ты помни, тогда меня не забудь.
Да о чем хлопотала-то?
О деле о твоем, об судьбе об твоей. Загодя не похлопотать, ничего и не будет. Иван Мосеича знаешь? Я до него тоже притолчна. Зашла намедни. Я ему, ведашь, тоже дело одно управила. Посидела, к слову разговорились. Как, говорю, Иван Мосеич, рассудить дело одно. Примерно, говорю, мужик вдовый, взял, примерно, за себя другую жену, и, примерно, только и детей, что дочь от той жены да от этой. Что, говорю, как помрет мужик этот, можно ли, я говорю, войти на вдову эту в двор чужому мужику? Можно, я говорю, этому мужику дочерей замуж отдать и самому во дворе остаться? Можно, говорит, да только надо, говорит, старанья тут много. С деньгами, говорит, можно это дело оборудовать, а без денег, говорит, и соваться нечего.
Да уж это что говорить, только подавай им деньги-то. Денежки всем нужны.
Ну, ягодка, я и открылась ему во всех делах. Первым делом, говорит, надо твоему сыночку в ту деревню приписаться. На это денежки нужно, – стариков попоить. Они, значит, и руки приложат. Всё, говорит, надо с умом делать. Глянь-ка сюда (достает из платка бумагу). Вот и бумагу отписал, почитай-ка, ведь ты дошлый. (Никита читает, Матрена слушает.)
Бумага, известно, приговор значит. Тут мудрости большой нет.
А ты слухай, что Иван Мосеич приказывал. Пуще всего, говорит, тетка, смотри, чтоб денежки не упустить. Не ухватит, говорит, она деньги, не дадут ей на себя зятя принять. Деньги, говорит, всему делу голова. Так мотри. Дело, сынок, доходит.
Мне что? Деньги ее, она и хлопочи.
Эка ты, сынок, судишь! Разве баба может обдумать? Если что и возьмет она деньги, где ж ей обдумать, – бабье дело известно, а ты всё мужик. Ты, значит, можешь и спрятать и все такое. У тебя всё-таки ума больше, коли чего коснется.
Эх! женское ваше понятие не обстоятельное совсем.
Как же необстоятельно! Ты заграбь денежки-то. Баба-то у тебя в руках будет. Если случаем и похрапывать начнет или что, ей укороту можно сделать.
Ну вас совсем, пойду.
На нем и были. Вот они. (Показывает под фартуком.)
Давай Микитке, он схоронит. Микитка, бери, схорони куда.
Что ж, давай.
О-ох, головушка, да уж я сама, что ли. (Идет к воротам.)
Куда идешь? Хватятся, вон сестра идет, ему давай, он знает. Эка бестолковая!
О, головушка!
Что ж, давай, что ль, суну куда.
Куда сунешь-то?
Аль робеешь? (Смеется.)
О-ох, головушка моя бедная! (Отдает деньги.) Микита, мотри.
Чего боишься-то? Туда запхаю, что и сам не найду. (Уходит.)
О-ох! Что как он…
Что ж, помер?
Да помер никак. Я снимала, он и не почуял.
Иди в избу-то, вон Акулина идет.
Что ж, я нагрешила, а он да что с деньгами…
Буде, иди в избу, вот и Марфа идет.
Ну, поверила я ему. Что-то будет. (Уходит.)
Я бы даве пришла, да к дочери пошла. Ну, что старик-от? Аль помирать хочет?
А кто его знает. Я на речке была.
Эта чья ж?
А из Зуева, Микиты мать я, из Зуева, родимая. Здравствуйте. Изныл, изныл сердечный, братец-то. Сам выходил. Пошли мне, говорит, сестрицу, потому, говорит.... О! да уж не кончился ли?
О-о-о, и на кого-о-о и оставил и о-о-о и на ко-ого-о-о по-ки-нул о-о-о… вдовой горемычной… век вековать, закрыл ясны очи…
Старух позвать, убирать надо.
Вода в чугуне-то есть, что ли? А то и в самоваре, я чай, есть. Не вылили. Потружусь и я.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке