Прокопий Кесарийский рассказывает о походах в Британию варнов. Вообще, именно это племя, по его рассказу, господствовало в те времена «от реки Истра и до северного Океана (разумеется, и тут, как и в случае с Аттилой, подразумевается Балтика, она же Венедский залив)». Прокопий отмечает очень неординарный обычай, господствовавший у варнов, а именно – наследник правителя, чтоб унаследовать трон, обязан был жениться на мачехе. У германцев подобного обычая не было, и дочь вождя англов, когда ее жених Радигис (уж не о молодости ли Радагайса-Радегаста идет речь?) женился на мачехе, почувствовала себя оскорбленной, что послужило причиной войны между англами и варнами. Кстати, впоследствии Гельмольд упомянет о былом величии вагров, которые подчинили себе и ободритов, и землю велетского племени хижан или кичан и заходили дальше – нет ли тут путаницы, не смешал ли он с ваграми по созвучию варнов, благо оба племени впоследствии вошли в племенной союз ободритов-рериков? Во всяком случае, есть свидетельства могущества и влиятельности варнов; о величии вагров никакой источник, кроме Гельмольда, не упоминает.

Есть еще одно саксонско-славянское божество. Конрад Бото в своей «Саксонской хронике» рассказывает о славянском Боге, почитавшемся, однако же, в саксонском Гоцларе. Бога звали Кродо, в одной руке его кумир держал рог с плодами, в другой – колесо о шести спицах, под ногами его изобразили рыбу. Что это за Бог, теперь сказать трудно. Сопоставляли его и с русским Родом, и с хорутанским Къртом, и со словом «крада» – погребальный костер. Сейчас древний Бог – частичка местного бренда, туристы, посещающие Гоцлар, фотографируются с ряженными, изображающими Кродо или около скульптуры, воспроизводящей его идол. Интереснее, однако, другое. А именно – алтарь славянского Бога, который франки торжественно, как трофей, внесли в церковь, где он и пролежал тихо-мирно до XIX века, когда его сдали в музей. В музее он пребывает и ныне. Боги одни знают, почему его датируют первой половиной XII века, хотя Саксонские земли оказались под христианами-франками еще при Карле Великом, и как-то очень сомнительно, чтобы триста лет спустя кто-то в одном из центров Священной Римской Империи германской нации стал бы делать алтарь языческому Богу – да еще славянскому.

Сам это алтарь поражает. Мы привыкли при мысли о языческом культе славян представлять грубо обтесанные камни или бревна, верхом языческого искусства считать Збручского идола – может быть, полного глубокого космогонического смысла, но вряд ли способного «показаться живым» – как, по сообщениям немецких проповедников, видевших святыни Рюгена-Руяна, Волына, Щецына, Радигоща, казались изображения, покрывавшие храмы варяжской Руси. Здесь же мы видим тончайшую работу, мы различаем складки на одежде и пряди в прическе поддерживающих алтарь фигур – судя по бородам, длинным волосам и долгополым одеяниям, изображены языческие жрецы. То, что мы видим в музеях – это в основном идолы, сохранившиеся на окраинах, там, где заведомо не было хороших мастеров. Хотелось бы, чтобы, говоря о славянском языческом искусстве, представляли не их, а ну хотя бы тот же алтарь Кродо. Ведь, говоря об искусстве православном, имеют в виду отнюдь не отлитые деревенским мастером распятия с тощими головастыми фигурками, нет – подразумевают Дионисия или Рублева. Не будет ли справедливо и о языческом искусстве судить по высшим проявлениям, а не по низшим?

Впрочем, вернемся к саге о Тидреке и к вильтинам.

Конунг Вильтин, был, согласно этой саге, не только могучим завоевателем, но еще и дедом Велунда. Кто-то знает этого персонажа, как Виланда из рассказов Киплинга, кто-то – по повести Семеновой «Хромой кузнец» (в котором мрачная, кровавая и мстительная натура эпического кузнеца, по обыкновению, нещадно сентиментализирована^[10]), мельком упоминался он в старом сериале «Робин из Шервуда», как создатель семи волшебных мечей. Волшебный кузнец-богатырь, он стал почитаться как покровитель кузнечного дела вообще, кузнец богов и бог кузнецов. Впоследствии, очевидно, по большой любви германских ковачей к новой вере, христиане сделали имя их покровителя одним из наименований дьявола – как Воланд. Это имя мелькает у Гете и получает всемирную славу в романе Булгакова – но в том Воланде уже ничего нет от предшественника, кроме имени, германского происхождения – «пожалуй, немец» – да хромоты.

Короче, Велунд был крут до невероятия, и то, что скандинавское предание делает его внуком прародителя велетов – это довольно-таки внушительное свидетельство уважения к последним. А может быть – и высокая оценка их мастерства в ремеслах^[11].

Не знаю, насколько связано это с тем фактом, что в VI–VIII веках на берегах Балтийского и Северного морей расцветает очень яркая и самобытная культура, оставшаяся в истории как вендельская. Ее центром была область Вендель в Швеции. Название достаточно красноречиво – достойный двойник голландскому Вильтбургу и английскому Вильтширу. Исследователи рассуждают о кельтском, сарматском влиянии, о каком-то «импульсе с юга»… в общем, прикладывают все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы ни в коем случае не произнести ужасного, гадкого, ненаучного слова на букву «с». Нет, не того. И не того тоже. Хуже. С… сл… слав… славя… ну, Вы поняли.

А придется.

Кельты в центральной Европе на момент появления вендельского искусства уже отсутствовали. Зато прямыми преемниками кельтов в искусстве и культе были балтийские славяне.

Сарматы никакого выхода не то что к Скандинавии, но и к Балтийскому морю не имели. Только через венедские земли – а даже те, кому очень, ну прямо-таки страстно хочется, отрицать славянства венедов в VI–VIII веках не могут.

Наконец, с юга – это ведь опять никак не миновать славянских земель, лежащих строго на юг от Швеции.

Просто ай-яй-яй.

Да, и еще. В вендельском искусстве очень распространен мотив воина с хищной птицей на шлеме. Есть еще с кабанами, но они как раз неплохо в Скандинавии известны, и в «Беовульфе» говорится про «вепрей на вражьем шлеме», и археологически таких немало найдено. А вот птиц на шлемах нет – ни в скандинавских легендах, ни среди находок археологов. Так вот, у кумира Сварожича в Ретре-Радогоще, святилище велетов (его Вы, читатель, могли видеть хотя бы на картине Константина Васильева, почему-то называющейся «Свентовит», но изображающей именно Сварожича) на шлеме как раз хищная птица.

Есть и еще один след общения скандинавов со славянами в довольно раннее время.

Среди перечня представителей шведско-норвежского королевского рода Инглингов встречается достаточно любопытное имя, а именно – Висбур.

Комментаторы этого отрезка (А.Я. Гуревич, А.А. Хлевов) никак не комментируют это имя, сосредотачиваясь на судьбе носившего его конунга. Между тем само это имя несет некоторую историческую информацию.

Дело в том, что для скандинавского именослова имя Висбур совершенно чужеродно. У норманнов эпохи викингов оно более не встречается, ни целиком, ни его составляющие.

Если мы обратимся к собственно тексту саги об Инглингах, то узнаем, что матерью Висбура была иноземка, финнка Дрива, дочь Сньяра Старого, конунга финнов. Однако вся эта история не может восприниматься на веру. Дело в том, что имена «финнов» в рассказе о Висбуре – мать Висбура, ее отец, их придворная колдунья Хульд – не финнские, а скандинавские, и не имена, а значащие прозвища – Дрива – Метель, Сньяр – снег, Хульд – холод. Таким образом, Висбур оказывается чуть ли не сыном Снегурочки и внуком Деда Мороза.

Кажется ясным, что вся эта история сочинена если не записавшим сагу Снорри Стурлусоном, то пересказчиками саги до него. («Автор несомненно принимал «Перечень Инглингов» за вполне правдивый источник. Тем не менее он, по-видимому, считал себя вправе развивать сведения, сообщаемые Тьодольвом о том или ином событии, в обстоятельный рассказ о том, что, по мнению рассказчика, должно было привести к данному событию, психологически его обосновывая и принимая правдоподобие придуманного им за фактическую правду», – пишет про Снорри Стурлусона ученый-комментатор.) Достоверно в ней только иноземное происхождение Висбура.

Долго искать края, откуда, собственно, на деле была мать Висбура, не приходится. Если имя Висбур за исключением этого случая, в скандинавских источниках действительно не встречается, то составляющие все же мелькают: первая часть в имени Виссавальд, вторая в именах Бурислейф, Реттибур, Унибур. Все эти имена, хоть и встречаются в норвежских и исландских сагах, не скандинавские. Носитель первого – претендент на руку норвежской королевы «из Гардарики», т. е. из Руси, обычно в этом имени видят обработку славянского Всеволод. Второй, Бурислейф – Борислав, Борис – так же уроженец Гардарики, брат и соперник Ярислейфа-Ярослава Мудрого из саги об Эймунде. Реттибур – «конунг вендов», Унибур – его полководец. Эти имена обычно воспроизводят, как Ратибор и Унебор.

Таким образом, допустимо предположить, что древненорвежского конунга на деле звали Всебор (имя, бытовавшее у западных славян еще в XVII веке), или же Вышебор (схожее изменение произошло при германизации славянского названия Висмара – Вышемира)^[12]. Ничего сверхъестественного в появлении в именослове скандинавских конунгов славянского имени нет, в конце концов, еще Иордан в VI веке отмечал, «насколько в обычае у племен перенимать по большей части имена: у римлян – македонские, у греков – римские, у сарматов – германские. Готы же по преимуществу заимствуют имена гуннские». Однако интересен сам факт контактов скандинавов со славянами (по всей видимости, балтийскими), притом контактов, во-первых, очень ранних. Во всяком случае, в «Перечне Инглингов» скальда Тьодольва Висбур фигурирует, как предок Олава Альва, чье существование в эпоху Великого переселения народов засвидетельствовано археологически. Во-вторых, контакты скандинавов и балтийских славян-вендов, как представляется, были вполне равноправными, иначе именем чужеземца, наверное, не назвали бы будущего правителя страны. Для этого нужно было, чтобы имя считалось у скандинавов достойным вождя, а значит, и народ, у которого позаимствовали имя, должен считаться самое меньшее ровней.

Естественно, в отличие от норманнистов, делающих глобальные выводы из возможной скандинавской этимологии нескольких имен русских князей, мы не станем, исходя из очевидной славянской этимологии имени древненорвежского конунга, говорить о славянском происхождении династии. Но сам факт наличия славянского имени в перечне правителей шведов служит дополнительным доказательством раннего и, по всей вероятности, значительного присутствия славян на Балтике.

Есть еще одно упоминание о балтийских славянах не в эпосе или легендах, а во вполне серьезных исторических документах. В конце VI – начале VII века писатель и ученый из Восточной Римской империи Феофилакт Симокатта рассказал на страницах своей «Истории» о таком странном случае:

«На другой день трое людей из племени славян, не имеющих никакого железного оружия или каких-либо военных приспособлений, были взяты в плен телохранителями императора. С ними были только кифары, и ничего другого они не несли с собой. Император (Маврикий Стратег, известный, кстати, трактатом о способах ведения войны с соседями Восточного Рима, в том числе славянами и антами. – Л. П.) стал их расспрашивать, какого они племени, где назначено судьбой им жить и по какой причине они находятся в ромейских пределах. Они отвечали, что по племени они славяне, что живут на краю западного Океана (и снова под океаном надо понимать Балтику. – Л. П.), что каган (аварский, контролировавший тогда почти всю Среднюю Европу. – Л. П.) отправил к ним послов с тем, чтобы собрать военную силу, и прислал почетные дары их племенным владыкам. Дары они приняли, но в союзной помощи ему отказали, настойчиво указывая на то, что их затрудняет дальность расстояния. А их отправили к кагану в качестве заложников, как бы в доказательство того, что это путешествие длится пятнадцать месяцев. Но каган, забыв все законы по отношению к послам, решил чинить им всякие затруднения при возвращении. Они слыхали, говорили они, что ромейский народ и по богатству, и по человеколюбию является, так сказать, наиславнейшим; поэтому, обманув [кагана], они выбрали удобный момент и удалились во Фракию. Кифары они носят потому, что не привыкли облекать свои тела в железное оружие – их страна не знает железа, и потому мирно и без мятежей проходит у них жизнь, что они играют на лирах, ибо не обучены трубить в трубы. Тем, для кого война является вещью неведомой, естественно, говорили они, более усиленно предаваться музыкальным занятиям. Выслушав их рассказы, император пришел в восхищение от их племени, и самих этих варваров, попавших в его руки, он удостоил милостивого приема и угощения. Удивляясь величине их тел и красоте членов, он направил их в Гераклею».

История это подала повод к самым разным толкам. Одни решили, и всерьез, что славяне к тому времени еще не вышли из каменного века. Причем о таком писали не немцы-славянофобы, о таком зачастую писали сами славяне. Например, Юзеф Крашевский в своем романе «Старинное предание», по которому недавно Ежи Гофман снял фильм «Когда солнце было богом», живописал ушлого торгаша-немца, продающего наивным славянам металлические вещи, якобы созданные волшебными карликами-гномами, и старейшину Виша, берегущего на почетном месте прадедовские каменные секиры и ворчащему на новомодные железные игрушки. Другие, особенно славянофилы, нашли лишний повод порассуждать о том самом «кротком и миролюбивом» характере славян. Третьи заподозрили в речах славян хитрость разведчиков (писатель Финжгар в книге «Под солнцем Свободы», скажем). Но вряд ли славяне могли надеяться провести такой детской сказкой опытнейших интриганов из Восточного Рима. Наконец, выдвигалась версия, что славяне ничего такого не говорили, а Феофилакт попросту воспроизвел утопический образ «благородных дикарей», живущих в счастливом золотом веке. Ну, с эдаким подходом можно вообще разобрать на «цитаты» и «мотивы» всю историю, не оставив от нее живого места. Кому-то это, может, и понравится – но не мне, читатель. Думаю, и не Вам, раз уж Вы взяли в руки эту книгу.

Правильный подход тут указал, как мне думается, Гильфердинг. На сей раз Александр Федорович не стал мудрствовать о доброте и кротости славян (мы с Вами, читатель, уже не раз полюбовались на эту «кротость»), а предположил, что послы, о которых писал Феофилакт, были «кудесниками», жрецами. И Феофилакт, стало быть, принял обычаи касты за обычаи народа (между прочим, не исключительное явление – средневековые авторы, в том числе русские, считали отдельным народом, «рахманами», индийских брахманов). В самом деле, у целого ряда европейских народов существовал обычай, запрещавший жрецам касаться железа. А игра на гуслях издревле была неотъемлемой частью языческого ритуала, за что и пользовалась острой неприязнью христианских священнослужителей. Столь же обычно использование жрецов в качестве дипломатов – такую роль играли, скажем, друиды у кельтов, а как мы помним, кельты оказали немалое влияние на религию варяжской Руси. На крещеной Руси послами бывали христианские священники.

Таким образом, с самых давних времен, едва ли не сразу после появления на глазах летописцев, жители варяжской Руси знали и воинские дружины, и жречество.

Какое из племенных княжеств варяжского Поморья отправило в путь кудесников-послов? Однозначно сказать, конечно, нельзя – но есть свидетельство, способное послужить намеком. У сирийского автора Псевдозахарии Ритора, писавшего в те же годы, что и Симокатта, или чуть позже, рассказано о народе, живущем далеко по ту сторону алано-тюркской степи. Этот народ великанского роста (помните – «удивляясь величине их тел