– Покушай, соколик, с голоду Малашки и Алашки всласть. Вот так-то, – прибавил он, когда Пьер улыбнулся и¹⁴¹ взял картофель.

Из всех людей, бывших в балагане, Платон Каратаев более всех привлекал к себе Пьера (из офицеров в особенности один, который говорил по-французски, отталкивал от себя Пьера), и он не¹⁴² перешел по приглашению господ на их сторону, а остался на том месте, куда сел рядом с Каратаевым. Когда офицеры ушли и Пьер поел, Платон Каратаев стал спрашивать Пьера, каким образом он попался. Пьер рассказал ему, как он бросился на фр[анцузов], чтобы отнять женщину.

– Да что же ты, соколик, в ее вклепался-то? Ты это напрасно сделал. По моему разуму.

– Я рассердился, – отвечал Пьер, – и не думал, что будет.

– Своему гневу господин, всему господин – так-то. А то жил бы ты себе на воле, пил бы, ел всласть, а то какую нужду увидал. Ноготь увяз, всей птичке пропасть. Да ты, милый человек, не тужи. От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. Они дадут ума. А у бога милости много. Думаешь, пропал, а глядишь – лучше прежнего поднимешься. Несчастье на костылях, а счастье на крылах. Не успешь глянуть – прилетит. Так-то, друг мой любезный, – начал он, видимо, длинный рассказ, – жил я еще дома. Вотчина у нас богатая, земли много.¹⁴³ Хорошо живут мужики. И наш дом слава богу, сам сём батюшка косить выходил. Жили, как у Христа за пазухой. Случись…¹⁴⁴ – и Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он¹⁴⁵ попался в воровстве леса и был забрит в солдаты, вследствие чего избавил от ставки старшего семейного брата.

Было уже темно в балагане, когда Платон Каратаев¹⁴⁶ кончил свой рассказ.

– Так я сужу: у бога всего много. Ты что, женат, соколик? – спросил он, – дети есть? Дом есть? – расспрашивал он, видимо наслаждаясь вперед благообразным счастьем, в котором он представлял себе житье Пьера.

– Так-то, не тужи. Покорись беде, и беда покорится, старички говаривали. – И он встал, начал креститься, приговаривая шопотом, потом быстро лег, проговорив: «Положи, б[оже], камушком, подними калациком».

С этого дня между Пьером и Платоном Каратаевым установилась тесная дружба.

_________

Первое время пленных содержали хорошо, но с половины месяца у них стали отнимать их платье, заставляли их работать и кормили очень плохо.

Пьер, благодаря своему знанию французского и немецкого я[зыков] (бывали караульные немцы), особенно ясно чувствовал те видоизменения, которые происходили в положении французских войск в Москве и отражались на них, пленных, и на караульных солдатах, которые были для Пьера представителями положения всего французского войска.

Пьер невольно следил за тем порядком, который чуть не погубил его, и замечал, как этот порядок понемногу ослабевал и исчезал, вероятно под влиянием каких-нибудь внешних причин. В одно и то же время, вероятно увлеченные общим примером и уничтожением награбленного, даже караульные солдаты стали отнимать у пленных одежду (и с Пьера сняли сапоги и штаны, заменив только последние арестантскими),¹⁴⁷ стали хуже гораздо кормить, давали кроме хлеба только огурцы и изредка требуху (под конец и ее заменили кониной) и в то же время слышались пушечные выстрелы где-то недалеко. Но главный признак для Пьера состоял в том, что прежде словоохотливые караульные рассказывали Пьеру кое-что об общем ходе дел, говорили о завоевании Петербурга, о зимовке в Москве, о богатствах, которые найдены, а теперь или молчали, или сердились, когда Пьер спрашивал их об общем ходе дел.

В последних числах сентября приходил в балаган француз, спрашивая, здесь ли Пьер Безухов, но на вопрос Пьера, для чего ему это нужно было, ничего не мог ответить. Это посещение француза тревожило Пьера; то ему казалось, что это означала хорошее, то – дурное.

_________

Было 1-ое октября, Покров. Утро было ясное. В Новодевичьем монастыре звонили к обедне. Пьер стоял у двери балагана и смотрел вокруг себя. Одеяние Пьера состояло теперь из грязной, продранной рубашки,¹⁴⁸ единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных веревочками на щиколотках босых ног¹⁴⁹ по совету Платона Каратаева, кафтана и старой мужицкой шапки.¹⁵⁰ Пьер физически¹⁵¹ очень изменился. Он похудел значительно, особенно в лице, и не казался уже толстым, но в плечах его и во всем стане была видна та сила, которая была наследственна в их породе. Волоса его, которые он носил всегда прежде под гребенку, за месяц плена отросли и курчавились шапкой так же, как волоса его отца. Борода и усы обросли нижнюю часть лица, и в глазах, хотя и ввалившихся, был блеск и ясность, которых никогда не было прежде.¹⁵²

Пьер думал о том, что значило это осведомление о нем француза, и различные мечтания о том, как его отпустят и как он уедет из Москвы и заживет по-новому, – представлялись ему. Все мечтания его стремились к тому времени, когда он будет свободен. Ему казалось, что он был очень несчастлив.¹⁵³ А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал л говорил об этом месяце плена и со слезами в душе думал о том, что никогда не возвратятся те сильные и радостные ощущения и то спокойствие душевное, которое он испытывал в¹⁵⁴ это время.¹⁵⁵

Думая всё о том счастливом времени, когда он будет свободен, Пьер поставил ровно свои босые ноги и задумчиво стал смотреть на их грязные и толстые, большие пальцы. Казалось, что созерцание этих босых ног доставляло Пьеру большое удовольствие. Он несколько раз сам с собою улыбался, глядя на них.¹⁵⁶ Это непривычное¹⁵⁷ зрелище своих босых ног связывалось в его душе с сознанием простоты и ясности душевной, которые он испытывал в это время.

Радостное созерцание это было прервано приходом двух французских солдат с свертками полотна. Они прошли в балаган и направились к углу, в котором жил Пьер рядом с Платоном Каратаевым. Платон Каратаев лежал, укрывшись головой в¹⁵⁸ французскую изорванную шинель, которая была дана ему. Платон Каратаев уже¹⁵⁹ 5 день был болен лихорадкой, страшно измучавшей его. Платон Каратаев получил репутацию швеи, и французские солдаты носили ему шить рубашки. Но, мучимый лихорадкой, он работал не споро и у него было еще¹⁶⁰ много несшитого прежнего полотна. Французы растолкали его и требовали, чтобы он в три дня сделал им из полотна рубахи.

– Эх, соколики, всё бы сделал, кабы не трясла меня, – говорил он посиневшими, трясущимися губами. Пьер, уже неоднократно отстаивавший, благодаря знанию языка, своего друга, и теперь заступился за него и объяснил французам, что у него так много работы и он так болен, что не может взять их рубашки. Французы ушли.

– Эх, соколик, язык – телу якорь, – сказал Платон Каратаев и завернулся опять в свою шинель.

Пьер прикрыл его¹⁶¹ своим кафтаном и сел подле него, взялся за свою работу. Это была сломанная деревянная ложка, которую он хотел починить шилом и дратвой.

Не докончив еще свое¹⁶² дело, Пьер,¹⁶³ не спавший прошлую ночь от шума на поле, лег¹⁶⁴ на свою солому и задремал. Только что он задремал, как за дверью послышался голос:

– Un grand gaillard, nous l’appelons grand chevelu. Ça doit être votre homme, capitaine.¹⁶⁵

– Voyons, faites voir, caporal¹⁶⁶ – сказал¹⁶⁷ знакомый Пьеру голос. И, нагибаясь, вошел капрал и¹⁶⁸ бравый, прихрамывающий французский офицер.¹⁶⁹ Он оглядел пленных и остановился глазами на Пьере.

– Enfin je vous retrouve, mon cher Pilade,¹⁷⁰ – сказал он¹⁷¹, подходя к нему.

– Bravo! – закричал Пьер, вскакивая, и, взяв под руку¹⁷² Рамбаля с тем самоуверенным пренебрежением, с которым он хаживал по балам,¹⁷³ вывел его за балаган.

– Ну как не дать мне знать, – упрекал Рамбаль,¹⁷⁴ – это ужасно, положение, в котором вы находитесь. Я потерял вас из виду, я искал. Где и что вы делали?

Пьер весело рассказал свои похождения, свое свидание с Даву и расстреляние, на котором он присутствовал.¹⁷⁵ Рамбаль пожимал плечами и хмурился, слушая его. Когда Пьер кончил, Рамбаль обнял и поцеловал его.

– Mais il faut finir tout ça, – говорил он. – C’est terrible.¹⁷⁶ – Рамбаль посмотрел на босые ноги Пьера. Пьер улыбнулся.¹⁷⁷

– Le diable n’est pas aussi noir qu’on le fait. Et j’ai eu des moments bien doux, dans cet espace de temps,¹⁷⁸– сказал Пьер.

– Et savez vous que j’ai de la peine à vous reconnaître, mon cher ami,¹⁷⁹ – сказал Рамбаль, улыбаясь и всё поглядывая на босые ноги и на узел, который он,¹⁸⁰ входя в балаган, сложил.

– Tôt ou tard ça doit finir, – сказал Пьер. – La guerre finira un jour et deux mois de souffrance en comparaison de toute la vie…¹⁸¹– сказал Пьер, вспоминая слова Платона Каратаева: «час терпеть, век жить». – Pouver vous me dire quelque chose de ce que se fait dans le monde des armes? Aurons nous encore la guerre ou la paix?¹⁸²

Даже Рамбаль, считавший себя другом, и тот рассердился при этом вопросе.

– On a fait des sottises et des horreurs! – сердито вскрикнул он. – Je crois que l’Empereur a perdu la tête. Et que tout ça ira au diable – c’est tout ce que je puis vous dire.¹⁸³

И как будто сердясь на себя за то, что он сказал это, он поспешно переменил разговор.

– Mais savez vous, – сказал он, опять улыбаясь, – vous avez très bonne mine. Vous êtes un homme superbe! Et je voudrai que vous puissiez être vu dans cet état par celle…¹⁸⁴ vous savez. Ah malheureusement, mon temps ne m’appartient pas,¹⁸⁵ – сказал Рамбаль, оглядываясь – в к[оляске] сидели ф[ранцузские]. о[фицеры]. – De ce pas je vai chez le commandant et je fais mon possible pour vous faire mettre en liberté, en attendant voilà, – он указал на мешок, – vous trouverez la un choube, bottes habillement d’hiver complet et différentes petites choses.¹⁸⁶

Рамбаль поспешил переменить разговор, чтобы Пьер не благодарил его. Пьер благодарил его и был тронут тем, что сделал для него Рамбаль, но он знал, что завтра всё это отнимут у него, но он не сказал этого.

Переменяя разговор, Рамбаль сказал:

– Eh bien, j’ai vu votre palais à la porte, comment l’appelez vous. Il était intact il y a une semaine. Et vous voir, vous, le possesseur de toutes ces richesses, ici, dans cet état. Oh! nous vivons dans un temps terrible. Et il y a quelqu’un qui repondra à la Françe de tout le mal qui a été fait. Adieu, mon cher ami, au revoir dans des circonstances plus heureuses,¹⁸⁷ – сказал Рамбаль¹⁸⁸ и, обняв Пьера, побежал к коляске.¹⁸⁹

¹⁹⁰ На другой день у Пьера отняли и новые сапоги, и le шуба, и les petites choses, ¹⁹¹ которые были хлебы белые и сыр, а на третий день пришел новый конвой, пленных вывели по Смоленской дороге.¹⁹²