Цитаты из книг автора «Лев Лурье»

И в 1963 году умер при загадочных обстоятельствах в Кремлевской больнице. Многие его товарищи по службе считали, что его отравили из-за болтливости и потенциальной опасности информации, которой он обладал.

В Ленинграде трудно продаться: тебя не покупают, в Москве проще идти на оплаченные компромиссы. Для зрителя в конечном итоге важно не разобраться в споре, а отстраниться от него. Сейчас не имеет значения, что думал Крамской о Семирадском. С уверенностью мы можем говорить только одно: в 1944 году в Средней художественной школе учились два человека, сыгравшие огромную роль в русском искусстве второй половины XX века, один – для его внутренней эволюции, другой – в качестве популяризатора и пропагандиста «русской идеи».

На войне учат убивать и привыкать к смерти. Убивают там каждый день. И не все, кто выжил в этом аду, легко вернулись в мирную жизнь. Испытание миром для многих оказалось непосильным.

Валерий Попов, писатель: «На углу Маяковской и Некрасова была страшная рюмочная, набитая инвалидами безногими. Оттуда веяло какой-то сырой овчиной, несчастьем, криками, драками, это была страшная рюмочная послевоенная. Такое ощущение, что народ сознательно спаивали, этих обрубков, этих костылей, бывших офицеров, солдат, сержантов. Не нашли способ этот народ пригреть и занять, и это был один из выходов».

Тень блокады лежит на городе и сегодня, хотя большинство ветеранов не дожили до публичной правды, их воспоминания не записали. Передающийся по наследству ленинградский стоицизм, некоторая угрюмость, память о чем-то, о чем и вспоминать нельзя, по-прежнему не оставляет горожан. В Петербурге нет настоящего Музея блокады, сравнимого с музеями Холокоста в Иерусалиме, Нью-Йорке и Берлине. Памятники на Невском пятачке и на Синявинских высотах неухожены. Тысячи тел непогребенных солдат каждый год хоронят праведники из поисковых отрядов.

А настоящая блокада, где люди умирали бесцельно и страдания никак не были связаны с идеологией, вытеснялась в подсознание, становилась «скелетом в шкафу». О ней предпочитали не вспоминать и те, кто ее пережил. И дети не от учителей, а от матерей знали о существовании чего-то неслыханно ужасного и о том, что в доме необходимо хранить запас продуктов «на всякий случай». Детали оставались не проговоренными, с этой памятью трудно было жить, и о ней было невозможно рассказать даже дочерям и сыновьям.

Только пришедшее к власти брежневское поколение политруков стало использовать войну (а в Ленинграде – блокаду) как основной миф советской власти. Единство партии и народа – причина победы.

Блокада превращалась в миф о специфической стойкости ленинградцев, их особой преданности традициям русской ратной славы.

Главное преступление Сталина и Жданова – позднее начало эвакуации. Ледовая дорога до конца января работала не на вывоз людей, а на эвакуацию оборудования и военной продукции. По иронии судьбы больше всего повезло высылаемым из города немцам и финнам, уже в начале блокады почти 60 тысяч человек вывезли из города в Коми и Архангельскую область. Когда же началась массовая эвакуация, с 22 января по 15 апреля из Ленинграда удалось переправить 554 186 человек: больше 50 тысяч за неделю. Если бы эвакуация началась в конце ноября, спасли бы от голодной смерти еще полмиллиона горожан.

Блокадный посттравматический синдром требовал законченного мифа, люди нуждались в оправдании своих личных страданий и мучительной смерти близких. Такое большое число жертв – результат зверства нацистов, трагической неподготовленности Красной армии, преступной беспечности Кремля и Смольного. Но этот честный ответ сочли бы преступлением. Начальству необходимо было объяснить населению: как допустили гибель ленинградцев, в основном детей и женщин, и не в тылу бесчеловечного врага, а на своей территории. Так возникла концепция «города-героя», где люди идут на смерть ради своей социалистической родины, коммунистической партии.